Дмитрий Кленовский - Полное собрание стихотворений

То сожаление, что шло с тобою, днями,
С листвой увядшею и снятыми гроздями,
И за которым шли, боясь земных погонь,
Чтоб за пяту кусать или лизать ладонь,
Волчица злобная и верная борзая,
Остановилось вдруг, замолкнув и вздыхая,
Услышав ту свирель, которой смерть поет.
И вот, пока оно и слушает и ждет,
Оно, что некогда твоим же телом было
И чует кровь твою в своих текущей жилах, -
В холодный превращается гранит.
И, стоя, слушает в том эхо, что молчит,
Напев свирели той, что смолкла и которой
Оно сокрыто в плен безмолвный и тяжелый,
В то время как у ног, закованы в металл,
Все, чудится, рычат, друг - эта, недруг - та,
Одна лижа ладонь, другая пядь кусая,
Волчица медная и медная борзая.

Когда и твой корабль на каменистом бреге,
Измучив в странствии иль в радостном пробеге
Большие паруса - как пару жарких крыл,
Вонзит свой острый клюв в прибрежный мокрый ил
И веслами в траву вопьется, как когтями,
О странник, гневными измученный морями,
Чей ветер пощадить твою Судьбу не мог,
На этом острове, где разных нет дорог,
На камни иль цветы наступишь ты ногою?
Болота ль темные с зеркальной пустотою
Иль быстрые ручьи, что плачут и поют,
К себе твой легкий путь послушно привлекут?
Быть может, к вечеру войдешь ты в дом приветный,
И лампу там зажжешь, и встретишь час рассветный.
Иль, может быть, в иной, трагической судьбе,
Прельщен и разъярен опасностью в борьбе,
Ты будешь, как и он неукротимо воя,
Гнуть черному быку рога в смертельном бое?

Я пел тебя, Весна, я в бочке жал, играя,
Твой спелый виноград, о Осень золотая!
Хотя бы сохранил на вечны времена
Свой легкий смех Апрель, а красный от вина
И листьев вянущих, и сладко утомленный
И тирсом поднятым и чашей осушенной,
За кипарисами Сентябрь молчал и спал,
Хотя бы новый сон амфоры наполнял,
Хотя бы черные по той реке, где были
Недавно белые, к нам лебеди приплыли,
Хотя б огромный лес открыл моим шагам
Пути страшнее тех, что я изведал там, -
Не буду ль все же я идти среди приветных
Теней, что посланы мне юностью заветной?
И разве я не к той свирели вновь прильну,
Которую любил я слушать в старину,
И на которой брать мои уста умели
И гаммы звонкие, и трепетные трели?
И я хочу на стол, где все плоды горьки, -
Изделие моей слабеющей руки, -
Поставить лампу глиняную тоже,
Чтоб бледный вечер мой был на рассвет похожим.

На небе, на воде, на кипарисе тонком
Оставь, не затворив ключами двери звонкой,
Павлина, голубя и спящих лебедей
И слушай, не дыша, как время меж ветвей
Стекает в тишине то медленно, то быстро, -
Песочные часы, душистая клепсидра.
И тихо отойди, чтоб эхо не поднять.
И белых лебедей оставь спокойно спать,
Под крылья головы склонивших, и павлина
На кедре царственном оставь, и на вершинах
Высоких кипарисов - голубей.
И уходи теперь. Все тихо. Лишь свежей
От приближения зари дыханье ночи.
Оставь лопату, серп и посох свой рабочий,
И лишь косу возьми, горящую крылом
Стальным, и затвори на ключ калитку в дом.
И выйди, унося в плаще своем широком,
От дома милого и очага далеко,
К проснувшейся заре, по медленным камням,
Что поступь звонкую дадут твоим шагам,
Навстречу новым дням и блеску солнц опасных,
Стального, с клювом злым и гребнем красным,
Что клохчет, хохлится, но спит еще пока,
Со злато-медным криком петуха.

Раз в бороде моей уж серебрится нить,
Я сесть хочу себе позволить, чтоб испить
От светлого ручья на берегу зеленом.
Раз прялки быстрые и спицы легким звоном
Своим безмолвный мой не наполняют дом,
Открытый сумраку, что уж хозяин в нем,
Раз нет такой руки, которая бы нежно
Зашила мне края разорванной одежды
И на могильный склеп мне принесла цветы,
Раз нет песку в часах и лампы все пусты,
И вечер сумрачный свой бег еще ускорит, -
Я сесть хочу в тени перед спокойным морем,
На жертвенник, увы, повесив светлый меч,
Которым прежде я на пир безумных сеч
Стада живых людей водил, пастух кровавый!
Я слышал дикий вопль победы, клики славы,
Что крылья распускают на ветру,
Вдыхая мощь свою в металл огромных труб.
И вот, устав от битв, от бурь, от пробужденья
С зарею раннею и от ночного бденья,
От страшных мертвецов, приявших страшный сон,
И в черном небе реющих знамен, -
Пришел я отдохнуть теперь сюда, к фонтану,
Где пенье тихое я слышу флейты Пана,
Сатиров пляшуших на маленьком лугу,
А дальше, на морском, пустынном берегу
Таинственную песнь, что в раковинах сонных
Поют луне на отмелях тритоны.

Все жалобы твои я слышал, человек.
Услышь теперь мои. Я от богов навек
В наследье получил и длинный тирс и флейту.
Цвет смуглых щек моих и рук - смешенье цвета
Осенних гроздей и весенних роз,
А лето вкруг рогов листвою обвилось.
Мой рот гримасой стал от жажды поцелуя,
Уж вместо божества козла в себе ношу я,
Мой смех беззубым стал и весь в морщинах рот,
Погоня злит меня, сон - отдых не дает,
Мешают ветви мне, пугают непогоды,
Когда на пасеку, на сладкий запах меда
Крадусь я - на меня кидается пчела.
Лук ломится в руке и не летит стрела.
Тирс - надвое разбит, и эхо, что, бывало,
Меня звало к себе - теперь смеяться стало.
Дриаду не найти, а нимфу не догнать.
Ручьи дразнят меня, а птицы любят спать
На двух моих рогах. В моей свирели нету
Для песни нот иной, чем для печальной этой,
Я стал почти слепым. В лесу иль на лугу
Нагую обхватить я нимфу не могу,
Лишь воздух я ловлю дрожащими руками.
Года мои идут, неслышно, дни за днями,
И вечер близок мой, и я уж отдаю
Тому, кто весел - тирс, кто юн - свирель мою.
Близь твоего меча, что вдет в ножны тобою,
Позволь повесить их слабеющей рукою
И дай испить воды в фонтане, а потом,
Немного отдохнув, мы встанем и пойдем
К морскому берегу, где на зеленом иле
Тритоны, что ни вин, ни мяса не вкусили,
Под шум огромных волн, что возле них гудят,
На раковине золотой трубят.

Ты, с бородой седой, ты, с бородою рыжей,
Зачем мой старый сон пришли нарушить вы же?
Я не украл у вас ни гроздий, ни плодов,
Зачем же вы пришли нарушить время снов
Тритона старого, что на песке у моря
Лежит, ни с временем, ни с волнами не споря?
Оставьте же меня! Пусть новые, увы,
Придут заместо тех, кем были я и вы,
Такие ж смелые, такие же нагие,
Кораллы яркие и перлы дорогие
Нырнувшие найти на темной глубине.
Я молод, как они, был прежде: на спине
Дельфина я скакал по водяным просторам,
Сирен преследуя и настигая скоро.
Но старость уж и к ним лукаво подошла,
Измяла чешую и косы расплела,
А тело нежное ветрами искусала.
В их рыжих волосах уж много белых стало.
Все смертно, человек судьбой к земле склонен,
И Боги спотыкаются, как он.
Час, вылетев пчелой, осой вернется в улей...
Сатиры старые в лесах своих уснули,
И дремлющий тритон, скучая на песке,
С усильем голову покоит на руке.
Все те же самые приливы и отливы
Ко всем, кто умерли, уносят всех, кто живы…
И тою же судьбой отделены навек
От человека - Бог, от Бога - человек.
Не умерев, в волнах еще живут сирены,
И нежные тела опять ваяет пена,
И люди в будущем опять увидят их,
И гoлоса того, что невозвратно стих,
Уже я слышу вновь воскреснувшее пенье
В дыхании ветров и тяжких волн биеньи.
И чтобы заглушить отчаянье мое
И голос дальний тот, что плачет и поет,
Я раковину бледно-золотую
Хватаю и в нее безудержно трублю я.