Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

Давно столица экзархата
Уездным стала городком;
Над ней — закат, но нет заката
Воспоминаньям о былом,

И неувядший блеск мозаик
Сквозь муть пятнадцати веков, —
Как взлет вечерний птичьих стаек, —
Все так же древен, так же нов.

В мозаиках — все неизменно, —
Жизнь застеклилась на стенах, —
И видит старая Равенна
Былое, как в зеркальных снах.

И в те же сны с благоговеньем
Здесь в храмах я вперяю взгляд,
И византийские виденья
Со мной о прошлом говорят.

Закат снижается, бледнея,
Вдоль стен кудрявится акант,
Вхожу под купол мавзолея,
Где погребен бессмертный Дант.

Внутри над ветхими венками
Звучит стихами тишина,
И так же здесь душа, как в храме,
Благоговения полна, —

Здесь веет славою нетленной,
Перед которой время — прах,
Здесь вечность грезит вдохновенно,
Заснув у Данта на руках[106].

Не яблони ли в небе отцвели?
Не мотыльков ли белых кружит стая?
Не лепестки ль, не крылья ли, блистая,
В морозный день на старый Рим легли?

Нежданный гость полуденной земли —
Везде белеет пелена густая,
Покрыта ей и улица пустая,
И древний храм, и пышный парк вдали.

Когда мороз под ледяным забралом
Шагает вдоль по улицам пустым,
Покрытым серебристым покрывалом, —
И чуждый мир мне кажется родным,
И близок мне — в уборе небывалом —
Великий город семихолмный Рим.

Их было трое — молодых прислужниц
В известной всем таверне Азэлины, —
Все три — красавицы: Сиона дочь Мария,
Гречанка Эгле, Смирна из Египта.

Когда дохнул огнем Везувий на Помпею
И раскаленный град камней, песка и пепла
Низвергнулся на обреченный город,
Веселая таверна опустела.

Все завсегдатаи мгновенно разбежались, —
Кто — по домам, кто — к Сарно, кто — на взморье,
И три красавицы покинули таверну,
И все в один и тот же час погибли…

Прошли века. Обличье тела Смирны
Нашли среди других у алтаря Изиды,
А тело Эгле — в парке пышной виллы —
В объятиях патриция Марцелла,

У цирка в портике нашли Марии тело, —
Она в земном поклоне там застыла
Пред камнем, на котором был изваян
Из слов молитвы «Pater noster» крест.

Как сыплются песчинки дней
В клепсидре жизни струйкой серой!
Как мало их осталось в ней,
И сколько в каждой ясной веры,
Что нет движению конца,
Что в должный миг всегда готова
Рука премудрого Творца
Перевернуть клепсидру снова.

И, краткий вниз свершив полет,
Песчинка средь других ложится
И ждет, когда придет черед
В движенье новое включиться,
Чтоб в этом новом череду
Опять катиться — без заботы
О том, в каком она ряду,
Среди кого, какой по счету.

Сжигающая боль в груди,
В глазах — мельканье белых крылий,
И чьи-то руки впереди
Из жизни дверь мне растворили.

За нею нет земных дорог,
Не знаю я, — там сон иль бденье…
Как страшно перейти порог!
И что за ним? — полет? паденье?..

Ответов нет. А боль острей,
Метелью стали крыл мельканья…
О, поскорей бы, поскорей
Прервался ужас ожиданья!

Откройтесь, бездна или твердь,
Коль срок настал покинуть землю! —
Я принял жизнь, приму и смерть,
Но страха смерти не приемлю.

Было в комнате только одно
Чуть серевшее в мраке окно,
Но — луна показалась едва —
Неожиданно стало их два.

Лунный луч в серебристом огне
Прилетел и прижался к стене,
И раскрылась стена, и за ней —
Легкий танец прозрачных теней.

За окном настоящим слышны
Говор, смех, переплески волны,
А за лунным окном — тишина
Глубока, безмятежна, ясна.

Где мой мир? За каким он окном?
В надоедливом шуме земном
Или в светлом молчаньи луны
На холодном экране стены?

Пусть стена преграждает мой взгляд, —
Для мечты не бывает преград,
И купаюсь я в лунной тиши,
Как в стихии, родной для души.

В темнице сыро. Ладога туманна,
Туманен узника бездумный взгляд…
Из люльки — мимо трона — в каземат, —
Таков удел шестого Иоанна[107].

Он здесь давно живет под кличкой бранной
Забавой для тюремщиков-солдат,
Без мысли и без чувства автомат,
Полумертвец с улыбкой постоянной.

Здесь жизнью сказка начата с конца, —
Здесь не Иван-дурак до царского венца
Достиг путем удачи иль обмана,

Судьбы неотвратимая рука
Здесь превратила в куклу, в дурака
Несчастного Царевича Ивана.

Яснее вижу в темноте
Всё, что когда-то видел в свете,
Но впечатления не те
Теперь дают картины эти.

Как будто был я близорук,
И мне теперь очки надели, —
Всё так отчетливо вокруг,
Всё так, как есть на самом деле,

И даже больше, — суть идей
И чувств теперь я глубже вижу,
Кого любил — люблю сильней
И никого не ненавижу.

Помнишь дом времен Елизаветы, —
Прихотливо выгнутый фасад,
Временем как будто не задетый,
Хоть построен двести лет назад?

Помнишь толщу крепких стен старинных,
Старых комнат горделивый вид?
В полутемных переходах длинных —
Помнишь коридор — «аппендицит»?

Помнишь — в этой путанице сложной —
Памятник давно отцветших лет,
Пережиток роскоши вельможной —
На алтарь похожий кабинет?

Только крюк от веницейской люстры
Сохранил там купол-потолок,
И, в окно влетая, ветер шустрый
Хрусталем звенеть уже не мог,

Там колонны стройные попарно
Разошлись по четырем углам,
Пахло былью там высокопарной,
Несозвучной нашим временам.

Но для нас уютно и красиво
Было там, — мы жили там вдвоем,
Жили просто, ласково, счастливо,
Хоть в отчизне ширился разгром…

Пусть года промчались, но доныне
Помним мы так ясно, как вчера,
Как часы стучали на камине,
Как текли в беседах вечера,

Как огонь в камине, вечно весел,
Исполнял свой танец боевой,
Как в объятьях мастодонтов-кресел
Так уютно было нам с тобой,

Как колонны мрамор глянцевитый
Золотило солнце по утрам,
Как отец — насмешник сановитый —
Заходил побалагурить к нам,

Как кипел кофейник на спиртовке,
Как вдвоем… да нужно ль говорить?
Наш алтарь в хоромах на Покровке
Нам с тобой до гроба не забыть!

Жить — видеть, слышать и любить
И думать о любимом,
Хотя б горела жизни нить
И становилась дымом.

И ничего не позабыть, —
Заставить разум снова
Вить из кудели дыма нить
Сгоревшего былого.

Рождавшейся Империи столица —
Санкт-Петербург — Петрополь — Петроград —
Лишь при Империи Ты мог родиться
И вместе с ней Ты встретил свой закат.

Два века роста, пышного цветенья, —
Архитектуры праздник над Невой,
Расцвет искусств, науки, просвещенья,
Поэзии и чести боевой!

Два века славы, блеска и покоя,
Немногих перемен, недолгих гроз!
Жизнь, как Нева, не ведала застоя,
Ты, град Петра, все украшаясь, рос.

Но славы вековой умолкли хоры,
Империя приблизилась к концу,
И прогремели выстрелы с «Авроры» —
Салют прощальный Зимнему дворцу…

Ты имени лишен, но Всадник Медный
Руки не опустил, — придет пора, —
Разгонит он рукой туман зловредный
И впишет вновь на картах: Град Петра.