Игорь Северянин - Том 3. Менестрель. Поэмы

Вид поля печальный и голый.
Вид леса уныло-нагой.
На крыше одной — белый голубь,
И карий — на крыше другой.

И море, — и то как-то наго
У гор оголенных грустит.
И суша, и воздух, и влага —
Все грусть и унынье таит.

В ней тихо бродила душа.
Она была так хороша.

Душа хороша как она:
Пригожа, светла и нежна.

И не было места средь дня,
Чтоб ей не хотелось меня.

И не было суток в году,
Чтоб мог я помыслить: «не жду…»

Она приходила ко мне
И тихая, и в тишине.

Когда приходила она,
Тишала при ней тишина,

И жизнь была так хороша:
В ней тихо бродила душа.

Если вы встретите женщину тихую,
Точно идущую в шорохах сна,
С сердцем простым и с душою великою,
  Знайте, что это — она!

Если вы встретите женщину чудную,
Женщину, чуткую, точно струна,
Чисто живущую жизнь свою трудную,
  Знайте, что это — она!

Если увидите вы под запискою
Имя прекрасней, чем жизнь и весна,
Знайте, что женщина эта — мне близкая,
  Знайте, что это — она!

Изысканна, как жительница Вены,
В венгерке дамской, в платье bleugendarme,
Испрыскав на себя флакон вервэны,
Идет она, — и в ней особый шарм.

К ней цужат золотые караваны
Поклонников с издельями всех фирм…
Лишь донжуаны, чьи карманы рваны,
Берут ее глазами из-за ширм…

Изящница, очаровалка, венка,
Пред кем и герцогиня — деревенка,
В ней что-то есть особое совсем!

Изысканка, утонченка, гурманка,
С весталковой душой эротоманка, —
Как у нее выходит: «Жду вас в семь…»!

Люблю лимонное с лиловым:
Сирень средь лютиков люблю.
Лимон фиалками томлю.
Пою луну весенним словом:
Лиловым, лучезарным, новым!
Луна — подобно кораблю…
Люблю лиловое с лимонным:
Люблю средь лютиков сирень.
Мне так любовно быть влюбленным
И в ночь, и в утро, в вечер, в день,
И в полусвет, и в полутень,
Быть вечно жизнью восхищенным,
Любить лиловое с лимонным…

Далеко-далеко, там за скалами сизыми,
Где веет пустынями неверный сирокко,
Сменяясь цветочными и грезными бризами,
    Далёко-далёко,

Ильферна, бесплотная царица востока,
Ласкает взор путника восходными ризами,
Слух арфой, вкус — негой бананного сока…

Потом испаряется, опутав капризами
Случайного странника, и он одиноко
Тоскует над брошенными ею ирисами, —
    Далёко-далёко!

Я помню весеннее пенье весла,
За взлетом блестящим паденье весла.

Я помню, как с весел струился рой брызг.
В руке твоей твердо движенье весла.

Когда ты гребла, в сердце стих возникал:
Он зачат, сдается, в биеньи весла.

Когда ты гребла, музыкально гребла,
Не брызги текли, — упоенье с весла.

И вся ты в полете была золотом, —
Так златно твое окрыленье весла!

Ты так ясна и, вместе с тем, туманна.
Ты так верна и, вместе с тем, обманна.
  И нет к тебе дорог.

Уста чисты, — слов грешных ими хочешь.
Рыдая, ты отчаянно хохочешь.
  Развратный облик строг.

Тебя не взять, пока ты не отдашься.
Тебя не брать — безбрачью ты предашься.
  Как поступить с тобой?

Ты так горда и так несамолюбна.
Ты — без следа, но в мире златотрубна,
  К тебе влекусь с мольбой.

Я шел по берегу реки
Тропинкой в центре склона.
Ромашки — точно мотыльки,
И все вокруг зелено.

На повороте, на крутом,
Как будто из Жюль Верна,
Возникла в уровень с кустом
Хорошенькая серна.

И этой встречею врасплох
Захвачены мы стали,
Из губ ее метнулся вздох —
Испуга ли? — печали?

Спустя мгновенье, — как стрела,
Она неслась обратно.
Ужель душа моя была
И серне непонятна?…

Не ваша ли веранда, Лина,
Где розовеет lieberlong,
Закутанная вся сиренью,
Мне навевает настроенье —
Цитировать из «Ванделина»,
Сзывая слушателей в гонг?

Внемли, тенистая веранда,
Душисто красочным стихам,
Поэме истинной и чистой.
Пусть некий голос соловьистый,
Который нежно любит Сканда,
Звучит с тебя по вечерам.

От тоски ты готова повеситься,
Отравиться иль выстрелить в рот.
Подожди три оснеженных месяца, —
И закрутит весна хоровод.

Будут петь соловьи о черемухе,
И черемуха — о соловьях.
Дай-то бог револьверу дать промахи
И веревке рассыпаться в прах.

Будут рыб можжевеловой удочкой
Подсекать остриями крючка.
Будет лебедь со снежною грудочкой
Проплывать по реке, так легка.

Будут почки дышать влагой клейкою,
Зеленеть и струить аромат,
И, обрадованные лазейкою,
Ливни шейку твою обструят.

Зачеремушатся, засиренятся
Под разливной рекою кусты.
Запоют, зашумят, завесенятся
Все подруги твои, как — и ты.

Зазвенит, заликует, залюбится
Все, что гасло зимой от тоски.
Топором все сухое обрубится,
Смело сочное пустит ростки.

Чем повеситься, лучше загрезиться.
Не травись и в себя не стреляй.
Как-нибудь перебейся три месяца,
Ну, а там недалеко и май!

Что значит — одну любить?
Что значит — с одною жить?

Зачем же так много дев,
И в каждой есть свой напев?

И этих напевов рой
Не может пребыть в одной…

Кто любит напевы все,
Тот предан одной красе.

Краса не в одной — во всех.
В одной только часть утех.

Чтоб всю красоту впитать,
Нельзя уставать искать.

Стремиться от сна ко сну…
Всех — значит любить одну.

Ты говоришь, что книги — это яд,
Что глубь душевную они мутят,
Что после книг невыносима явь.
«Избавь от книг, — ты говоришь, — избавь…»

Не только в книгах яд, — он и в весне,
И в непредвиденном волшебном сне,
И в роскоши волнующих витрин,
В палитре струн и в музыке картин.

Вся жизнь вокруг, мой друг, поверь мне, яд —
То сладостный, то горький. Твой напад
На книги — заблужденье. Только тот
Безоблачен, кто вовсе не живет.

Опять себя вообрази
Такой, какой всегда была ты.
И в дни, когда блестят булаты,
Ищи цветочные стези.

Вообрази опять себя
Эстеткой, а не грубой бабой,
Жизнь, ставшую болотной жабой,
В мечтах, как фею, голубя.

Пусть мир — вперед, а ты — все вспять:
Не поддавайся прозным бредням…
Цветком поэзии последним
Вообрази себя опять!..