Сергей Сорока - Стихи

Был заботлив Джугашвили
с камарилией своей.
ВМН[1] мне заменили
на «10-ку» лагерей
и отправили этапом
в древний город Магадан.
Человечные сатрапы,
так внимательные к нам, —
малолеткам, не молчавшим
тихо в тряпочку, как все.
Против власти прокричавшим,
а сексоты на селе
донесли – статья и – лагерь
и в двенадцать – ВМН.
Призадумался ли парень? —
Десять лет свои взамен
я провёл достойно, даже
там окончил школу я.
И в упрёк никто не скажет,
не укажет на меня,
я ж не числился в шестёрках,
с фраерами не дружил.
В памяти моей не стёрто,
как там жил и не «тужил».

1.
Прости, солдат, что неизвестен! —
Сгораешь ты в огне опять,
зажжённого под пафос песен.
Приходится бойцам стоять
у факела забытых песен
и не хранить, а охранять
не память, ты же неизвестен,
без имени… Мне не понять,
случилось как, что где-то
утеряно? В стране вождей
наложено на память вето
до самого скончанья дней
их пребывания у власти.
Прости безнравственность стране,
родился где солдат в несчастье,
погиб за так он на войне,
утратив имя, безымянным
лежит под факелом судьбы,
не всуе будет он помянут
из жертв безнравственной борьбы.

2.
Ещё такую взяли моду —
огонь убийцам зажигать,
кто погубили столь народу.
Вовек их нам не сосчитать.
О тех, кого они убили —
Империю кто защищал,
не вспоминают вовсе или
нам скажут, вождь как завещал.
Что, мол, они – «враги народа».
Мы память вытравить должны.
Но всё ж противится природа
что так на память мы скупы.
Горят огни в стране повсюду,
сжигают память о бойцах.
Не понимают, видно, люди,
что боли нету в их сердцах,
когда стоят, как будто в скорби…
…танцует пламя дикий твист,
взвивается по невезенья хорде
не дым, – безнравственности свист.
Сгорает память о солдатах,
что безымянными лежат.
По двум их вспоминают датам
на «двадцать два» и в «май-парад».

Упасть на гранату не каждый
отважится в этой стране.
Сергею теперь и не важно,
тебе это важно и мне!

Ошибка солдата, оплошность?..
Пожертвовал жизнью комбат!
Но криков не надо истошных —
живёт за комбата солдат.

Да, нет, не военное время —
жива офицерская честь.
И крепнет солдатская вера,
что доблесть армейская есть.
Она не даётся по рангам,
по званиям… что говорить…
…не каждый накроет гранату,
чтоб жизни другим сохранить.

Звенит колокольчиком зимним,
позёмкой сметается грусть.
Иду я подростком невинным,
читаю стихи наизусть.
Не гну в безусловности спину
Весна, победившая зиму,
ручьями по полю журчит,
как будто на зиму ворчит.
А та, не сдаётся седая,
нет-нет, да подбросит снежка…
…такая наступит тоска,
что хочется, локти кусая,
бежать в невесёлую даль,
где снежная стелется шаль.

Непонятка странных восклицаний. —
Ой! – я бьюсь о стенку головой.
Из разряда, видно, порицаний
происходит что-то не с тобой.
Вероятно, всё-таки не скоро
разберусь, не с вами, сам с собой,
и следов оставленных не скрою
за соседскою в логу избой.

Станет, я надеюсь, вам понятна
безответственность на берегу
неизвестности в пылу закатном,
не храню её, а берегу
я от самого себя в тумане
в незаиндевелой тишине,
где шиши одни звенят в кармане.
Мысль туманится опять во мне. —

Изложить в словесной перепалке,
вероятно, всё же не смогу.
Чувствую себя, как дождь на свалке,
погоняло словно на кругу
не вращающимся под ногами,
что в пространстве временных эпох,
оттого иду опять лугами
и читаю собственный подвох.

Видать, я снова просчитался —
прийти в себя, уж нету сил.
Туман тропою верхней стлался,
и дождь под пьяного косил.
А я всё шёл, надеясь всё же,
прийти в себя хотелось мне
к закату, день шагал погожий,
скользили тени по стерне.
Стремления мои вам непонятны —
они просты, как божий день.
Прийти в себя всегда приятно.
Чтоб обогнать свою же тень,
достаточно пойти обратно. —
И тень плетётся за тобой…
Шагаешь от неё азартно,
довольный собственной судьбой.
Прийти в себя – такая радость,
что хочется кричать с утра,
где отвратительная стадность
и дождь косой, поют ветра.

Ушло куда-то вдохновенье.
Наверно, в поле поискать
весёлое стихотворенье,
чтоб смог с утра я записать.
Сижу вот, подперев затылок,
а мысли вовсе никакой,
но взор неотражённый пылок.
И вскоре мой исчез покой.

Заволновалось нетерпенье…
Я кое-как нашёл тетрадь —
и записал стихотворенье.
Читаю вот, себе не рад.
Да разве это людям надо?!
Мои безумные стихи
лишь навевают грусть-прохладу,
и потому к ним все глухи.

Не замечают, извините,
всей гениальности стихов,
что не со славой, но в зените
не тех серебряных веков,
а в золотом пространстве лета,
когда строка идёт к строке
и вдохновение к Поэту
примчалось, правда, налегке.

Я приодел его внакидку,
все непристойности прикрыл.
Стихи теперь хранятся в свитке,
но только жаль, они без крыл.
Летать не могут, вы простите,
бредут стихи за мной пешком.
Не против я. Вы их прочтите
и почешите за ушком.

Зачем такое написалось? —
Понять почти уже нельзя.
Их только выбросить осталось,
как выбросили вензеля
и гладко пишут беззатейно.
И я тут что-то вам наплёл,
конечно, это безыдейно,
что к меркантильности всё свёл.

Пошире развернуть бы надо
несостоятельность свою.
С отсутствием не мыслей, лада,
что так я безрассудно вью
и выставляю на витрину
произведения опять
не неожиданно в Стихиру.
Надеюсь, сможете понять

весь этот бред без вдохновенья,
словесный беспардонный блуд.
А может, всё же откровенья
строкой бессмысленной бредут. —
Их запишу в тетрадной клетке
и успокоюсь я вполне,
не потому, что не эклектик,
а что не нужен стих стране.

На главную? Нет! Не годится!
Среди посредственных стихов,
как будто соловей не птица
под серой маскою грехов.
И первой строчки не увидят
стихи беспечные мои,
где модераторы и гиды,
для них цветные соловьи

поют в тональности успеха
под бурю грубой трескотни.
Скажу другим я на потеху —
мне нравится не быть в тени.
На солнце греться вдохновенья,
как греются вон петухи,
в моменты грусти озаренья,
чтоб вновь записывать стихи.

1.
Хоть что-то нравится! – Приятно, —
не зря писалось столько дней.
Наверно, всё же, вероятно,
всё с приближением дождей
и радуг на небесной сфере.
Легко мне дышится в ночи.
Живу, как видите, по вере
с весёлым пламенем свечи,
пишу о чести в неудаче,
что надо и удар держать,
а то рассыплется иначе,
и смогут подлые дожать
стремление – пройтись по полю,
зайти в зазеленевший лес.
Почувствовать свободу-волю,
живой к чему-то интерес.
Увидеть бабочек порханье,
почувствовать полёт любви.
И прекратить свои стенанья
на берегу святой Оби.
Понять ненужность униженья
в печали собственной страны,
желая в вере возрожденья
в созвучьях странной тишины
пред грандиозностью событий
из вероятных грустных дел
моих разрозненных наитий.
Какой он в пламени-то смел,
летящий мотылёк в весну
Открыл я двери в неизвестность,
и тайны слова познаю,
и принимаю только честность,
о Вере в Господа пою
не песни-арии, молитву.
С собой выигрываю битву,
хотя мне непонятен стих —
костра не пламенный, но вспых —
летящих искр красивый танец
над пепельным закатом дней,
где пас на выгонах свиней
под небом, олужённый глянец.
С закрытой дверью в час ночной
угас мой интерес степной.

2.
Мне хочется славы российской
безнравственной, словно рассвет,
что в окна студёные втиснут
уж множество пасмурных лет,
вскрывается что-то святое
в том цвете закатной зари —
печальное с грустью изгоя,
где стонут всю ночь глухари.
Я слушаю песни простые
без признаков чувственной лжи,
где сумерки к ночи густые —
не видно меж ними межи.
Иду в неизвестные дали —
в осеннюю мглу торжества.
Там листьев осенних медали,
теряет беспечность листва.
И кружатся снова, тоскуя
об утреннем цвете зари.
Шагаю по полю, ликуя.
Взлетают опять сизари
не плотною стаей осенней
над дымкой болотистой мглы
во времени странных мгновений,
что сердцу безмерно милы.