Максим Рыльский - Стихотворения и поэмы

Давно всё это было. Кисловодск
Лежал в низине. А на взгорье светлом
Мы отдыхали меж высоких трав,
Пестреющих узорными цветами
Таких оттенков, что ни описать,
Ни счесть их невозможно. А над нами
Кружились и мелькали мотыльки —
Большие, маленькие, голубые,
И красные, и желтые — ну, словом,
Для энтомолога богатый клад,
А для художника и для поэта —
На зрелость испытанье.
                                     Мы с тобою
Беседовали просто и сердечно.
Рука в руке лежала, легкий трепет
Из сердца в сердце шел. Я в синеву
Бездонных глаз твоих смотрел. Казалось,
Что отразились в ней одновременно
Тревога и покой моей души,
И веял на меня с твоих ресниц
Любви чудесный ветер, свежий, терпкий.
Да! Смоль волос и синь прекрасных глаз —
Такое редкостное сочетанье —
Запечатлелись в памяти моей
Навеки. Губы влажные твои
Я чувствую как будто и поныне
И слышу голос, теплый и глубокий,
А смысл высокий самых малых слов
Вливался в грудь мне, как поток нагорный,
Что в озеро долинное стремится…

И ночь упала. И невесть куда
Во тьме над нами кроншнепы летели,
И трепетали трели их, как наши
Горячие и нежные сердца.

Родной сестрой мадонны ты была;
Земною, не заоблачной красою
Ты светишь нам. Падут перед тобою
Века, народы. Даль, что так светла,

В сердцах потомков снова ожила
И расцветает новою весною.
Ты сквозь века в труде и среди боя
Людей к высотам творчества вела.

Ты видела, как, в скорби изнывая,
На миг о жгучих ранах забывая,
Перед тобою Гейне был в слезах.

Успенского утешить ты сумела:
Он первый о «мужичьих завитках»[52]
Твоих земных волос поведал смело.

Быть может, эта статуя смешна,
Уродлива в ряду подобных статуй,—
Но ты подумай: видела она,
Как правды народился здесь глашатай.

Ее он рисовал. И подошел
К нему в крылатке кто-то незнакомый.
Заговорил. И мальчик поборол,
Смущаясь, недоверие к чужому.

Беседа дружеская потекла —
И вот они в кофейне, словно дома,
Как будто в хате своего села,
Как будто уж давно они знакомы.

Вновь развернула смятый лист рука
Сошенка — на рисунок со вниманьем
Он смотрит. Да, хоть доля не легка,
Но истинное видно дарованье.

Для крепостного жизни путь закрыт…
Слезами, кровью ты, земля, умыта!
Душа народа выше туч парит —
Народа воля в кандалы забита!

Но дружбу, и любовь, и теплый кров
В тот светлый год наш юноша встречает.
Уже его приветствует Брюллов,
Его, как сына, Щепкин обнимает.

Он пьет устами жадными, горя,
Из родника, где творчество так бурно, —
И поглотить вовеки Кобзаря
Не сможет пасть жестокого Сатурна![53]

К тебе, души моей отрада,
Всё вновь и вновь меня влечет.
В судьбу живую Ленинграда
Река истории течет.

Слепорожденный только может,
Тебя узнав, не полюбить
Твою Неву в гранитном ложе,
Огней береговую нить.

Тебя всегда я помнить буду:
Адмиралтейский острый шпиль,
И корабли, что отовсюду
К тебе плывут за сотни миль,

И говор улиц многооких,
Как неумолчный плеск воды,
И ратных подвигов высоких
Неизгладимые следы,

Людей, сроднившихся с тобою
В огне войны, в пылу работ, —
Всё это будет жить со мною,
И всё меня переживет!

До боли в сердце мне запало
Среди прозрачной мглы ночей
В ультрамариновых каналах
Мерцанье зыбких фонарей.

То было… Было всё и откатилось,
Как колесо, в глухую глубину;
Хоть я того мгновенья не верну,
Оно — одно — с годами не забылось.

Дорога. Утро. Тишь. Меж голых круч —
Сплошной овраг, черемухой залитый.
Гроза минула, — белы, духовиты,
Цветы все в каплях. Льются из-за туч

Лучи в голубоватых теплых блестках.
Здесь напоить из родника коней
Мы стали. Ярче капель и влажней
Блестят глаза у девочки-подростка.

Невидимые в чаще соловьи
Всю жажду страсти в звуках изливают, —
Казалось, рощи песни все свои,
Встречая солнце, сами запевают.

Позванивая ведрами, прошла
По кладкам статная молодка мимо.
Казалось, счастье расцветает зримо
В то утро на околице села.

Черемуха, разросшаяся густо!
Кипит безумством юности она…
О, почему нам воля не дана
Продлить навеки собственные чувства?

Вот так бы в сердце смертном закрепить
Желанья, юность, жар бессмертной силы,
Чтоб в сокровенных чувствах до могилы
С метелицей цветов остались жить

Те соловьи, девчурка и молодка,
Весна, рассвет, и ржанье, и вода,
И всё, что снится лишь во сне коротком
И, точно сон, уходит навсегда!

Так время осени садовник наш зовет,
Когда в заморский край сбираются в отлет
Ватаги ласточек и аистов ленивых,
Когда копна к копне стоят на сжатых нивах
И льется звон косы среди густых отав,
Кузнечик на крючке, в притихший пруд упав,
К себе манит плотву и резвых красноперок.
Вот в эту тихую, задумчивую пору
Короны роз горят на солнце нескупом,
Нам сердце радуя живым своим огнем,
И наш несытый взгляд в их чистых красках тонет.
Мы там еще вчера лишь видели бутоны —
На этой ветке семь, там девять, там лишь пять, —
А нынче — посмотри! — цветы цветут опять:
Там красные, а там — пунцовый, белый, алый,
И аромат плывет над ними небывалый.

(В Москве садовника-«розиста» я встречал,
О многих чудесах я от него узнал:
Он вывел новый сорт в работе кропотливой —
Был запах ландыша у розы той счастливой!)
Оглянешься вокруг — и сердце вдруг замрет…
А так как уж оно весны своей не ждет,
Изношено уже… Держи, мой друг, в секрете,
За что мы так с тобой цветенье любим третье!

Бедный цветок, почему среди поля,
А не на клумбе в саду ты растешь?
И почему ты никак не поймешь,
Что хлеборобы клянут поневоле
Цвет твой, которым ты ярко цветешь?

Значит, дика твоя, друг мой, натура —
С нею не справилась наша культура,
Не покорил и садовник тебя,
Что дивоцветы выводит любя
И что людей удивляет повсюду
Цветом гибридов, похожих на чудо!

Ты для ученых людей и крестьян
Только ненужный и вредный бурьян.
Не потому ль на тебя с каждым годом
Люди идут беспощадным походом?..

Но как хорош ты, простой василек!
Ты украшаешь девичий венок,
В книге, засушенный чьей-то рукою,
Как ты нам сердце волнуешь порою
Или, поставленный в светлый хрусталь,
Будишь нам радость в душе и печаль!
Так почему же ты, нежный, прекрасный,
Хлеб засоряешь, цветок мой несчастный?