Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Он вышел из-под кипарисной тени,
За мамкой вслед пошел в тайник весенний,

Направился, судьбу благодаря,
Он к дочери туранского царя.

Бижан вступил в щатер, высок и строен.
Был в золотой кушак затянут воин.

Царевна подошла, как день светла,
Обняв его, кушак с него сняла.

Спросила: «Хороша ль была дорога?
Была ли в битве у тебя подмога?

Зачем ты свой красивый лик и стать
Привык на поле боя изнурять?»

И мускусом, и розовой водою
Ему помыли ноги пред едою.

На скатерти была обильца снедь,
Служанки не давали ей скудеть!

От музыки бежали все печали,
Вином и пеньем гостя услаждали,

Напев рабынь был нежен и крылат,
И чанг звенел, и не смолкал барбат.

Парча блестела, как наряд павлиний,
Казалось,— шкура барса на долине!

Шатер пленял резьбою золотой,
Благоухал он амброю густой.

Вдвоем с Бижаном из хрустальной чары
Пила царевна сок хмельной и старый.

Три дня, три ночи было им дано
Спать, обниматься, петь и пить вино!

Настал для двух счастливцев час прощальный,
И головой поник Бижан печальный.

Любимым, как душою, дорожа,
Служанкам приказала Манижа

Смешать с вином, что пил Бижан доселе,
Сознания лишающее зелье.

Он выпил — и свалился, погружен
В забвение, беспамятство и сон.

С тем спящим, что ей близок стал отныне,
Отправилась царевна в паланкине:

Удобно было в паланкине том
Лежать вдвоем и отдыхать вдвоем!

Был паланкин сработан из сандала,
И ложе мускусом благоухало.

У городских ворот, ночной порой,
Богатыря завесила чадрой.

Чтоб не заметил их никто случайно,
Царевна во дворец вступила тайно.

Лег на айване юноша в постель,—
Владели им беспамятство и хмель,

И вот ему впустили в уши зелье,
Чтобы вернуть сознанье и веселье.

Бижан проснулся, голова свежа,
В объятьях — трепетная Манижа.

Сюда попав таинственно и странно,
Лежит он с дочерью царя Турана!

Бижан взмолился, чтоб ему господь
Помог владыку мрака побороть:

«О боже, если я отсель не выйду,
Узнай мою печаль, мою обиду.

Быть может, за содеянное зло
Гургина покараешь тяжело:

Дурной вожатый сотней заклинаний
Привел к тому, что я теперь в капкане!»

А Манижа: «Не плачь и пей вино,
Все — прах, чему свершиться суждено.

Для витязя всему приходят сроки:
Сегодня — праздник, завтра — бой жестокий».

И пиршествовать принялись опять,
Не зная, смерти или счастья ждать.

Красавиц созывали, украшая
Тех девушек парчою из Китая,

И звонкий руд, и песни — день и ночь,
Прошли, как сон чудесный, день и ночь!

Так миновали сутки, и в охране
Один слуга проведал о Бижане:

Пустой хвастун всегда приносит вред,
Всегда раскачивает древо бед!

Сперва тайком, обдуманно, умело
Исследовать решил он это дело.

Кто сей пришелец? Из каких земель?
Какую здесь преследует он цель?

Чтобы спасти себя, исполнен страха,
Осведомить решил он туран-шаха.

Вот опустил он полог за собой,
Пошел к владыке быстрою стопой.

Сказал он шаху: «Весть моя плачевна,—
С иранцем тешится твоя царевна».

«О боже!» — возопил Афрасиаб,
Подобно иве в бурю, стал он слаб,

Слезами окровавились ресницы,
Сказал, не зная бешенству границы:

«Несчастлив тот, на чьем челе венец,
Кто в то же время — дочери отец!»

Туранский шах царевной был расстроен.
Был призван Карахан — почтенный воин.

Шах молвил: «Дочь моя низверглась в грязь.
Как поступить? Увы, беда стряслась!»

Ответил Карахан царю державы:
«И в этом деле нужен разум здравый.

Ты время попусту не трать сейчас:
Не все, что слышал слух, увидит глаз!»

Афрасиаб согласен был с ответом,
Он внял вельможи знатного советам.

Сказал он Гарсивазу: «Сколько ран
Еще готов нам нанести Иран!

Найдется ль выход в нашем долгом споре?
Убьем юнца,— Иран повергнем в горе!

Пусть двинутся с тобой богатыри,
Дворец ты снизу, сверху осмотри,

И если есть там обитатель новый,—
Сюда приволоки, закуй в оковы!»

Подъехав ко дворцу в вечерний час,
Шум пиршества услышал Гарсиваз.

Томленье чанга, звучный стон рубаба
Звенели во дворце Афрасиаба.

Был сразу же дворец со всех сторон
Отрядом Гарсиваза окружен.

Хоть заперты ворота были глухо,
А бульканье вина дошло до слуха.

Снял Гарсиваз руками с петель дверь
И прянул во дворец, как дикий зверь.

Затем в покои двинулся туранец,
Где, понял он, скрывался чужестранец.

Когда предстал пред ним незваный гость,
В душе вельможи закипела злость.

Рабынь-красавиц в доме было триста:
Играли, пели, пили сок искристый.

В кругу красавиц восседал Бижан,
Полунагой, он весел был и пьян.

Воскликнул Гарсиваз! «Эй, отпрыск блуда,
Куда ты душу унесешь отсюда?

В когтях у льва погибнешь ты в борьбе,
Неведом станешь самому себе!»

Бижан ответил в этот миг тяжелый:
«Как я начну сраженье, полуголый?

Со мною вороного нет коня,
И счастье отвернулось от меня.

О, где ты, Гив, Гударза сын бесстрашный?
Ужель умру не в битве рукопашной?

Из родичей не вижу никого,
Надеюсь лишь на бога моего!»

За мягким голенищем из сафьяна
Всегда кинжал хранился у Бижана.

Из ножен быстро вынул он кинжал
И, подбежав к дверям, себя назвал:

«Из рода я Кишвада-полководца,
Зовусь Бижаном и готов бороться!

Никто с Бижана шкуры не сдерет,
А кто содрать задумает — умрет.

Хоть мир погибни — боя не покину,
Вовек врагам не покажу я спину!»

Он крикнул Гарсивазу: «Пред тобой
Стою сейчас, обманутый судьбой.

Ты знаешь, кто я, из какого дома,
Тебе мое прозвание знакомо.

Ты хочешь боя? Что же, я в бою
Омою вражьей кровью длань свою!

Ты хочешь крови? Меч я окровавлю,
Я множество туранцев обезглавлю.

Но если к шаху ты со мной пойдешь,—
Всю правду расскажу, развею ложь.

Ступай же к шаху с просьбой в каждом слове,—
Чтоб шах не проливал невинной крови».

Подумав, Гарсиваз взглянул опять
На остроту его когтей и стать.

Увидел, что воитель жаждет брани,
Что жаркой кровью умывает длани,—

И клятву дал, что, движимый добром,
Он защитит Бижана пред царем.

Он отобрал кинжал у сына Гива,
Затем словами, сказанными льстиво,

Связал Бижана, как цепного пса...
Что слава, если лживы небеса?

Тому, кто мягок, небосвод горбатый
Являет грубость, злобою объятый!

В слезах и в смуте, в путах и в пыли
Бижана к туран-шаху повели.

Так, в путах, с головою непокрытой,
Предстал пред шахом витязь именитый.

Воскликнул он с достоинством в очах:
«Ты вправе правды требовать, о шах!

Здесь не найдешь виновных: право слово,
Сюда без умысла попал я злого.

Я с кабанами встретился в бою,
В туранском оказался я краю:

Сюда мой сокол залетел в то время,
А я — за ним, забыв свой дом и племя.

Блуждал в лесу, вдали от всех дорог,
В тени под кипарисом я прилег.

Я стал добычей сонного бессилья.
Явилась пери, распростерла крылья

И унесла меня до рубежа,
Где двигалась со свитой Манижа.

Бежали слуги, караван покинув.
Охраны не нашлось у паланкинов.

Но, вдруг, раздвинув зелени навес,
Вступили всадники-туранцы в лес.

Я паланкин увидел посредине,
Был полог шелковый на паланкине.

В шатре красавица, как день светла,
Венец на ложе положив, спала.

В союз вступила пери с Ахриманом.
Он всадников развеял, став бураном.

Заколдовал царевну враг добра,
Низринул он меня под сень шатра.

Я спал, не слыша говора лесного,
Лишь во дворце пришел в сознанье снова.

Я чист перед тобой, о царь страны,
На дочери владыки нет вины.

Познал я муки плена в полной мере:
Я — жертва колдовства коварной пери».

Афрасиаб сказал ему в ответ:
«Настал твой горький день, погас твой свет!

Иранец, ты за славой боевою
С арканом поскакал и булавою,

Теперь, подобен связанной жене,
Как пьяница, болтаешь ты о сне.

Чтобы спастись, хитришь передо мною?
Мол, колдовской обман всему виною!»

Сказал Бижан: «О государь, сперва
Спокойно выслушай мои слова.

По-разному сражаются с врагами:
Когтями лев силен, кабан — клыками,

Чтоб недругов насмешливых рассечь,
Отважному нужны стрела и меч.

Но голый пленник победит едва ли
Противника, на ком наряд из стали.

Пусть в сердце льва — победоносный гнев,
Но без когтей что может сделать лев?

О, если хочет шах, стремясь ко благу,
Чтоб выказал я здесь свою отвагу,—

Коня и меч подай мне поскорей,
На тюркских двинусь я богатырей.

Коль всех не уничтожу до едина,
То я готов признать: я не мужчина!»

Властитель на Бижана бросил взгляд,—
Стал темен ликом, яростью объят.

Затем он бросил взгляд на Гарсиваза
И гневно вымолвил слова приказа:

«Сей Ахриман, что в мерзости погряз,
Смотри, злоумышляет против нас.

Того, что натворил, мерзавцу мало,—
Он бранной славы жаждет для кинжала!

Вот так, в цепях, злодея уведи,
Ты землю от него освободи.

Ты виселицу у ворот построишь,
Со всех сторон ты к ней проход откроешь.

Знай, что излишни разговоры здесь:
Преступника ты сразу же повесь.

Иранцы устрашатся этой кары,
Не подойдет к нам близко недруг старый!»

Увел назад Бижана Гарсиваз.
У пленника текла вода из глаз,

Смешалась со слезами пыль дороги,
И в той грязи его увязли ноги.

Сказал он: «Если суждено творцом,
Чтоб в день печальный стал я мертвецом,

То не боюсь, что я погибну рано,—
Боюсь насмешек витязей Ирана:

«Как труса, заарканили его,
Повесили, не ранили его!»

Пред шахом, предками, везде и всюду
Я после смерти опозорен буду.

Перед отцом исполненный стыда,
Куда мой дух сокроется, куда?

Увы, обрадуется враг в Туране,
Увы, умру я, не свершив желаний,

Увы, далек я от царя царей.
От Гива, от друзей-богатырей...

Помчись в Иран, о ветер быстроногий,
Скажи владыке в царственном чертоге,—

Скажи: «Бижан уже едва-едва
Трепещет в лапах яростного льва.

Скажи Гударзу, что я мир покину,—
Проклятие бесчестному Гургину:

Меня в такую он поверг беду,
Что я уже защиты не найду».

Скажи Гургину: «Витязь безрассудный,
Бижану что ты в день ответишь Судный?»