Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений
Не о таком ли освобождении своем свидетельствует Боратынский? –
Болящий дух врачует песнопенье.
Гармонии таинственная власть
Тяжелое искупит заблужденье
И укротит бушующую страсть.
Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех своих скорбей;
И чистоту поэзия святая,
И мир отдаст причастнице своей.
Здесь – вера в актуальное могущество искусства (болящий дух врачует, искупит заблужденье, укротит страсть) и вера – для себя, а рядом – для другого. Ср. пьесы: «Благословен святое возвестивший»; «На посев леса» (конец); «О мысль, тебе удел цветка». – Для Боратынского поэзия сама по себе есть согласное излияние души . Она может быть излита и при помощи певучей силы: песнопенье; ср.: «…голос мой незвонок» («Мой дар убог…»); ср.: «Бывало, отрок, звонким кликом…»; «Когда твой голос, о поэт, смерть в высших звуках остановит» (о Лермонтове). Может быть излита душа и при помощи силы творящей, живописующей:
Глубокий взор вперив на камень,
Художник нимфу в нем прозрел
<…>
Неторопливый, постепенный
Резец с богини сокровенной
Кору снимает за корой.
(«Скульптор»)
Но для него, для Боратынского» поэт по преимуществу художник слова ; силами, данными ему, прежде всего силами мысли познающий – тяжко и трудно – тайну и о ней рассказывающий:
Всё мысль да мысль! Художник бедный слова,
О жрец ее!..
Он готов завидовать художникам – кумиротворцам и – певцам:
Резец, орган! Кисть! Счастлив, кто влеком
К ним, чувственным, за грань их не вступая.
Для поэта слова перед мыслью – «как пред нагим мечом» – «бледнеет жизнь земная». – И одна «забота земная» остается для него – «сына фантазии», для него – «привычного гостя» на пире «неосязаемых властей». Но этой заботе дает «исполинский вид» только мечта поэта:
Коснися облака нетрепетной рукою –
Исчезнет; а за ним опять перед тобою
Обители духов откроются врата.
(«Толпе тревожный день приветен…»)
Как врата эти откроются для поэта? Поэт – пророк – «не в людском шуму» –
В немотствующей пустыне
Обретает свет высок.
(«Бокал»)
Но пророк должен идти к людям («Символизм имеет дело с человеком») — и Боратынский жаждет «слушателя»:
Я дни извел, стучась к людским сердцам.
(«На посев леса»)
Однако в действительной жизни он не находит, а только может себе представить и ярко изобразить среду, воспринимающую художества с тою же силой, с какою поэт его творит. Это было,
Когда на играх Олимпийских,
На стогнах греческих недавних городов Он пел, питомец муз.
(Рифма)
Теперь же певец – «сам судия и подсудимый». Однако – истинная поэзия для него действенна:
Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех своих скорбей.
Разрешает ее – «Гармонии таинственная власть».
А вот как Боратынский понимал гармонию и как к ней восходил: вот на человека –
Одни других мятежней, своенравней
Видения бегут со всех сторон:
Как будто бы своей отчизне давней,
Стихийному смятенью отдан он.
(NB – «древний хаос» Тютчева)
(«Последняя смерть»)
Нам надобны и страсти, и мечты,
В них бытия условие и пища.
(Череп)
И веселью, и печали
На изменчивой земле
Боги праведные дали
Одинакие криле.
(«Наслаждайтесь…»).
Две области: сияния и тьмы
Исследовать равно стремимся мы.
(«Благословен святое возвестивший…»)
Страстей порывы утихают;
Страстей мятежные мечты
Передо мной не затмевают
Законы вечной красоты.
И поэтического мира
Огромный очерк я узрел
И жизни даровать, о лира!
Твое согласье захотел.
(«В дни безграничных увлечений…»)
См. еще о гармонии: «В глуши лесов…» – «Звезда» – «А. А. Воейковой» – «Она» – «Лазурные очи» – «На смерть Гёте» – «Весна» – «Ахилл» – «Еще как патриарх» – «Молитва». Власть гармонии – таинственна:
Ту назови своей звездой,
Что с думою глядит
И взору шлет ответный взор
И нежностью горит.
(«Звезда»)
Ты полон весь мечтою необъятной,
Ты полон весь таинственной тоской.
(«Она»)
И при тебе душа полна
Священной тишиной.
(«А. А. Воейковой»)
И на строгий Твой рай
Силы сердцу подай.
(«Молитва»)
Гармонии таинственная власть
Тяжелое искупит заблужденье –
действенное значение поэзии.
И если бы Боратынский верил в душу, всецело его душе отвечающую по способности и силе восприятия его творений, то не только о своей душе сказал бы он:
И чистоту поэзия святая,
И мир отдаст причастнице своей.
Но – эта чистота и этот мир для другой души, если они – следствия истинного символического искусства, лежат уже вне его, т. к. символизм искусства лежит вне эстетических категорий. И певец, поскольку он выражает не личное, не свое, а – «старец нищий и слепой» — беседует с музою всенародной –
Безымянной, роковою, –
поскольку он… не поэт:
Ты избранник, не художник! –
говорит ему Боратынский:
Попеченья гений твой
Да отложит в здешнем мире:
Там, быть может, в горнем клире
Звучен будет голос твой.
(«Что за звуки мимоходом…»)
(Как, однако, построить эстетику символического искусства, если символизм лежит вне эстетических категорий?)
Вот отрывочные примеры того, как Боратынский понимал и в отдельных чертах практически создавал поэзию как искусство символическое. Еще такие черты.
Будить в слушателе ощущения непередаваемые . Почти все лучшие стихи Боратынского таковы.
Вызывать чувство связи вещей, эмпирически разделенных . Простейшие примеры: «Рифма» и «На посев леса».
Слова – эхо иных звуков. Особенно чувствуется, например, в пьесах: «А. А. Воейковой» – «Своенравное прозванье…»– «Звезда» – «Буря» – «Она» – «Как много ты в немного дней…»– «Небо Италии» – «Недоносок» – «Рифма» – «Молитва» и др.
Творить малое великим : наглядные примеры – совсем по–разному: «Филида» – «Что за звуки мимоходом».
Эластичность образа, его внутренняя жизнеспособность .
Актуальная свобода . – Всё это есть в поэзии Боратынского, – не потому ли, что он, как художник – и певец, и живописец – пластик, и – тайновидец, правящий волею того, кто отдается ему?
* * *
Боратынский – поэт противочувствий, художник разлада, для него душа человеческая – «недоносок», витающий –
крылатый вздох
Меж землей и небесами;
«чуждый земного края», но и — слабо слышащий «арф небесных отголосок». Мы слышали от Боратынского, что для него «отчизна давняя» человека — «стихийное смятение», тютчевский «древний хаос», «родимый». И как у Тютчева – сердце его бьется «на пороге как бы двойного бытия».
Любить и лелеять недуг бытия
И смерти отрадной страшиться –
(«Дельвигу»)
удел наш, людской. Но мы, художники –
Две области: сияния и тьмы
Исследовать равно стремимся мы.
(«Благословен святое возвестивший…»)
