Игорь Северянин - Том 3. Менестрель. Поэмы

В этой маленькой русской колонии,
Здесь спасающей от беззаконий
Свои бренные дух и тела,
Интересы такие мизерные,
Чувства подленькие, лицемерные,
Ищут все лишь еды и тепла.

Все едят — это очень естественно,
И тепло в наше время существенно —
С этим спорить не будет никто.
Но ведь, кроме запросов желудочных
И телесных, есть ряд мозгогрудочных,
Кроме завтраков, дров и пальто.

Есть театр, есть стихи, есть симфонии.
Есть картины, и, если в Эстонии
Ничего нет такого для вас,
Соотечественники слишком русские,
Виноваты вы сами, столь узкие,
Что теряете ухо и глаз.

Если здесь, в деревушке, подобного
Ничего не найти, кроме сдобного
Хлеба, можно давать вечера
Музыкально-поэзо-вокальные,
Можно пьесы поставить лояльные
И, пожалуй, плясать до утра.

Можно вслух проштудировать Гоголя
(Ах, сознайтесь, читали вы много ли
Из него в своей жизни, друзья!..).
Можно что-нибудь взять из Некрасова,
Путешествие взять Гаттерасово,
Если Нитцше, допустим, нельзя…

Но куда вам такие занятия,
Вызывающие лишь проклятия, —
Лучше карты, еда и разврат!
Лучше сплетни, интриги и жалобы,
Что давно-де войскам не мешало бы
Взять для ваших удобств Петроград!..

Под новый год кончается мой труд —
Двенадцатая книга вдохновений.
Ее снега событий не затрут
На перепутьях новых откровений.
Я верю: девятьсот двадцатый год
Избавит мир от всех его невзгод,
Ведь он идет, как некий светлый гений.

Ведь он идет, как некий светлый гений,
Походкой ровной, совершит свой суд,
Свой правый суд, где чудо воскресений,
Над теми, кто со злобой крест несут.
Закончится всем злым и добрым проба, —
Он идеалы выведет из гроба,
И вновь поля и чувства зацветут.

И вновь поля и чувства зацветут,
Исчезнет голод мысли и растений,
Вновь заиграет злаков изумруд,
Зазолотится урожай осенний,
И станет снова сытым человек
И телом, и душой. Растает снег,
Лишь заблестит светила луч весенний.

Лишь заблестит светила луч весенний,
Начнется пляска радостных минут.
Среди кустов черемух и сиреней
Вновь соловьи разливно запоют.
Придет Любовь из своего изгнанья,
Вернется об руку с Искусством Знанье, —
Все обновленной жизнью заживут.

Все обновленной жизнью заживут,
Без злобы, без убийства и без лени;
И не орудий будет слышен гуд,
А гуд труда, любви и наслаждений.
О верьте, верьте: эти дни придут,
Дни музыкально-ласковых мгновений…

О, эти дни! вы — близко, рядом, тут!
Я в настроеньи ваших настроений.
Вы влиты в обрильянченный сосуд —
Сосуд чудес, пророчеств и видений.
Да, смерть умрет! да, жизнь воскреснет вновь!
В своей душе ей место приготовь! —
Так повелел круговорот свершений.

Так повелел круговорот свершений!
Он предназначен, властен, мудр и крут,
В его вращеньи нет ни отклонений,
Ни замедлений, ни преград, ни пут.
Под вечным знаком предопределенья,
С душой, познавшей таинства прозренья,
Под новый год кончается мой труд.

Под новый год кончается мой труд, —
Ведь он идет, как некий светлый гений!
О, вновь поля и чувства зацветут,
Лишь заблестит светила луч весенний!
Все обновленной жизнью заживут!
О, эти дни! вы — близко, рядом, тут!
Так повелел круговорот свершений.

Кто движется в лунном сиянье чрез поле
  Извечным движеньем планет?
Владычица Эстии, фея Eiole.
  По-русски eiole есть: нет.

В запрете есть боль. Только в воле нет боли.
  Поэтому боль в ней всегда.
Та боль упоительна. Фея Eiole
  Контраст утверждения: да.

Она в осиянном своем ореоле,
  В своем отрицанье всего,
Влечет непостижно. О фея Eiole,
  Взяв все, ты не дашь ничего…

И в этом услада. И в боли пыл воли.
  И даже надежда — тщета.
И всем своим обликом фея Eiole
  Твердит: «Лишь во мне красота».

Sirel, — сирень по-эстонски, —
Только вчера расцвела.
Слышишь ли, Тüu, топ конский?
То приближается Страсть!

Sirel, — чаруйные тоны!
Тüu меня увлекла
Вдруг на речные затоны, —
Тüu не хочет ли пасть?…

Sirel, — как звуки свирели…
Только, чем наша сирень…
Пели тебе менестрели
Всех осирененных стран!

Sirel, — как розы фиоли…
Неумолимая тень
Чья это? — Фея Eiole!
Тüu — узыв и обман…

Как тебя она любит! как тобою любима!
Вы — как два дьяволенка! вы — как два серафима!

Вы — всегдашние дети моря, леса и поля!
Вы — художницы чувства! вы свободны, как воля!

Мне она полюбилась, став навеки моею.
То возлюблено мною, что возлюблено ею.

Раз тебя она любит, — мне близка поневоле
Ты, подруга любимой, дочь природы и воли.

Раз меня она любит, — ты меня полюбила.
Это есть, это будет, как всегда это было.

Мы всегда были вместе, мы всегда были трое:
В дни развала Помпеи, в дни падения Трои.

Так не бойся при встрече целовать меня смело:
Ты, ее полюбивши, стать мне близкой сумела!

О, моя милая Тüu,
О, моя милая Ani,
Тüu похожа на сливу,
Ani — на белку в капкане…

Тüu немного повыше
Ani — сиренка-шатенка;
В лунные ночи на крыше
Грезит, как зябкая пенка.

Ani, льняная блондинка,
Ландышами окороня
Волосы, как паутинка,
Можно подумать — тихоня…

Девушки обе надменны,
Девушки обе эксцессны.
Обе, как май, вдохновенны!
Обе, как август, прелестны!

Ножки у вас, как у лани…
Что ж, устремимся к обрыву…
Правую ручку дай, Ani,
Левую даст только Тüu…

Как бегали мы за ландышами
Серебряными втроем:
Две ласковые милые девушки, —
Две фрейлины с королем!

У вас были платья алые,
Алые платья все.
По колени юбки короткие,
Босые ноги в росе.

У вас были косы длинные,
Спускавшиеся с висков
На груди весенне-упругие,
Похожие на голубков…

У вас были лица смелые,
Смеющиеся глаза,
Узкие губы надменные,
И в каждой внутри — гроза!

У вас были фразы вздорные,
Серебряные голоски,
Движения вызывающие,
И ландышевые венки!

Все было вокруг зеленое,
Все — золото, все бирюза!
Были лишь платья алые,
В которых цвела гроза.

Я помню полоски узкие
Меня обжигавших уст…
Как чисто звенели ландыши,
Запрятанные под куст.

Как нежно слова эстийские
Призывели над леском!
Как быстро сменялись личики
Перед моим лицом!..

Ах, это у моря Финского,
От дома за десять верст, —
Веселые сборы ландышей,
С восхода до самых звезд!

Ах, это в пресветлой Эстии,
Где любит меня земля,
Где две босоногие фрейлины, —
Две фрейлины короля!