Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Из берегов ты часто выступал,
Как речка в дни весенней непогоды,
И жизнь до основанья потрясал,
И людям нес клокочущие воды.

И к знаменосцу вольности не раз
В борьбе стремилась всей душой Европа,
Твой ясный ум — блистательный алмаз —
Сверкал на гребне общего потопа.

Мы узнавали о тебе из книг,
Любой из нас себе мог выбрать брата
Среди сынов прославленных твоих,
Великих — от Гавроша до Марата.

Былое отступило навсегда!
Когда, казалось, не было спасенья,
Когда Петэн предал тебя, — тогда
Ты породил дитя: Сопротивленье.

Оно живет, и жить ему вовек
В Париже, и в Марселе, и в Лионе.
Твоя же совесть ходит не в короне,
И хартию ты держишь на ладони
С девизом: Труд, Свобода, Человек!

Стоит в Варшаве церковь. Там стена
Скрывает человечества святыню —
Шопена сердце. Тишина полна
Биеньем сердца этого доныне.

Навеки нам остались, не на миг,
Узорные сплетенья нотных знаков…
Когда касался клавиш Фредерик,
То сам Мицкевич — сам Мицкевич плакал.

И если долг последний воздаем
Мы самым близким, милым, — неизменно
Нас осеняет траурным крылом,
Летя сквозь медь оркестра, марш Шопена.

В Париже, на Майорке голубой
Он жил одной великою мечтою,
И ветер Польши — пленной, но живой —
Взмывал над каждою его строкою.

Мазурки, полонезы… В них звучит
Народа голос, властный над творцами…
И из стены церковной говорит
Шопена сердце с нашими сердцами…

В разлуке с соловьями Украины
Смешно, да сердце старое болит:
С ним говорит, его зовет, манит,
Как будто юность, край мой соловьиный.

Версаль и Лувр не могут не пленять!
Как хороша французская столица!
Оно, конечно, гостю не годится
О Лохвице в Париже вспоминать,

Забудь о Миргороде и о Сквире,
Лесной свой Голосеев позабудь,—
В лесу Булонском сладко дышит грудь,
Как рай и омут он известен в мире!

Здесь множество приветливых людей,
Сады здесь удивительно густые,
Но вербы не могу забыть родные —
Их голоса в чужой стране слышней.

Мой край родимый, край мой соловьиный,
Как взгляд ребенка, ты меня томишь,
Как ни одно вино, меня пьянишь!
По соловьям тоскую Украины!

Лаванду возле Арля видел я,
Я высохшие видел там маслины, —
Мороз и эти посетил края.
И вдруг раздался голос соловьиный,

И сердце встрепенулось! И кругом
Всё засияло — близко и знакомо!
Садовника передо мною дом,
И чернобривцы-бархатцы у дома.

Наш Коцюбинский, как свою, на «ты»
На Капри мальву звал, где тропки узки…
Но понял я: французские черты
Приобрели родные нам цветы,
И соловьи поют здесь по-французски!

Впервые видел их на воле я. Над садом
С Камарги к берегу летела стая их, —
За дальний горизонт их проводил я взглядом,
Как ласковых друзей, как братьев дорогих.

Глаза мои с трудом за далью различали,
Что птичьих шей изгиб — немой вопроса знак…
Но прозаичным был базар крикливых чаек,
Всё сборище морских разбойников-гуляк.

Ватаги хищных птиц анчоусов ловили,
И чайки чиркали крылами по волнам…
А те, как быть должно,
                              в край сказочный спешили,
Сокровище свое найти надеясь там.

Летите же туда, за море голубое,
Пусть к цели вас ведет воздушная стезя!
Проникло что-то в грудь навеки дорогое,
Когда увидел вас… Спасибо вам, друзья!

И мастера ж писатели, ей-богу!
Без них мне попотеть пришлось бы много,
Чтоб Лувр найти и отыскать Нотр-Дам,
Парижа чрево вновь приблизить к нам…

Париж раскрыли верно, без обмана
Тома Гюго, Бальзака, Мопассана,
За это им смиренно бью челом,—
Ведь с давних дней мне город их знаком.

Да… Не в тумане мысленного взора
Я видел стены древнего собора,
На башни глядя, окна и портал,
Средневековья ночь я наблюдал.

О чем молчат в тенях иссиня-сизых
Химеры эти на крутых карнизах,
Зачем, потупив свой угрюмый взгляд,
Они на площадь Гревскую глядят?

Собор! Сквозь волны грохота и пыли
Перед тобой снуют автомобили,
А ты стоишь, — но революций гром
Лежит, как отблеск, на челе твоем…

Арлезианки — в фарандоле[57]
За монастырскою стеной,
Где саркофаги поневоле
Забытой стынут стариной.

Молчат под солнцем, под ветра́ми,
Как не подумать тут, что им
В пыли, оставленной веками,
Доныне снится пышный Рим!

Вдруг танца дивное плетенье
Под тамбурин, в извивах лент…
Девичий стан — и погребенье,
Краса — и склеп, цветок — и тлен!

Плывут в чудесном колыханье,
Сзывают к пляске всех людей —
Невинно-белые созданья
С огнями черными очей.

Но вот свирели, тамбурины
Меняют свой глухой мотив:
С серпом девчонка в пляс старинный
Идет, венчая праздник нив.

Забытым пусть забвенье снится,
Пусть мертвецы лежат в гробах, —
Победной жизни колесница
Плывет, как солнце в небесах…

Сплошным трезвоном богомольным
Ты, Авиньон, меня встречал…
Недаром градом колокольным
Еще Рабле тебя назвал.

Твой перезвон прославить бога
Зовет обманутых людей:
Колоколов старинных много
В особый ты собрал музей.

И живы в медном этом пенье
Преданья давние земли…
В былые годы в заточенье
Здесь пап держали короли.

Готов я слушать перезвоны,
Хоть божьей веры в сердце нет;
Я здесь, на побережье Роны,
Как старый юноша влюбленный,
Шлю Авиньону свой привет.

Рона, зеленая Рона
Под Авиньоном седым!
Церковные перезвоны
Над побережьем твоим.
Утром, в тумане тая,
Звон проплывает, как сон,
Словно мечта изжитая
Давно минувших времен.

Рона, лазурная Рона,
Я как бы вновь расту,
Видя пары влюбленных
Там, на твоем мосту…
Что создали люди, в груду
Руин обратила ты
С бурной завистью к чуду
Невиданной красоты[58].

Рона, сребристая Рона,
Глядя на поплавки,
Сидят у твоих затонов
Мечтатели рыбаки.
Пусть люди вернутся эти
С уловом чудесным в дома,
Пускай проживут на свете
Счастливо, как ты сама!