Максим Богданович - Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Народ, Белорусский Народ!
Ты — темный, слепой, словно крот.
Повсюду тебя обижали,
В ярме прожил ты столько лет,
И душу твою обокрали,—
В ней речи твоей даже нет.
Разбуженный грозной бедой,
Весь полный смертельной тоской,
Ты крикнуть: «Спасите!» не можешь
И должен «Спасибо!» кричать.
Услышьте, кого я тревожу,
Кто сердцу привык доверять!

Изящный сад — такой, как у Ватто:
Белеют статуи в листве зеленой;
Вдали — прохладный грот, фонтан бессонный,
Беседка… Верно, саду лет уж сто.

Весь погружен душой в былые дни,
Смотрю мечтательно, рассеянно листаю
Поэта нового… и закрываю,
Смущенный тем, что это не Парни.

Челлини статуй не ваял,
А только статуэтки, —
Однако мастером он стал.
Челлини статуй не ваял, —
Ты слышишь, критик едкий?
Зря триолет ты обругал:
Челлини статуй не ваял,
А только статуэтки.

Счастье, ты вчера блеснуло мне несмело,
И поверилось, что жизнь проста, легка.
В сердце зыбком что-то пело и болело,
Радость душу мне щемила, как тоска.

А сегодня вновь мечтой себя туманю,
Книгу развернул, но не могу читать.
Как случилося, что полюбил я Аню,
Разве знаю я? Да и к чему мне знать?

Вы так часто в зеркало глядели,
Никогда в мои глаза, ни разу,
Где вы так же, так же отражаетесь
В черных, блестящих зрачках —
Этих зеркальцах маленьких, круглых.
Но исчезнет из зеркала образ,
Следа не оставив,
А в моей душе
Ему не погаснуть.

Холодная, ясная ночь…
Звонко хрустит снежком,
Идя мне навстречу, девчушка.
              «Как вас зовут?» —
              Спросил я ее.
(Сегодня же все гадают.)
И она отвечает тихонько:
               «Аня».

Моя государыня,
Татьяна Р-на!
В музее одном я увидел
Над японскою вазою надпись:
«Просят руками не прикасаться».
О любви я скажу точно так же,
Ведь это — задушевное дело,
А души человеческой так же
Нехорошо касаться руками.
Деликатные люди сами знают об этом,
А неделикатным об этом напоминают.

Всё одна теперь мне думка сердце сушит,
Как бы встретиться с тобой, к тебе прийти,
А полынь-трава пускай себе заглушит
Позабытые давнишние пути.

Больше всего на свете желаю я,
Чтобы у меня был свой ребенок —
Маленькая дочушка-несмышленыш,
Аня Максимовна,
Такая красивенькая,
Тепленькая, мокренькая,
С черными волосиками и бровками,
С темно-карими глазками,
А ручки — как бы перетянутые нитками.
Совсем такая, как вы,
Когда вы были маленькой девчонкой.

Буду сниться днями и ночами.
И приду. Люблю, и ты люби.
Хочешь — душу растопчи ногами,
Хочешь — мучай, хочешь — погуби.

Муар
Двумя цветами
Переливается,
И видно всем,
Где начинается и где кончается какой;

А всё ж таки межу меж ними
Чертою твердой
Не провести.

На сердце — боль.
И никогда
С душою вашей так не сольется
Моя душа.
Конец.

Темноокая пани, конец!
Есть подобие ваших очей —
Звезды темные, что невзначай
Загораются в мраке ночей.

Темноокая пани, они
Так красивы в чудесный тот миг,
И не хуже ваших очей,
Если ярко сверканье у них.

Темноокая пани, скажу:
Я на этом огне не сгорю —
Много в мире есть разных огней,
Все они входят в душу мою.

Ночной неяркой радуги колечко
Края луны чуть зримо обвело.
Его порой не каждый и приметит:
На небесах и на земле — светло.
Ночной неяркой радуги колечко!
Ты потому и нравишься так мне.
Ведь у меня одна с тобою доля —
Сиять чуть зримо в синей вышине!

Всё стихло — шум дождя и грома грохотанье.
Блеск синей молнии уже не режет высь.
Клубами в небесах обрывки туч свились,
Как мягкий воск в воде, налитый для гаданья.
Что эта ворожба сулит земному лону?
Взгляни ж, как брызнули в просветы облаков
Горячие лучи — и пояс в семь цветов
Повис, сияющий, в лазури небосклона.

Манящие глаза сияют мне,
Даря волшебную улыбку, губы
Открыли белые прямые зубы…
Слова теплы… Кровь буйствует в огне.

Обман? Иль я с мечтой наедине?
Иль верить милым обещаньям любо?
А может, жар, что обжигает грубо,
Скрывает холод ледяной на дне?

Вот так подчас над сонною землею
Дугою искрометной золотою
Прорежет мглу горящий метеор.

Разбрызгивая искры, он несется,
Звезды блестящей отражает взор,
А в глубине холодным остается.

Ты долго сидела за столом,
Недвижно, в оцепененье,
И было слышно в тишине,
Как маятник отсчитывает время,
Как дробный дождь сечет оконные стекла
И в желобе журчит струя воды.

А ты всё сидела…
Не хватало сил
Отвести глаза
От черной рамки в газете —
Бездонного колодца,
До края полного страдания и слез.

Есть на свете такие бродяги,
Что не верят ни в бога, ни в черта,
Любы им пестрокрылые флаги
Кораблей океанского порта.

Им ведь некого дома покинуть,
Да и дома у них не бывает,
Безразлично им — жить или сгинуть,
Об одном они жадно мечтают:

Побывать в городах незнакомых,
Испытать там и счастья и горя,
И погибнуть в пучинах соленых
Белопенного синего моря.

Ну, а мы — не об этом мечтаем,
Нас не радует новое небо,
Мы с родным не расстались бы краем,
Если б в нем было вволюшку хлеба.

Нам сквозь бурное улиц кипенье
И сквозь гул человеческой лавы
Снится Неман, родное селенье
И огни портовые Либавы.