Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Гургин, исполнен злобы и досады,
В смущенье появился из засады.

Синел вдали необозримый лес...
Он превознес Бижана до небес.

Почувствовал он в сердце боль и горе,
Со страхом думал о своем позоре.

Ему внушил нечистый Ахриман
Предать Бижана, совершив обман!

Такой Гургину был начертан жребий,
Что он забыл о господе на небе:

Кто роет яму для другого, тот
Сам в эту яму, низкий, попадет!

Гургин с отважным юношей слукавил:
Тенёта на пути его расставил.

Сказал Бижану: «Витязь молодой,
Ты смел, умен, сияешь красотой,

И происшествий множество с тобою
Случится: так предписано судьбою.

Послушай, что скажу тебе сейчас.
Бывал я в этой местности не раз,

Я с Гивом здесь бывал на поле чести,
С Ноузаром, Тусом и Рустамом вместе.

Здесь много одержали мы побед,
И много с той поры промчалось лет,

Когда себе мы добывали славу,
А властелину юному — державу.

В двух днях пути отсель, ты должен знать,
Есть место, где всегда пирует знать.

Земля одета в зелень и багрянец,
Привольем наслаждается туранец.

Цветник пылает, и звенит ручей
В прибежище туранских силачей.

Земля — атлас, а воздух — мускус томный,
И соком роз наполнен ключ укромный.

Цветы — кумиры — дышат в забытьи,
Язычниками стали соловьи.{35}

Их пеньем оглашается долина,
Красуются фазаны вкруг жасмина.

А скоро дни за днями пролетят,—
То место расцветет, как райский сад.

В садах, в горах, и днем, и в полнолунье,
Там будут периликие колдуньи.

Там дочь Афрасиаба, Манижа,
Взойдет, как солнце,— как весна, свежа.

В ее шатре — сто девушек-служанок,
Сто идолов, сто молодых тюрчанок,

Ланиты их завешены, а стан
У каждой из красавиц — как платан!

Венчают их цветы, глаза — чуть пьяны,
А губы их даруют сок багряный.

Здесь предаются девушки пирам,
Кумирню здесь найдешь — китайский храм,

И если путь в Туран тебе отраден,
То к месту празднеств мы прибудем за день.

Из луноликих лучших отберем,
Затем предстанем с ними, пред царем».

Был очарован и взволнован разом
Доверчивый Бижан таким рассказом.

Был молод, сладострастием томим
И поступил, как должно молодым.

Они в далекий путь помчались оба:
В одном — восторг, в другом — пылает злоба.

Воитель, что отважно воевал,
Устроил между двух лесов привал.

Два дня, с гепардами и соколами,
Охотничьими тешились делами.

Был пестрым лес, как петушиный глаз,
Когда туда царевна собралась.

Бижан услышал от Гургина вести
О празднествах, о девушке-невесте.

Сказал Бижан: «Взгляну, пойдя вперед,
Как веселится тамошний народ,

Увидеть я хочу на той поляне,
Как празднуются праздники в Туране,

Затеюм коня обратно наверну,—
Своим копьем задену я луну.

Начну с тобою после этой встречи
Иные, рассудительные речи».

Потом сказал ему: «Достань венец,
Что надевал на пиршестве отец

И праздничную озарял беседу,—
Затем, что я теперь на праздник еду.

Ты серьги, мне на счастье, дай сейчас.
Мне царское запястье дай сейчас».

Венец, запястье, серьги — все, что надо,
Богатырю вручил хранитель клада.

Украсив перьями Хумы венец,{36}
Надел парчу румийскую храбрец.

Велел коня седлать, как перед схваткой,
Достал ремень с наследственной печаткой.

Он перебросил ногу чрез коня,
Помчался, к Маниже его гоня.

Едва Бижан приблизился к поляне,
Почувствовал томленье и пыланье.

То зноем, то желанием палим,
Под кипарисом скрылся молодым.

Стоял он пред шатром красиволикой,
И сердце страстью обожглось великой.

Красавицы, как куколки нежны,
Сверкали всеми красками весны.

Земля, наполненная пеньем, звоном,
Как бы встречала витязя с поклоном.

Увидела царевна пред шатром
Воителя, что был богатырем.

Йеменскою звездой горят ланиты,—{37}
Иль то жасмин, фиалкою обвитый?

Блестят венец и рукоять меча,
И на груди — румийская парча.

Откинула царевна покрывало,
К влюбленному любовью воспылала.

Сказала мамке: «Ты поторопись,
Ступай туда, где виден кипарис.

Узнай, кто этот витязь неизвестный:
То Сиявуш воскрес? То дух небесный?

Спроси пришельца: «Кто твой проводник?
Зачем сюда ты прибыл, в наш тайник?

Ты Сиявуш иль ты пришел из рая,
Сердца своей красой испепеляя?

Иль как предвестник Страшного суда
С огнем возмездья ты пришел сюда?

Здесь я пирую каждою весною,
Окружена прохладою лесною.

Никто не знал, где заповедник мой,
Но ты пришел, о собеседник мой!

Ты человек иль пери отпрыск чудный,—
Любовь принес ты в этот край безлюдный!

Войди, о луноликий, в мой приют,
Скажи мне, витязь, как тебя зовут?»

Кормилица предстала пред влюбленным,
Приветствовала витязя с поклоном,

Вопросы повторила госпожи,—
Расцвел Бижан от речи Манижи!

Ответил богатырь с душою властной:
«Послушай, посланная сладкогласной.

Не Сиявуш, не дух я неземной,
Мой знатный род высок в стране родной.

Бижан, сын Гива, я рожден в Иране,
Я вепрей уничтожил силой длани,

Кабаньи туши разбросал в лесу,
Теперь клыки царю преподнесу.

Лишь я узнал про сей приют приятный,
К отцу я не пустился в путь обратный,

Помчался я неведомым путем,
Надеждой беспокойною ведом:

Быть может, мне судьба дарует милость,
Чтоб дочь Афрасиаба мне приснилась.

Я здесь с душою пламенной стою:
Как пред китайской храминой стою!

Мне должное воздай ты без пристрастья,—
Венец получишь, серьги и запястья.

Меня к месяцеликой проводи,—
Да вспыхнет страсть ко мне в ее груди».

Та речь была кормилице желанна,—
Царевне принесла ответ Бижана.

«Вот так,— сказала,— создан он творцом,
Таков он ростом и таков лицом».

И был ответ царевны: «Ненароком
Нашел ты, что искал в лесу далеком.

Ко мне походкой гордой поспеши
И сумрак озари моей души.

Прозрею, лишь тебя окину взглядом,
Сухая степь цветущим станет садом».

Блеснул Бижану путеводный свет,
Как только мамка принесла ответ.

Он вышел из-под кипарисной тени,
За мамкой вслед пошел в тайник весенний,

Направился, судьбу благодаря,
Он к дочери туранского царя.

Бижан вступил в щатер, высок и строен.
Был в золотой кушак затянут воин.

Царевна подошла, как день светла,
Обняв его, кушак с него сняла.

Спросила: «Хороша ль была дорога?
Была ли в битве у тебя подмога?

Зачем ты свой красивый лик и стать
Привык на поле боя изнурять?»

И мускусом, и розовой водою
Ему помыли ноги пред едою.

На скатерти была обильца снедь,
Служанки не давали ей скудеть!

От музыки бежали все печали,
Вином и пеньем гостя услаждали,

Напев рабынь был нежен и крылат,
И чанг звенел, и не смолкал барбат.

Парча блестела, как наряд павлиний,
Казалось,— шкура барса на долине!

Шатер пленял резьбою золотой,
Благоухал он амброю густой.

Вдвоем с Бижаном из хрустальной чары
Пила царевна сок хмельной и старый.

Три дня, три ночи было им дано
Спать, обниматься, петь и пить вино!