Сергей Сорока - Стихи

Живу в неведенье красиво
И нет сомнений у меня,
опять развалится Россия,
совсем скукожится она.
Сибирь – свобода и раздолье, —
морозный горестный острог.
В ней лес, до горизонта поле
и множество плохих дорог.

Здесь нефть и золото с ураном,
и уголь каменный, и газ…
…деревья валит ураганом,
а стужа – закаляет нас.
Живём и в ус опять не дуем,
пусть дует ветер – он свиреп.
И пусть свобода торжествует,
в мороз ударимся о рэп.

По снегу белому осеннему
и неглубокому пока,
Серёгу тащим мы Есенина,
тоньшее волоса рука.
Остался он на веки вечные,
беспечно-юным молодым.
Дела амурные, сердечные,
когда весенний «с яблонь дым»
струится с синими оттенками,
на фоне белых облаков
стояли яблони кокетками
с предчувствием иных стихов.

Был я в поле, был я в доле
с неизвестностью моей.
Не свои сыграл я роли
в безнадёге новостей.
Не хотелось быть богатым,
оказалось, что нельзя
оставаться виноватым.
Ну, не та моя стезя.

Мне б идти по бездорожью
в однозначность злой молвы,
где оставлены остожья,
сожжены давно мосты
через речку оправданий
в вероятностный покой,
в этот час туманно-ранний
над беспечною рекой.

Лета с чёрною водою
унесёт стихи туда
с отражённою звездою.
Но останется звезда
полыхать на небе синем
на безветрии времён,
покрывает чёрный иней
бархат ветреных знамён.

Ходил и я когда-то пёхом
по деревенским мостовым.
И все меня считали лохом.
Всего-то – был я молодым. —

Умчался в город на попутке.
Забыть деревню захотел.
Теперь жалею. Не до шуток.
И по-другому вот запел.

Летал над ней, махал крылами, —
отец мне шапкою махал.
Сегодня думаю: «Была ли
деревня – детскости причал?»

Исчезла бедная деревня —
осталось место, сгнил причал.
Засохли стройные деревья.
Тоска повсюду и печаль.

Стоит лишь крест, раскинув руки,
и охраняет пустоту,
висят забытые в ней звуки,
слезой стекают по кресту.

Я помню осеннюю вьюгу
и шорох листвы золотой.
Лист падал, вращаясь по кругу,
и лес становился пустой.

Берёз оголённые ветви
тянулись по ветру вразброс,
свивались, как будто бы в петли,
причёска менялась берёз.

Седело пространство над полем,
звенели струной провода.
Дышало студёным привольем,
а дни превращались в года.

Я встал, как будто на пуанты,
танцую, радуясь судьбе,
что выдвинут вот в номинанты,
светлее стало вдруг в избе… —
я глянул в зеркало… о! случай —
над головою нимб горит.
Как видите, и я везучий,
хотя не с улиц Уолл-стрит,
а из деревни под горою,
которой нету так давно,
что даже страшно не герою
увидеть этой жизни дно.
Кто не мечтал, друзья, о славе?!
Всем хочется на пьедестал,
чтоб с бронзы сдернули бы саван,
и каждый чтобы прочитал:
«Он жил на Свете, беспокоясь
о неизвестности своей».
Его замучила бы совесть,
когда бы он расстался с ней —
с Поэзией любви и грусти
Поэт безграмотный педант.
Со мной он не скрывает чувства,
что стал в «Стихи. ру» номинант
на премию «Поэта года»,
которой, знает, не видать!
Его задвинут в угол с ходу. —
Всё надо трезво понимать.
Жюри и номинанты, люди,
два разных полюса, они
по-разному Поэтов судят.
Ни тех, ни тех в том нет вины.
Придётся снять свои пуанты,
вернуться в повседневный быт.
Достаточно мне номинантом
весь високосный год побыть.

Я люблю за беспечность Россию,
за её неуёмную страсть —
всё делить и кусманами красть,
воровать производства – стихия

и для жадности, подлого счастья.
Со свободою полный аллюр,
и не небо над нами, велюр,
где приколоты звёзды. Умчаться,

всё оставить на откуп унынья,
в неизвестную бешено даль,
где отсутствует даже печаль —
покрывается странною стынью

нечувствительность острых сомнений
из текущей бесславности лет.
Никому тот неведомый свет
не прольётся на паперть мгновений,

а останется в старом тоннеле
в темноте неизведанных мест,
как Поэта-изгоя протест.
Разновидностью дикой в апреле.

Всё пройдёт, но останется случай
в неизведанном «поле чудес»,
где когда-то печально воскрес
независимо-смелый, везучий,

но правдивый в изгнании века
за эпохой невежества, зла,
где позёмка кроваво мела,
заметая любовь человека.

Повторялось опять – за Россию
пострадали солдаты войны,
что погибли за гибель страны,
вседержавностью вмиг обессилев.

Я люблю и такую Россию
с безнадёгою будущих лет,
где запретов на подлости нет,
где ещё не родился Мессия.

Всё возможно же, конечно,
нет печали, нет тоски.
Но все радости конечны,
бесконечные пески,
что поют в печали грустной
в неизвестности земной,
вероятно, жизнь – искусство
понимать, что за спиной
остаются лишь дороги,
что не пройдены тобой,
и не познаны тревоги.
Предстоящею борьбой
не дополнены скрижали
однозначностью степной,
где тропинки разбежались
и остались за спиной
безответственного счастья —
созерцать закаты дней.
И куда-то с ходу мчаться,
и пришпоривать коней
в беспределе невезенья
за осенней тишиной,
там, за грустью озаренья
стать всемирною виной
неизведанности грусти.
Сквозь печальный бурелом
прискакать на берег устья
и наполнить свой шелом
одичанием весенним
под печальный всхлип сосны.
Издавая стон сомненья,
ждать с беспечностью весны.

Замашет белым покрывалом
весной спешащая метель.
И вдруг обрушится обвалом,
заплачет звончатый апрель.
Он рассмеётся льдисто звонко,
покроет лужи серебром
под ним ручьями чисто бойко
весь снег расплавит… Ухнет гром
и грянет, радугой сверкая,
вновь дождиком польёт снега.
Своею силушкой играя,
вода затопит берега.
Прозрачной свежестью весенней
заполнит небо синевой.
И пролетит в одно мгновенье
в метельной пляске вихревой.
Опять свирепствуют метели,
и засыпают нас снега.
Застыли, падая, капели,
и только оттепель слегка
всё спрятала под снежный иней,
и снова с неба круговерть,
а по реке красиво-синей,
срывая, обнажает твердь —
поплыли, закружились льдины,
иголки-крошево звенят.
Уже дошло до середины,
где льдины пятятся назад.

Прости меня, мой друг печали,
я вновь себя не узнаю —
стою один вот на причале…
…купает в зеркале зарю
река тишайшая, в закате
со звоном без вуали звёзд
пыхтит, скребётся где-то катер,
вонзается, как будто гвоздь,
мне в Душу. Перепуган что ли?!
Я вакханалией в стране,
где снова падают отёлы,
где скучно, грустно, люди, мне.
А катер движется, скребётся
и режет сонную волну.
Откуда грусть во мне берётся? ─
Я никого в том не виню.

Какая слава?! – так – забава! —
не всем понятная игра.
Жюри – весёлая застава.
Как будто свет скупой от бра.
Их мнение прольётся тускло.
Быть может, высветит скандал.
На всё глядят безмерно узко,
показывают свой оскал.
Волнение уже неважно,
когда предвидится финал.
И вариант стихов бумажный,
и стоимость не номинал,
а средняя по странной сути
В осенней памяти листа.
В лесу опять играют лютни.
Звучит не песня, пустота
свисает с веток, беспокойство
и золочёная тоска.
Наверно, истинное свойство,
косить, как ветр, под дурака
с дождём из линий перламутра
в застывшей памяти лесной
неоскандаленного утра
с разбушевавшейся весной.
Придёт ли слава в ночь облавы
на лесосеке за рекой,
где порубы и повалы,
в Душе весенний непокой.

Ходить пешком почаще надо,
не по руинам городов.
Стоит железная ограда
и куча разных маячков.
Снимают всюду и повсюду
нам фотографий не дают.
Продолжить начатое надо,
но донимает неуют.
Я словно не в своей тарелке
вернулся будто бы с луны.
О, как же мы бываем мелки
в сравненье с теми, кто с войны
приходит жив, вероятно,
в бою их пощадила смерть.
И нам становится понятно,
что не спасает круговерть,
почёт и почести, однако
по улице идёт весна,
и в поле трудится вновь трактор,
и вновь закончилась война.
Опять победа над врагами,
гремят фанфары, бьют в набат,
и ходят снова все кругами,
лежит в земле сырой солдат.