Василе Александри - Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница

Старый дуб мне дал совет:
«Засылай сватов к любимой».
Дуб советует: «Не мешкай!»
А любимая с насмешкой
Ни в какую:
Нет и нет.

Говорит: «Не вышел срок,
Мне сваты твои не к спеху.
Я на них найду управу,
Я их высмею на славу,
Не пущу их
На порог».

Как тут быть? Но дуб-мудрец
Убедил меня советом.
Ждать моим сватам негоже:
Нынче вечером, не позже,
Все решится
Наконец.

Дуб мой, если был ты прав, —
Я дитя тебе доверю.
Чтобы рос он всех милее,
Сына моего лелеять
Будешь,
Колыбелью став.

Если ж, дуб, ты мне солгал,
Превращу тебя в ворота,
Чтоб могли тебе без счета
Каждый день колоть глаза
И корова
И коза.

Ты всегда готова, дойна,
Волю дать своим слезам!
А когда тебе взгрустнется,
Грустно, девушка, и нам.
Но твои отрадны слезы…
Лишь заплачешь, мы гурьбой
Станем вкруг — и сами плачем,
Услажденные тобой.
Плачут все с тобою вместе,
Всякий девушку поймет, —
Этой жалостливой песней
Говорит простой народ.

Вечерком подружек встретишь
У колодца иль ручья.
Над девической душою
Всемогуща власть твоя.
Тайнам учишь их любовным,
И хитро смеется глаз…
А потом унылым песням
Обучаешь, омрачась.
С ними ты — на сенокосе
И когда с лугов идут
Иль в раздумье невеселом
На завалинках прядут.

Парни ль в армию уходят, —
Провожаешь их, скорбя.
А потом — уходишь с ними,
Нет им жизни без тебя!
О соседке им напомнить, —
Как любились вечерком,
И о матери на ниве,
Сплошь заросшей сорняком.
А когда тоска замучит,
Соберутся, запоют.
Ты играешь им на дудке,
А солдаты слезы льют.

Молодые и седые
Выйдут в поле всем селом, —
Ты, отзывчивая дойна,
С ними в поле золотом.
Стог мечи, коси пшеницу.
Знай себе снопы вяжи!
А когда ребенок малый
Вдруг заплачет у межи,
Ты возьмешь его, уложишь
Возле груди молодой,
Запоешь — и он задремлет
В холодочке за копной.

Ты любуешься, как сумрак
Подползает к верху гор,
Внемлешь ты потоков горных
Неумолчный разговор,
Как, стеная, сосны бора
Тихо жалуются днем.
Слуху певческому дойны
Песня слышится во всем.
Иль одна, бродя со стадом,
В голубую глядя даль,
Ты вверяешь горным склонам
Сердца звучную печаль.

На бугре — румын с сохою.
Захирел, ослаб мужик, —
Он врезает через силу
В землю твердую сошник.
Ты приметила беднягу —
И прошла по телу дрожь,
И уже с унылой песней
В ряд с волами ты идешь.
Смотрят добрыми глазами
На хозяина быки, —
Понимают, видно, тоже,
Как страдают бедняки!

Раз я видел: как, святая,
Ты сияла красотой.
Старики вокруг стояли
Со склоненной головой.
Пела ты про жизнь былую,
Про иные времена,
Ты любимых, ты умерших
Поминала имена.
Пела доблестную песню —
И стоящие кругом
Навернувшиеся слезы
Утирали рукавом.

Но… Глаза твои темнеют!
Рядом — братья-гайдуки.
Ты клянешься, проклинаешь,
Гневно сжала кулаки!
Всех, от барщины бежавших
С разоренного двора,
Собрала ты ночью темной
Под дубами у костра.
Дик твой голос. Дойне вторит
Хор отверженцев лесных.
И воинственны их песни
И мрачны, как души их.

Заодно ты с гайдуками,
Каждый — друг и побратим.
Их ведешь тропою тайной,
Спать на скалах стелешь им.
Как вдевают ногу в стремя,
Лошадь держишь за узду,
Лишь гайдук винтовку схватит,
Пули вынешь на ходу.
А как целятся, хохочешь, —
Рада, если их свинец
Негодяю-мироеду
Грудь пронижет наконец.

Мы — твои! С тобой не знаться
Может сын чужой страны, —
Если ж мы утратим дойну —
Так на много ль мы годны?
Для тебя живем мы, дойна,
Будь же с нами, душу грей!
Мы бедны, но песню-дойну
Любим в бедности своей.
Повелительница наша,
Голос твой для нас — закон.
Научи нас плакать… Ныне
Каждый плакать лишь волен.

Долго падал снег летучий,
А теперь утих. Кругом
Все покрыто серебром.
Но еще теснятся тучи
Над селом.

Солнца нет, а день лазурный.
Дым струится над рекой.
Ветер стих. Везде покой.
Но откуда вдруг сумбурный
Шум такой?

Это дети. Как с откоса
Весел санок их разбег!
Путь их реку пересек.
Мчатся прямо, криво, косо, —
С визгом, в снег!

И теперь на всем просторе,
Словно мельниц шум и гром.
Воробьи такой содом
Поднимают на заборе
Пред дождем.

Рвутся в драку, кто взрослее,
Спорят, ссорятся, а вот
Малыши — наоборот:
Хныча, жмутся все теснее
У ворот.

Вышел мальчик — с виду строгий,
Но, наверное, всего
С локоток шаги его;
Словно нету на дороге
Никого.

На него надета шуба, —
Но таких, как этот, глядь,
В ней уместится хоть пять!
Вероятно, ветру любо
В ней гулять.

Если мать родного сына
Посылает в путь такой, —
Значит, он, само собой,
Не ребенок, а мужчина —
И большой!

Спотыкнется, вкруг не глядя, —
Тут же встанет поживей!
В шапке тонет он своей,
Шерсти слипшиеся пряди —
До бровей.

Он спешит, пересекая
Закоулки и дворы.
Вдруг он видит — у горы
Перед ним толпа густая
Детворы.

Хочет он свернуть куда-то;
Может быть, шагах в пяти
Есть обходные пути, —
Но бегут к нему ребята:
Не уйти!

«Шапка, глянь, почти до пяток!
Велика, как постный день.
Целый зверь… Поди, надень!
Спрятать можно в ней с десяток
Деревень».

Вниз толкают, — вот веселье!
А какой-то озорник
Ухватил за воротник…
Словно сразу опьянели, —
Шум и крик.

Подвязав шубенку лыком,
Шла старушка стороной,
Но всмотрелась: кто такой
Все село наполнил криком
И возней?

Ей за маленького жутко,
Ей обидно за него.
«Это что за озорство?
Ну, пойдем со мной, малютка:
Ничего!»

То, что пламенем объято,
Сеном трудно загасить…
Что за резвость! Что за прыть!
Это дети иль волчата,
Может быть?

И старушка в окруженье.
И за нею, здесь и там,
Все стремятся по пятам.
Толкотня, столпотворенье,
Свист и гам!

Мудрено теперь за книжку
Усадить таких ребят…
За старушкой, точно град,
Так и носятся вприпрыжку
И галдят.

Та, забыв о воспитанье,
Разбранилась, разошлась:
«Убирайтесь прочь сейчас,
Чертенята, басурмане…
Вот я вас!»

Путь свой палкой расчищая,
Хочет выбраться, но что ж?
Окружает снова сплошь
Их безудержная стая —
Не пройдешь!

И старушка вновь оттерта.
Но среди толпы такой
Все же выглядит главой
И плюется, как от черта…
Бог ты мой!

Уж собаки лают хором.
Вот и женщины из хат
Выбегают все подряд,
Старики бредут к заборам —
И глядят.

«Что случилось? Что такое?»
«Просто дети, как всегда…
Уж такие их года».
«Вот нашествие лихое!
Вот орда!»