Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Набегавшись в просторной дет-
ской, забавной книги выслушав главу, он
спит теперь с наивной миной детской, спит,
грезящий во сне и наяву.
Еще –, когда они с сестрой молились
и свежая постель усталостью звала, из
темноты гостиной доносились рояля тихие
вечерние слова.
Теперь он спит покойно, безмятежно,
ничто его сердечка не смутит, а около кра-
сиво и мятежно – жизнь бесконечная без-
удержно кипит.

Он в комнате своей, закрывшись от
людей, им сочинял любовные сонаты; он
говорил: кто нищ – ко мне скорей, всех
наделю, все будете богаты.
Был дождь и сумерки, когда они при-
шли: калеки, нищие всю площадь запруди-
ли; больные в язвах трупы принесли и ста-
ли у дверей, и у дверей завыли.
Искали, гнойными глазами от труда,
обещанной подачки и привета.
А он – поэт – не знал теперь, куда
ему бежать от страшного ответа.

Отвержен, обездолен, позабыт. Тем-
ница на всю жизнь и нет уже надежды.
В отчаяньи, закрывшись, он лежит; не
пьет, не ест и рвет с себя одежды.
Когда отекшие от слез тупых глаза, блуж-
дая взором, к верху подымает, – в отду-
шине он видит небеса, и в новом присту-
пе безумства застывает...
Коварно затаясь, он ждет, когда прой-
дет бесшумный часовой походкой равно-
душной. Зубами рвет белье, поспешный
жгут плетет, в последнем замысле то нерв-
ный, то бездушный... Петля на шее... Веч-
ность и покой... Но что же медлит он
и жадно так вздыхает, зачем он петлю
рвет дрожащею рукой, одним движением
ее уничтожает...
Какой источник сил, о жизнь, сокрыт
в тебе, зачем нельзя прервать твои му-
ченья! Жить, чтобы хоть дышать и слу-
шать в полумгле, отверженным, в тюрьме
и без движенья.

Когда я болен,– ко мне слетает гений
одинокий. Насмешливый и гордый для дру-
гих, он для меня единственное счастье.
Мы с ним друзья, невеста и жених.
Когда вокруг вражда, за окнами не-
настье, – он в сумерки склоняется ко мне
и сказку говорит. Как детское мечтанье,
как чары ясные, как музыка во сне, так
и его звучит повествованье.

Покорно мокнет лес. Ни вскриков,
ни роптанья. Ночь барабанит дождиком
в окно. Замолкли мысли, чувства и же-
ланья. И глухо и темно.
В постели тяжело вздыхает кто-то, сле-
зы заглушая. Там слышится: «ох, маменька
родная!..» Выходит маленький мохнатый до-
мовой; он в печке спал и весь покрыт зо-
лой. Он заспанные глазки трет, сокрыв
зевоту и принимается лениво за работу.
Лампадку осмотрев, крадется вдоль стены
и пробует все щелки и бормочет – он с ве-
тром говорит: «Пой песни, пой, смотри»,
но ветер петь сегодня их не хочет. Сту-
чится дождь в окно. У плитки есть нора,
там в пакле мышь гнездо недавно свила.
Оттуда писк послышался вчера; сегодня
посмотреть мышаток мышь просила. В углу
дрожит паук и шепчут на плите, усами
поводя, большие тараканы. Хозяйство ве-
лико, а времена не те – стар домовой,
и клонят снов дурманы.
Стучится дождь в окно. В постели
тяжело вздыхает кто-то. Кто это взды-
хает? Подкрался домовой и смотрит на
лицо и сам украдкой слезы вытирает.
Ах, тяжело быть добрым домовым! И бе-
режно он сон в глаза бросает; вниматель-
но глядит, мигая, недвижим, и так же бе-
режно отходит и... зевает. Пора и отдох-
нуть. В духовку он глядит; залез в нее
и долго там молчит – остаток щей и кашу
доедает. Выходит; на груди потоки жир-
ных щей, их вытирает лапкою своей; по-
чесываясь, в печку залезает. В золе, при-
жавшися к поющему коту, он отдается
сладостному сну. Сон подбирается, щеко-
чет и ласкает, и клонит голову... и вдруг –
шалун!– пугает... и вновь плетет блестя-
щую мечту.

В садах Марии множество цветов. Сия-
ньем звезд они осенены. Духовной кра-
сотой они плетут покров для нежной
святости весны.
Пчелáми, бабочками каждым ясным днем
тычинки их на рыльца посылают пыльцу
дурманную смеющимся дождем, и в страсти
радостной и жизненной сгорают.
И слушают цветы с мистической тоской,
как жизни новые их завязь наполняют и ле-
пестками, жертвуя собой, путь для детей
грядущих устилают.

На зрелой ниве колосистой собрал бу-
кет красавцев красных маков, в саду их
окружил полынью серебристой; зловещий
мой букет я в вазу ей поставил. Обои
темные, в окне сквозь клены свет и в зер-
калах зеленая окраска. Спустились сумерки.
Фламинго – облака; на них ночного ве-
терка заметна ласка.
Я рядом с лампой сел за столик, где
альбомы.
Тогда она вошла, меня не замечая,
красивая, спокойная, простая; печалью книг
подернуто лицо. Она к роялю подошла не-
слышно и заиграла... Рядом, за стеной,
часов старинный бой мне слышен, мне
слышны – голоса, мне слышны – тишина
и шелест сумерек, цветов в саду вечернем.
По клавишам скользит ее рука.
Я не хочу поддаться сладкой ласке –
ведь где-то муки, слезы маски... но чара
стройная так дивно хороша. Вот встану
я сейчас, вот встану и коснуся глаз бар-
хатистых, вот услышу я грудного голоска
приветные слова... И замирает сердце
тише – тише.
Я плачу... Нет, не может быть, опять!..
Но только бы не встать... Я встал и... ею
незамеченный, я тихо вышел, так тихо, чтобы
ей не помешать.

«Что ты прикажешь мне, мой рыцарь,
мой герой! За образом твоим я жизнь не
вижу. Когда ты радостен,– ликую я душой;
твоих врагов я страстно ненавижу.
Ну, прикажи!.. Ты ярок, точно день, и склад-
ка залегла промеж бровей крылатых. Ты
тело стройное в красивый плащ одень,
стыдливо в складках скрой его богатых.
Благоухаешь ты, как свежая вода;
твои глаза теплы и дышат ароматом; пол-
ны значенья тихие слова и, как орел, мечта
твоя крылата.
Красива жизнь, но одинок я в ней.
Энергии, желанья, силы надо. Приди, при-
ди и силу в душу влей, моя последняя
надежда и отрада».
Так звал тебя. Но нет, ты был же-
сток: ты оттолкнул меня с какой-то фразой
гадкой. Я не виню тебя, виню я только рок
и за тобой слежу я с нежною украдкой.
Тебя я вижу с ней. Вы оба, как цве-
ты, закрыться утром свежим не успели.
Смела она, и гордо смотришь ты, и оба вы
стройны, как ели.
Все молодо у вас – и ногти на руках,
и губы, и щеки румянец бархатистый...
Я засыпаю вечером в мечтах о вашей ра-
дости красивой и лучистой.

Молчанье. Рядом мы. За окнами свежо,
березы желтые, осенний ветер мокрый.
А время шепчет песнь неслышно и легко.
Лик сумерек склонился бледно-блеклый.
Нам говорить зачем? Мы знаем хоро-
шо, что у обоих нас свои большие боли,
но на словах оне не значат ничего и го-
ворить их нету воли.
Мы знаем хорошо, что молоды сердца,
что юный поцелуй блаженен и роскошен,
но темь молчащая так нежно хороша
и праздник наш так радостно непрошен.
От печки жар. Мурлычет кот в углу.
Сердец неровный стук в вечерний час
молений. Молчанье. Бьют часы и сыпят
в полумглу цветы вечерние торжественных
мгновений.