Максим Богданович - Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Манящие глаза сияют мне,
Даря волшебную улыбку, губы
Открыли белые прямые зубы…
Слова теплы… Кровь буйствует в огне.

Обман? Иль я с мечтой наедине?
Иль верить милым обещаньям любо?
А может, жар, что обжигает грубо,
Скрывает холод ледяной на дне?

Вот так подчас над сонною землею
Дугою искрометной золотою
Прорежет мглу горящий метеор.

Разбрызгивая искры, он несется,
Звезды блестящей отражает взор,
А в глубине холодным остается.

Ты долго сидела за столом,
Недвижно, в оцепененье,
И было слышно в тишине,
Как маятник отсчитывает время,
Как дробный дождь сечет оконные стекла
И в желобе журчит струя воды.

А ты всё сидела…
Не хватало сил
Отвести глаза
От черной рамки в газете —
Бездонного колодца,
До края полного страдания и слез.

Есть на свете такие бродяги,
Что не верят ни в бога, ни в черта,
Любы им пестрокрылые флаги
Кораблей океанского порта.

Им ведь некого дома покинуть,
Да и дома у них не бывает,
Безразлично им — жить или сгинуть,
Об одном они жадно мечтают:

Побывать в городах незнакомых,
Испытать там и счастья и горя,
И погибнуть в пучинах соленых
Белопенного синего моря.

Ну, а мы — не об этом мечтаем,
Нас не радует новое небо,
Мы с родным не расстались бы краем,
Если б в нем было вволюшку хлеба.

Нам сквозь бурное улиц кипенье
И сквозь гул человеческой лавы
Снится Неман, родное селенье
И огни портовые Либавы.

Простор бескрайный огляни кругом:
Вон обступили каждый дом
Заборы с острыми гвоздями,
Они усыпаны стеклом.
Смотри: в просторах, за селом,
Межами
Поделены колосья на полях,
Канавы вырыты в лесах,
И стопудовые у всех границ каменья
Среди лугов бескрайных залегли.
Штыков ряды по всем краям земли
Горят и смотрят в диком рвеньи
На государственный рубеж.
И видишь: сколько всюду меж!

Безмерны вольные просторы
Святой земли, — а человек
Заборы строил, рвы копал за веком век,
Он, как лиса, зарылся в норы
И там пугливо жил — один,
Дрожащий, как листва осин,
Неверный, бессердечный, жадный.
Всегда злорадный,
Для всех чужой, совсем чужой,
За изгородью, за межой.
А что за этими межами!
Гниет в труде безмерном тут
Голодный, обнищалый люд,
Который сильными руками
Богатство мира сотворил —
Равнины пашнями покрыл,
Чугунке путь он пробивает,
Заводов трубы поднял он до звезд,
А сам давно ослеп от слез
И помощи не ожидает.
Смотри: по всей земле святой
Волной широкой золотой
Без края блещет хлеба море,
Цветут луга, шумят леса…
Повсюду есть богатство и краса,
А люди гибнут в голоде и горе,
Во тьме, от холода дрожа,
И всюду — ров, забор, межа.

День добрый, пан! Вот Вам простая надпись.
Есть милая японская забава:
Бросают в воду мелкие осколки
Деревьев — и они становятся цветами.
Всё это мне припомнилось невольно,
Когда статью я Вашу о «Венке»
Читал. И Вас благодарю я очень,
И жму Вам руку. Ваш М. Богданович.

Несмело я теперь ставлю
Под стихами, повестями и статьями
Свою подпись — Максим Богданович.

Хочу — и стыжусь и боюсь,
И не могу поставить Ваше имя.
А мне было б радостно до боли
Видеть его рядом со своим.

Еще ребенком я слышал,
Что есть на небе двойные звезды,
Которые так близки между собой
И так дружно сливают свой свет,
Что нам кажутся одной звездою.

Доля их — это ж наша доля.
Вы, и сами того не замечая,
Так много дали мне,
Так наполнили собою мою жизнь,
Что еще могу я сказать,
Заглянув в свою душу:
Что там Ваше и что мое?
Вот почему я чувствую себя виноватым,
Когда я ставлю под стихами иль прозой
Только свою подпись — М. Богданович.

Но люди пусть всё же узнают,
Их прочитав,
Что это им звезды двойные
Светили одной звездой.

Я — незаметный, серый человек.
Но Вами, только Вами полна моя душа.
Льются из нее стихи о Вас,
Как льется весной сквозь кору чистый сок
Из переполненного им серого клена.

Здесь мои покоятся чувства, когда-то живые…
Может, полюбите вы кладбище их навещать…

Замер напев — и сама отозвалася нежно на лире
Звоном тишайшим струна…
                                            Может, откликнетесь вы?

В жизни всё надоело, признаться,
Злость из сердца ушла и печаль,
Крыльям больше моим не подняться,
Не умчусь я уж в синюю даль.

Нудно льются, тоскливы и серы,
Словно мутными волнами, дни…
Ой, зачем я надежды и веры
Погасил в своем сердце огни?..

Как широко в бору разлился вольный шум!
То он гудит в ветвях, то слышен легкий шорох,—
Стихает вдруг в душе борьба неясных дум
            Под гул спокойный, ровный бора.

Наверно, в том бору под шорох сосняка
Хозяйка всех лесов заводит песню тихо.
И под ее напев свободно взросшего сынка
            Минует дум разбитых лихо.

Он может всё в бору понять и пережить:
И каждый треск, и стон, и звонкий птичий клекот;
Душе его родным, знакомым должен быть
            И гул громов, и травки шепот.

Пусть уплывают дни его в безбрежный океан, —
Не властна смерть над тем, кто век живет так вольно!..
 В душе всплеснул огонь! Его закрыл туман…
            И сердцу бедному так больно!

Сегодня ночью я в царстве сказки:
Свет сник, растаял в час ночной,
И в небе из-под полумаски
Глядится месяц молодой.

За тучкой он как за вуалью,
Что отливает серебром,  —
Боится, видно, он сверканья
Звезд ярких в небе голубом.

Там кто-то снежной взвил пыльцою,
Как будто тешился, играл.
А я вот песенкой простою
Воспел небесный карнавал.

Всплыла колония сифонофора,
Их, словно гроб живой, несет волна!
Они срослись в колонию, она
Вся из калек, не жаждущих простора.

Кто ею управляет среди моря
И кто берет добычу возле дна.
А равновесие хранит одна,
И все живут без счастья и без горя…