Ринат Валиуллин - Стихи для гурманов 2

«Лучше об этом не думать», – подумал я, —
«лучше о чём-нибудь более приземлённом».
Я вдыхаю взглядом через окно
космос
и выдыхаю ночные звёзды,
темнота пахнет тайной,
темнота всё ещё грациозна,
ветер бреет бакенбарды месяца,
жёлтая люстра ночи
перегорит к утру,
ей запасную лампочку
вкрутят завтра вечером,
мне на спине поливают цветы,
завтра её обязательно
кто-нибудь помассирует своей задницей,
я всё ещё думаю
о том, что не могу заснуть.

Он стоит в красном флаге трусов
на баррикаде сексуальной революции
и требует ласки.
Ему уже около сорока,
а он всё ещё вынужден спать один,
как и многие из тех,
кто пришёл его в этот вечер послушать,
они бы и рады с ним закрутить любовь,
но что-то их держит —
хватит ли им мужества,
достаточно ли булыжников брошено
в их бронированные души,
чтобы они не сомневались,
что «завтра» означало бы «поздно».

Мне надо что-то сегодня сделать,
сегодня или никогда,
завтра,
завтракать уже слишком поздно,
еда полезна,
она ото всюду лезет,
но дела –
им свойственно,
и они стоят,
они нетронуты,
дела откладываются,
как дерьмо
дела – дерьмо
надо из этого выбираться.
Больно,
я не привык страдать,
дайте мне обезболивающего,
страдания развлекают,
если они чужие,
ими забиты программы
и, глотая чай
в тепле,
я могу рассуждать
о том, что кого-то
сейчас трясёт страх землетрясений,
а кого-то сейчас бомбят.
Отламывая печенье,
я смотрю на море крови,
горсти чужого горя
в трусах на диване,
переключая каналы –
ищу комедию,
у меня вырезано сострадание,
бесчувственная глупость
застыла на лице экрана,
что-то сделать сегодня
надо.

Последний этаж весны
без лифа,
без лифта,
без фарта,
без флирта,
ног две полосы
разрезаны сталактитом.

Что ты солнце сегодня повесил
и синее небо,
думаешь этого достаточно?
Люди будут довольны?
Нет, они повзрослели,
этим ты только подсвечиваешь проблемы,
к которым уже привыкли,
нужно нечто более ёмкое,
веское,
чтобы тебя заметили
и сказали:
«Да, это он,
всё от него зависит,
и асфальта море,
и эта бетонная
пальма
с бананами,
и дворец, где живут искусства —
всё,
даже наша жизнь халявная».

Течением реки меня вынесло в преподы,
я и не собирался кому-то что-то давать,
но так получилось,
в итоге меня окружили дети,
мебель казённой квартиры —
стулья да парты,
не приспособленные совсем, чтобы спать,
но некоторым студентам всё же желанное удаётся,
прилипая щекой к лаку,
что мне остаётся только завидовать,
я и сам бы не прочь проспать первую пару,
и вторую,
и третью,
спать на работе всегда по кайфу,
так как рабочий день бесконечен,
одухотворяя стены,
по ним бродит лекция,
голос,
внутренний голос всегда чем-то напуган,
поэтому говорит шёпотом:
«Здравствуйте!»,
подразумевая
«Спокойной ночи».

Ты сделал всё, что смог,
но это уже не имеет значения,
ты высказал всё, что хотел, но хотел всё ещё меня,
ты убил всё, что смертно (молодость и здоровье),
пока тебя убивало всё,
что бессмертно (любовь и ревность),
ты искал смысл,
понимая, что это бессмысленно,
ты понял, что смысл есть только в том,
что ещё не сделал,
ты наказал всё, что заслуживало пощады,
и простил всех, кто требовал наказания,
они требовали, а ты всё прощал,
ты был голоден, пока ты был счастлив,
но наевшись, ты понял, что съел и счастье.

– Где бы вы хотели жить?
– Не где, а с кем.
– Ну тогда с кем?
– Смотря где.

Лучше честно, чем никогда —
я ей так завернул,
она присела
(и приседала так раз двадцать),
пока я её не остановил,
сказал:
– Хватит,
это тебе не поможет.
Её разрисованное капитализмом лицо —
красивое,
пыталось напрячь извилины
и сдалось в конце концов:
– Ты меня любишь, милый?
Милый?
Нет, я избалованный самолюбивый ублюдок,
каждый день ты видишь,
как я принимаю ванны озеро,
причёсываюсь,
прихорашиваюсь,
на тебя ноль внимания,
как будто тебя вовсе не существует
(но никто не любил тебя так, как свет),
как ты могла
так вляпаться,
я же тебя использую
между делом,
целую твои губы, созданные для поцелуев бога,
обнимаю роскошь тела выточенного,
я играюсь
темнотой твоих нервов и вен.
Любил ли я когда-нибудь что-нибудь
сильней, чем себя?
Вряд ли.
Я давно сказать тебе это хотел,
эта правда не лезла мне в пасть,
поздно, нам пора расставаться,
тень.

Сколько раз себе говорил:
не надо строить планов,
но они всё же нагромождаются,
фундамент мечты не выдерживает
их веса и желания,
всё рушится к чертям собачьим
в один прекрасный из самых прекрасных дней
лего каюк,
кубики не вставляются в кубики.
Разочарованный: засуньте себе их в задницу —
туда, где я теперь.
В жопе темно и скучно,
кто бы подсветил фонариком?
Много подручного материала,
но из говна строить не хочется:
опять всё рухнет.
Этот, с фонариком, меня успокаивает:
потихоньку всё образуется,
и к жопе привыкнуть можно.

У меня где-то на губах вертится Новый год
я поздравляю
и слышу примерно такое же: «И ты иди туда же»,
и улыбаюсь в ответ,
как разделанный мандарин,
съешьте меня
под игристое,
оно уже морем в берегах стекла
пенится,
стучит океаном внутри
старый год,
уходя,
бросает: «Пока!»
Корчится,
хлопает дверью,
забывает перчатки,
он вернётся за ними
скоро,
я не хотел бы.

На него легла ответственность,
он не ожидал такого поворота событий,
не думал, что так быстро,
она придавила его всей грудью,
нечем было дышать,
как же тяжело,
когда её так много,
так сразу,
так откровенно,
ведь могла же она и покривляться
ради приличия,
набить себе цену.
Нет, она распласталась
бессовестно:
– Бери меня,
я твоя!
– Ответственность, послушай:
ведь не могу же я тебя так просто взять
на себя?
– Можешь.
Не ты ли клялся, что любишь больше жизни,
только я вижу,
что ты уже испугался,
смой дерьмецо сомнений и страха,
и ты не пожалеешь,
в крайнем случае,
я
буду тебя жалеть,
иногда.

– Я люблю тебя, —
сказала она ему
и не поверила своим словам.
– Я тоже тебя люблю, —
сказал он ей
и тоже не поверил своим словам.
Вот откуда рождается недоверие у влюблённых:
сколько раз он и она ещё произнесут их?
Некоторые слова созданы
для того, чтобы им не доверять.

Поезд длинною в скуку,
констатация судеб,
в купе только двое,
звоночки в мозгу,
вся мораль к чертям собачьим,
беру трубку,
случайная связь,
как будто кто-то ошибся номером,
короткая, на
несколько поцелуев,
несколько слов вертятся,
и гудки —
ничего личного,
у случайности, в отличие от любви, нет физиономии,
я не помню её лица.

Большие города?
Здесь реакция происходит быстрее.
Большие проблемы?
Пожалуй,
больше ничего нет на свете?
Больше ничего, ты прав,
большие сиськи?
Цинично, но без комментариев.
Большая цена?
Шедевр.
Большая ответственность?
Как к этому относиться.
Большая необходимость в ней?
Почти всегда.
Большая зависимость?
Смертельная.
Большая разница?
С чем?
С большой дружбой —
пропасть.
Большая энциклопедия?
Смешанных чувств.
Большие глаза?
Сквозь большие слёзы
радости,
горя,
отчаяния.
Ну заверните,
я попробую.

Люстра закрыла глаза на спальню,
ноги выскочили из штанов,
как из припаркованной машины,
тело вошло по пояс в кровать,
покрывшись одеяла пылью,
он лёг на бок
спать,
лицо стекло по подушке
и образовало лужу,
мысли, бродячее бродячих собак,
искали ночлега,
в лузы закатились глаза,
сон вошёл в ночь и в человека,
ночь не могла без сна.

Верю. А ты мне веришь?
Слово облезло, как дервиш.
Знаешь. И я признаю.
Ад – это близко к раю.
Надо. Мне тоже надо
тёплое тело рядом.
Любишь. Я тоже влюбчив,
в этом есть что-то сучье.
Будешь. Я тоже буду
долго жить и занудно.
Сдохнуть. Кому не страшно?
Завтра станет вчерашним.
Ляжешь. Я тоже возле,
брошенные в навозе.