Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Для вас — над плёсом, на откосе,
Любуясь блесками струи
И в воду удочки забросив,
Задумал я стихи свои.

Как хорошо, что плещет Нарочь,
Что Днепр звенит среди полей,
Что слово милое «товарищ»
Нам с каждым разом всё милей!

И солнца свет, и дождь, и грозы,
Народ приветливый вокруг,
И над ручьем густые лозы,
И в синей дымке дальний луг,

И перезвон высоких сосен,
И радость голубого дня,
И небо — словно сняли с кросен
Шелка тончайшего тканья,

Рыбачья снасть на побережье,
И стаи звонкие скворцов,
И в сердце память Беловежи,
Как вековой напев лесов…

Так славься ж в слове украинском,
Край гнездованья журавлей,
Краса его столицы — Минска —
И дружба честная людей!

С ним мало встреч могу я привести,
Но отношу их к памятнейшим датам.
Он другом был и верным и завзятым
Тычины, Чиковани, Лахути.

И добродушен, и суров почти
Скупым в словах, а в помыслах богатым
Он был. Меня назвал он как-то братом,
И это слово — как звезда в пути.

В последний раз к нему пришел я на́ дом,
Чтоб старика обнять. «В село, что рядом,
Он выбрался сегодня по грибы»,—

Его невестка весело сказала…
А дома злая весть меня догнала:
Почил поэт народа и борьбы[63].

Крик незнакомых желтых птиц,
Дыханье океана,—
Далёко от родных границ
Всё призрачно и странно:

Немыслимые краски дня,
В извивах тротуары,
И грифы[64] вместо воронья —
На свалках санитары,

Ночные молнии реклам,
Скольженье лимузинов,
Улыбки темнокожих дам,
И дым, и дух бензина,

Зимы тропической тепло,
И пальмы, и лианы,
Гранит, песок, бетон, стекло,
Христос[65] и тень сутаны,

Лохмотья страшной нищеты,
Пропахшей терпким потом,
И красноречье немоты
В кафе за табльдотом…

Но молодежь везде одна,
Я это знаю твердо:
Значки «За мир» на грудь она
Прикалывает гордо!

Землисто-темный, одинокий,
В лохмотьях, в пестроте заплат,
Нам, прилетевшим издалека,
Ты улыбаешься, мулат.

Приплелся в Рио-де-Жанейро
Изголодавшийся батрак,
Чтоб выстрадать свое крузейро[66]
И подкрепиться кое-как.

Усталый человек с лопатой,
О чем ты думаешь, мулат?
…Я знаю, из-под шляпы мятой
Здесь на меня глядит мой брат.

Я сам себе приснился в чаще,
Где звук безмолвия немей,
В глуши, таинственно звучащей,
Я шел под лязг гремучих змей.

Как ни теснила сердце мука,
Я шел, не отступая вспять,
Чтоб сок молочный каучука
У дерева немого взять.

Кофейные сбирал я зерна,
Леса сжигал, губил людей,
Перехитрить судьбу упорно
Хотел я твердостью своей,

Изнемогал от ран в кочевьях,
Глотал воды болотной муть,
Зарубки делал на деревьях,
Бесстрашный отмечая путь,

Спал в шалашах и спозаранок
Меж буйных трав я там вставал,
Где острогрудых негритянок
Плантатор белый растлевал.

В густой и ровной темноте чужбинной
Проснулся я — что это? Вот опять…
Мой край? Мое село? Крик петушиный!
Нет, жизнь еще умеет удивлять!

Я вспомнил юность: в полумраке сонном
На огородах по́ пояс роса,
Я на охоту вместе с Родионом
Иду и слышу те же голоса…

Здесь всё иное: город, рынок, дети
И птицы «не из нашего села»[68],
А петуха — часы живые эти —
Какая сила в Рио занесла?

Про то ученым думалось немало:
Откуда куры здесь и сколько их…
Но так тепло-тепло на сердце стало
От этих звуков здесь, в краях чужих!

У нас на огородах всё укропом
Сейчас пропахло; конопляный дух
Туманит даже голову. Вокруг
Сады зеленым разлились потопом.

Лимонка вызревает и налив,
И радугой роса горит в отаве,
И голоса девичьи, землю славя,
Летят, как чайки, над волна́ми нив.

Там неумолчно тракторы стрекочут,
Как мощные кузнечики; на ток
Течет пшеницы праздничный поток;
Закат алеет, ясный день пророча.

А в Рио всё — экзотика для нас.
Мы в Ботаническом саду, где пальмы
Стоят, качаясь в ритме музыкальном,
В извечных чащах[69], радующих глаз.

Гнездятся сапрофиты, эпифиты[70],
Как некие химеры, средь ветвей;
Здесь пиршество хмельное орхидей,
Азалии пышны и глянцевиты.

В саду полно тропических чудес,
А ге́вея[71] не блещет красотою,
Но струйкой брызнет молоко густое,
Лишь стоит сделать на коре надрез.

Потоки каучукового сока
Влекли людей. Веками шла война.
Ее вели народы, племена,
Сжигаемые жаждою жестокой.

Тут гевея была в большой цене,
Добыча золотым считалась кладом,—
И, топоры свои роняя рядом.
Легло людей немало в той войне.

Сок дерева… Людская кровь… Пути
Голодных, что искали Эльдорадо…
Понятно всё. Но для меня отрада —
К родным березам поскорей уйти!

О демократии своей немало
Болтают на трибуне мировой:
Мол, если человечество отстало,
Прийти к нему на помощь — долг святой,
Вложив умно частицу капитала, —
Есть риск и выгода в заботе той.
В речах и бог, и «призрак коммунизма»,—
Во всем тончайший аромат цинизма.

По виду люди, в черных пиджаках
Иль смокингах — сошли с полос газеты,
Обыкновенные у них в зубах
Дымят вовсю сигары, сигареты…
Но что война! Страшнее кризис, крах,
Кошмар — паденье ценности монеты!
А впрочем, тут сомненья не нужны —
Все, все они за мир, против войны.

Все жаждут миру послужить,
        Все так добры, гуманны —
Ну впору к ране приложить
        (Будь панцирь сверху раны!).

Свобода слова здесь кругом,
        Как розы вкруг веранды!
(Коммунистической притом
        Боятся пропаганды.)

И малой нации любой
        Пускай цветут соцветья!
(Но как без нефти даровой
        «Великим» жить на свете?!)

Всех прав, статутов знатоки,
        Эстеты этикета…
Ах, смокинги и пиджаки,
        Темна от вас планета!