Игорь Северянин - Том 3. Менестрель. Поэмы

В приморском парке над рекою есть сосна,
Своею формою похожая на лиру,
И на оранжевом закате в октябре
Приходит девушка туда ежевечерно.
Со лба спускаются на груди две косы,
Глаза безумствуют весело-голубые,
Веснушки радостно порхают по лицу,
И губы, узкие и длинные, надменны…
В нее, я знаю, вся деревня влюблена
(Я разумею под «деревней» — все мужчины),
Ей лестно чувствовать любовь со всех сторон,
Но для желаний всех она неуловима.
Она кокетлива и девственно-груба,
Такая ласковая по природе,
Она чувствительна и чувственна, но страсть
Ей подчиняется, а не она — порыву…

Мое одиночество полно безнадежности,
Не может быть выхода душе из него.
Томлюсь ожиданием несбыточной нежности,
Люблю подсознательно — не знаю кого.

Зову несмолкаемо далекую — близкую,
Быть может — телесную, быть может — мечту.
И в непогодь темную по лесу я рыскаю,
Свою невозможную ловя на лету.

Но что ж безнадежного в моем одиночестве?
Зачем промелькнувшая осталась чужой?
Есть правда печальная в старинном пророчестве:
«По душам тоскующий захлестнут душой».

Твои глаза, глаза лазурные,
Твои лазурные глаза,
Во мне вздымают чувства бурные,
Лазоревая стрекоза.

О, слышу я красноречивое
Твое молчанье, слышу я…
И тело у тебя — красивая
Тропическая чешуя.

И губы у тебя упругие,
Упруги губы у тебя…
Смотрю в смятеньи и испуге я
На них, глазами их дробя…

Ты вся, ты вся такая сборная:
Стрекозка, змейка и вампир.
Златая, алая, лазорная,
Вся — пост и вакханальный пир…

Ванг и Абианна, жертвы сладострастья,
Нежились телами до потери сил.
Звякали призывно у нее запястья,
Новых излияний взор ее просил.

Было так безумно. Было так забвенно.
В кровь кусались губы. Рот вмещался в рот.
Трепетали груди и межножье пенно.
Поцелуй головки — и наоборот.

Было так дурманно. Было так желанно.
Была плоть, как гейзер, пенясь, как майтранк.
В муках сладострастья млела Абианна,
И в ее желаньях был утоплен Ванг.

Berrin, Gourmets, Rabon, Ballet,
Иванов, Кучкуров и Кестнер
Сияли в петербургской мгле —
Светил верхушечных чудесней…

Десертный хлеб и грезоторт
Как бы из свежей земляники —
Не этим ли Иванов горд,
Кондитер истинно-великий?…

А пьяновишни от Berrin?
Засахаренные каштаны?
Сначала — tout, а нынче — rien:
Чтоб левых драли все шайтаны!

Bonbons de violletres Gourmets,
Пирожные каштанов тертых —
Вкушать на яхтенной корме
Иль на bеаumоndе'овых курортах.

Мечтает Grace, кого мятеж
Загнал в кургауз Кисловодска:
«О, у Gourmets был boule de neige»,
Как мятно-сахарная клецка…

И Нелли к Кестнеру не раз
Купить «пастилок из малины»
Заехала: забыть ли вас?
Вы таяли, как трель Филины!

И ты прославлен, Кучкуров,
Возделыватель тортов «Мокка»!
Ах, не было без них пиров
От запада и до востока…

А Гессель? Рик? Rabon? Ballet?
О что за булочки и слойки!
Все это жило на земле.
А ныне все они — покойки!

Мне сказали однажды:
«Изнывая от жажды
Просвещенья, в России каждый, знай, гражданин
Тонко любит искусство,
Разбираясь искусно
Средь стихов, средь симфоний, средь скульптур и картин»
Чтобы слух сей проверить,
Стал стучаться я в двери:
«Вы читали Бальмонта, — Вы и Ваша семья?»
«Энто я-то? аль он-то?
Как назвали? Бальмонта?
Энто что же такое? не пойму что-то я.
Може, энто письмовник?
Так читал нам садовник,
По прозванью Крапива — ик! — Крапива Федул.
Може, энто лечебник?
Так читал нам нахлебник,
Что у нас проживает: Парамошка Разгул.
Може, энто оракул?» —
Но уж тут я заплакал:
Стало жаль мне Бальмонта, и себя, и страну:
Если «граждане» все так —
Некультурнее веток,
То стране такой впору погрузиться в волну!..

Раньше паюсной икрою мы намазывали булки.
Слоем толстым, маслянистым приникала к ним икра,
Без икры не обходилось пикника или прогулки.
Пили мы за осетрину — за подругу осетра.

Николаевская белка, царская красноголовка,
Наша знатная козелка, — что сравниться может с ней,
С монопольной русской хлебной?!.. Выливалась в горло ловко…
К ней икра была закуской лучше всех и всех вкусней!

А в серебряной бумаге, мартовская, из Ростова,
Лакированным рулетом чаровавшая наш глаз!?…
Разве позабыть возможно ту, что грезиться готова,
Ту, что наш язык ласкала, ту, что льнула, как атлас!

Как бывало ни озябнешь, как бывало ни устанешь,
Как бывало ни встоскуешь — лишь в столовую войдешь:
На графин кристальной водки, на икру в фарфоре взглянешь, —
Сразу весь повеселеешь, потеплеешь, отдохнешь!..

Кто это ходит по улице в саке
Плюшевом желтом, беседуя с прачкой
О происшедшей на ярмарке драке?
— Знатная дама, дама с собачкой.

Кто это сплетничает так умело
В местной аптеке, охваченной спячкой,
О поэтессе, смеющейся смело?
— Знатная дама, дама с собачкой.

Кто это в спальне раскрывши оракул
Ищет, с кем муж изменяет: с полячкой
Или жидовкой, чтоб грешную на кол?
— Знатная дама, дама с собачкой.

Кто это день наполняет свой целый
Руганью, картами, храпом и жвачкой?
Кто это ходит все с ношею белой?
— Знатная дама, дама с собачкой.

По деревне ходит местный
Скоморох и шут, —
Враль и пьяница известный,
Выжига и плут.

Из охранки экс-чиновник
И большой богач,
Всех продажных баб любовник,
Девушек пугач.

«Я волшебник! Я полковник!
Поп и эскулап!» —
Уверяет экс-чиновник
Сыска — Цап-Царап.

«Я ль не крестник государя?
Я ли не герой?» —
И надуется вдруг харя,
Как пузырь, горой.

«Всех на свете я полезней:
Перенес, ей-ей,
Даже женские болезни
И рожал детей!

Дайте мне солдат штук восемь
Под начальство, и
Двести тысяч мы отбросим,
Черт, в края твои!»

Попивая самогонку
Иль денатурат,
Трам бранит и хвалит конку
Старый ретроград.

И, телятиною густо
Понабив свой рот,
В пух и прах честит искусство
Жалкий идиот.

Носом, точно прелой грушей,
Машет то и знай:
Коли не любо — не слушай,
Врать же не мешай!

Говорят, он очень добрый,
Прелый весь, как нос:
Не ломает людям ребра,
Только шлет донос…

И, смотря по настроенью,
Просто с пьяных глаз,
В камеру для заключенья
Приглашает вас…

А потом при встрече, нежно
Кланяется вам,
Вопрошая вас небрежно,
Как гостили там…

За подобную любезность
И за добрый нрав
Цап-Царапа ценит местность,
Нужным ей признав;

Он полезен: он в подарок
Богадельне даст
Раз в пять лет пятнадцать марок, —
Он на то горазд…

Так-то полублагодетель,
Но и целый шпик,
Пуль, ножей, дубин и петель
Избегать привык…