Сергей Сорока - Стихи

Нацеплю я медаль ветерана
и пойду по столице гулять —
дифирамбы польются с экрана,
на него удивятся, поглядь,
из деревни, которой уж нету
с выпендрёжем отважный мужик,
что мотался по Белому Свету,
а теперь – под оградой лежит.

Загорает на солнце зимою,
он лопатит невыпавший снег
и беседует часто со мною
ординарный, но всё ж человек.
Он весёлый и трижды ударник
комтруда безответственно был.
И, наверное, Божий избранник,
что летает, хотя и бескрыл.

Настроенье нулевое,
словно видимость в туман.
Снова в роли я изгоя.
Бродит ночью караван
звёздный без Луны и Марса.
Я любуюсь и молчу,
и далёк давно от фарса.
Мне б зажечь в ночи свечу —
осветить пространство грусти…
…пусть мерцает огонёк.
Может быть, надежды в чувстве,
чтоб себя найти бы мог.

Совершает бег Россия —
все четыре колеса,
и меня все поносили,
и чернела полоса
за спиной моих рассветов
перед вызовом эпох —
никаких в судьбе секретов.
(Сохнет, расширяясь, мох).
На весёлом солнцепёке
не кружится голова,
переплавлена опока,
затвердела синева.
И луна по ней под утро
развлекается в сини,
словно бы из перламутра
на столбах горят огни.

И дождь, и снег, и снова лужи
в природе, в душах – чернота,
недавно с грустью обнаружил,
что всюду стонет пустота:
то вдруг она пургой завоет,
не вдруг метелью запоёт,
да и сердце что-то ноет,
наверно, просится в полёт
по-над извивами тревоги
за состояние души,
советуют друзья, как боги:
«В зародыше её души
тоску по истине сермяжной».
Пусть сыплет дождь, хотя бы снег
пушистый или даже влажный —
им недоволен человек.
Из неизвестных состояний
стремится вырваться с утра,
с началом истинных исканий.
Так не мешайте, фрайера!
Во мне к вам нету неприязни —
я весело смеюсь в стихах,
как будто парень из Рязани,
его я потерявший страх.

На безрыбье рак за рыбу,
безусловно, не сойдёт.
Я, наверно, сдвинул глыбу —
недалёкий идиот —
оттого хожу как гоголь,
то есть гоголем хожу.
Осень лужи льдами холит
и выходит на межу,
за которой снег с морозом,
безметельная пурга,
что сидит в душе занозой,
непонятно – на фига
нам мороз с метелью вместе,
что за испытанья вновь
ожидаем с воем-песней
про дичайшую любовь
к одиночествам подлунным
на задворках злой молвы,
где полопались вновь струны
музыкальной синевы.
И горит восход закатом
солнце катится туда,
где печаль, с какой-то стати,
разлеглась вновь у пруда.

– А мой имидж безупречен! —
я, не хвастаясь, скажу.
Да, конечно, я не вечен,
что понятно и ежу.
Унывать? – Не унываю,
всё пилю, пилю, пилю…
Провожаю взором стаю.
Осень, я тебя люблю.
Ты моё воображенье
обостряешь – рад тому.
Выдаю стихотворенье,
душу мучаю свою. —
Проявляет сверхтерпенье.
Никуда уж не спешу.
Льётся вновь стихотворенье…
…образ радости ищу.
Нахожу в укромном месте,
где? – подумать сам не мог.
Происходит всё по чести,
вот он Половинный лог.
Наши земли здесь когда-то
обрабатывал мой дед…
…отобрали, гады, падлы. —
Нанесли, понятно, вред
роду-племени мужскому,
раскрестьянили отца —
ни кола с двором, ни дома.
С чистого живём листа.

Не пойте, друзья, о рябине,
не бейте печалями в грудь.
Рябины, увы, не рабыни.
Поэт, о рябине забудь.
Она уж давно подле дуба
красиво устроилась здесь.
Сказал с вероятностью грубо,
забыл, вероятно, про честь.
По осени вспыхнет багрово,
однако ей стыдно до слёз,
кусает ей ветви корова
с букетом по холочке роз.
Не верит, наверное, песне,
что к дубу хотелось вдруг ей
с весны перебраться и вместе
по лету шагать веселей.
Он тенью одарит от солнца,
и примет все струи дождя.
Так весело в песне поётся
в закате осеннего дня.

Поднимусь на заре, до рассвета
в луговую отправлюсь я цветь,
золотые сниму эполеты.
Соловьём на просторе запеть
мне так хочется с ясностью мыслей
о сибирской суровой судьбе.
Голубеют алтайские выси,
даже провод поёт на столбе.
Вечер плещет зарёю на травы.
Семиструнный играет закат,
где шагают небесные павы.
Луговой расстилается плат —
золотится закатною песней.
Зазвучала на небе звезда.
Но сегодня она интересней,
чем в военные в грусти года.
Вот и день закатился куда-то…
…И закончилась песня моя.
Не вернулись из боя солдаты…
…Приняла их со стоном Земля.

Под моим окном рябина,
как весною, расцвела
белым цветом и с рубином
ягод – радует меня.
Словно бы весна и осень
встретились – и лето вспять
зашагало… в небе просинь
не устала нам сверкать.
Чудный август вдруг весною
заиграл на склоне дней.
Словно в радости со мною
делится мечтой своей —
возвратиться в детство, юность
снова весело прожить.
Лёгкая печаль и чудность
восстанавливает нить —
связь с прошедшими годами,
где цветущая вновь звень
запечатлена цветами
в этот августовский день.

В пылу осенних многоточий
скользит задумчивость моя.
Короче стали с ходу ночи,
и пригорюнилась Земля.
Дожди с осенней ипостасью
пролили войлочный запас.
Похолодевшее ненастье
опять не радует уж нас.
Неярко светит в небе солнце.
Туманы стелются, река
под ним своё скрывает донце,
не отражает облака.
В огне осеннего разгула
иду забокой в дальний лес,
подальше чтоб от Барнаула
оставить невесёлый стресс.

Расправлю-ка я позвоночник,
быть может, мыслишка придёт,
и вновь запишу Твой подстрочник
для ветхих безвестных господ.
Они не читают Поэтов,
не смыслят, понятно, в стихах.
Закончилось тёплое лето,
и сырость кипит в облаках.

Наверно, наступит прохлада.
Я буду смеяться опять
над тем, что упала ограда.
А где же штакетник-то взять?!
Однако, сегодня и завтра
всё будет так тихо в бору.
Мне выпала красная карта —
я верхнюю ноту беру.

Я живу в своём апломбе,
веселюсь, мне не понять,
что написано на ромбе,
то ли «а», а то ли… «Ять»
отменили коммунисты —
изуродован язык,
откликаюсь я на зык —
подпевают гармонистам,
а они свои меха,
как растянут на два метра —
пляска искренне лиха.
Звук уносит с грустью ветра
до печального стиха.
Написал вчера о счастье,
получилось, как труха
из невиданной напасти.
Публика ко мне глуха,
потому живу в апломбе.
Песни слышу петуха —
вот орёт, ну, просто гоблин.
Получилась чепуха,
я сломал с утра оглобли
о спиняку пастуха,
потому как был в апломбе.