Тимур Кибиров - Стихи

Роскоши, прохлад и нег
Зря взыскует человек!
Пот и трусость, пот и гнев…
Еду я в метро, взопрев.

Пот и похоть, злость и зной —
Вот он, мир привычный твой!
Вожделенья липкий жир —
Вот он, вот он этот мир!

Хоть бы слабый ветерок
Ниспослал гневливый Бог!
Хоть какой-нибудь сквозняк
Освежил бы сей бардак!

О, как душно, Боже мой!
Неужели пред грозой?..
Дом родимый, мир мирской
Пощади, Создатель мой!

When I was one-and-twenty
I heard a wise man say,
'Give crowns and pounds and guineas
But not your heart away;
Give pearls away and rubies
But keep your fancy free.
But I was one-and-twenty,
No use to talk to me.

When I was one-and-twenty
I heard him say again,
'The heart out of the bosom
Was never given in vain;
'Tis paid with sighs a plenty
And sold for endless rue.
And I am two-and-twenty
And oh, 'tis true, 'tis true.

– Sir, I am one-and-fifty,
I'm wise enough and then
For all my ill experience,
For all twoscore and ten —

I must say to the youth:
'Tis true, but not the Truth!

There pass the careless people
That call their souls their own:
Here by the road I loiter,
How idle and alone.

Ah, past the plunge of plummet,
In seas I cannot sound,
My heart and soul and senses,
World without end, are drowned.

His folly has not fellow
Beneath the blue of day
That gives to man or woman
His heart and soul away.

There flowers no balm to sain him
From east of earth to west
That's lost for everlasting
The heart out of his breast.

Here by the labouring highway
With empty hands I stroll:
Sea-deep, till doomsday morning,
Lie lost my heart and soul.

Ну да – ощущенье такое,
Как будто на самом дне.
Точнее, в мутной водице,
И рядом рыбы одне.

Немые плавают рыбы.
Но сам-то я тоже нем.
А что наверху творится —
Бог весть. Но я-то не вем.

Но сам-то я что за птица?
Ведь точно же не велика.
Зачем же зову крылами
Четыре своих плавника?

А вдруг наверху хитрющий,
Веселый сидит рыбак?
Легко на живца он ловит
Таких неразумных птах.

А вдруг это все ошибка,
Вся эта жажда высот?
И так ли уж нужно рыбке
Стремиться на берег тот…

Look not in my eyes, for fear
They mirror true the sight I see,
And there you find your face too clear
And love it and be lost like me.
One the long nights through must lie
Spent in star-defeated sighs,
But why should you as well as I
Perish? gaze not in my eyes.

A Grecian lad, as I hear tell,
One that many loved in vain,
Looked into a forest well
And never looked away again.
There, when the turf in springtime flowers,
With downward eye and gazes sad,
Stands amid the glancing showers
A jonquil, not a Grecian lad.

Ох, не гляди в глаза мне, чтобы
Не разглядеть в очках моих
Двух отражений одной зазнобы, —
Это ведь ты отразилась в них!
С первого взгляда влюбишься ты,
Это лицо не любить нельзя,
Ну а полюбишь его – кранты!
Мне ли не знать. Отведи глаза!

Помнишь, у Куна парнишка тот
Был так жесток, но красив зато.
Он заглянул в водоем – и вот
Больше уже не глядел ни на что.
С первого взгляда влюбившись навеки
В то, что ему показала вода,
Юным цветком, а не древним греком
Там он теперь и торчит всегда!

It nods and curtseys and recovers
When the wind blows above,
The nettle on the graves of lovers
That hanged themselves for love.

The nettle nods, the wind blows over,
The man, he does not move,
The lover of the grave, the lover
That hanged himself for love.

Там гнется под ветром крапива
Над бедной могилкой моей.
Чтоб стало совсем уж тоскливо,
В крапиве запел соловей!

И никто не придет, не заплачет!
А придет – обстрекается весь…
Я не знаю, что все это значит
И уместна ль ирония здесь…

Twice a week the winter thorough
Here stood I to keep the goal:
Football then was fighting sorrow
For the young man's soul.

Now in Maytime to the wicket
Out I march with bat and pad:
See the son of grief at cricket
Trying to be glad.

Try I will; no harm in trying:
Wonder 'tis how little mirth
Keeps the bones of man from lying
On the bed of earth.

– А для тех сынов печали,
Коим больше сорока,
Боги праведные дали
Подкидного дурака,

И стоклеточные шашки,
И грамм сто – сто пятьдесят,
Чтоб, как куклы-неваляшки,
Мы сумели устоять!

Ну и, на правах рекламы:
Я б, конечно, предложил
Чтенье книги «Парафразис»
И «Аmour, exile…»

Oh, when I was in love with you
Then I was clean and brave,
And miles around the wonder grew
How well did I behave.

And now the fancy passes by
And nothing will remain,
And miles around they'll say that I
Am quite myself again.

В те дни, когда я был любим
(Тобой, дружок, тобой!),
Я был веселым и смешным,
Короче – был собой!

Теперь уже совсем не то,
Не то, дружок, совсем,
И я уже незнамо кто,
А стану черт-те чем.

The time you won your town the race
We chaired you through the market-place;
Man and boy stood cheering by,
And home we brought you shoulder-high.

To-day, the road all runners come,
Shoulder-high we bring you home,
And set you at your threshold down,
Townsman of a stiller town.

Smart lad, to slip betimes away
From fields where glory does not stay,
And early though the laurel grows
It withers quicker than the rose.

Eyes the shady night has shut
Cannot see the record cut,
And silence sounds no worse than cheers
After earth has stopped the ears:

Now you will not swell the rout
Of lads that wore their honors out,
Runners whom renown outran
And the name died before the man.

So set, before the echoes fade,
The fleet foot on the sill of shade,
And hold to the low lintel up
The still-defended challenge-cup.

And round that early-laurelled head
Will flock to gaze the strengthless dead,
And find unwithered on its curls
The garland briefer than a girl's.

В очередной решая раз
Лететь ли во Владикавказ,
Прикидывая тяжело,
Откуда выкроить бабло,

Озлясь, воскликнул я: «К чертям!
Ведь я ее увижу там!»
И я припомнить смог едва,
Что бабушка давно мертва.

Смерть вообще противна мне,
Но тут она мерзка вдвойне —
Но тут ей оправданья нет,
И я готов вернуть билет!

И вновь лирический герой
Заверещит: «Ужо постой!
Врешь, не возьмешь!». Но как и встарь —
Визжит коса, грядет Косарь!

И автор вновь зайдется весь:
«Смерть, жало где твое?!» – Да здесь!
Да вот оно, ну вот же, вот
Безносый скалится урод!

Какой соблазн ответить: «Но
Мне тоже жало вручено
Шестикрылатым!..» Но вранье
Навряд ли воскресит ее.

Прости меня, ма хори хай,[6]
Роза Васильевна, прощай!
Прощай, и если навсегда,
Все остальное – ерунда.

Oh fair enough are sky and plain,
But I know fairer far:
Those are as beautiful again
That in the water are;

The pools and rivers wash so clean
The trees and clouds and air,
The like on earth has never seen,
And oh that I were there.

These are the thoughts I often think
As I stand gazing down
In act upon the cressy brink
To strip and dive and drown;

But in the golden-sanded brooks
And azure meres I spy
A silly lad that longs and looks
And wishes he were I.

Красивы небо и земля,
Однако не совсем.
Видал и покрасивей я,
И чище между тем!

Как эти кроны зелены,
Как ясен небосвод,
Когда они отражены
В зерцале тихих вод!

Как бы платоновских идей
Загробный чистый мир,
В прохладной смоются воде
И пыль, и вонь, и жир!

Нырнуть бы в эти облака
И кануть без следа…
Но там я вижу дурака,
Он просится – сюда!

In summertime on Bredon
The bells they sound so clear;
Round both the shires the ring them
In steeples far and near,
A happy noise to hear.

Here of a Sunday morning
My love and I would lie,
And see the coloured counties,
And hear the larks so high
About us in the sky.

The bells would ring to call her
In valleys miles away:
'Come all to church, good people;
Good people, come and pray.
But here my love would stay.

And I would turn and answer
Among the springing thyme,
'Oh, peal upon our wedding,
And we will hear the chime,
And come to church in time.

But when the snows at Christmas
On Bredon top were strown,
My love rose up so early
And stole out unbeknown
And went to church alone.

They tolled the one bell only,
Groom there was none to see,
The mourners followed after,
And so to church went she,
And would not wait for me.

The bells they sound on Bredon
And still the steeples hum.
'Come all to church, good people, —
Oh, noisy bells, be dumb;
I hear you, I will come.

С вершины Бридон-Хилла
Слышны колокола.
Со всех церквей окрестных,
Из каждого села —
Тебе, Господь, хвала!

Но я с подругой милой
Взошел не для того
На этот холм, заросший
Медвяною травой,
Чтоб глас услышать Твой!

Колокола взывали
К безумным юным нам:
«Приидите, миряне,
Приидите во храм!»
Но мы остались там.

И я смеясь ответил:
«Что нам во храме том?
Звоните к нашей свадьбе —
За свадебку мирком.
Мы раньше не придем!»

Но раньше, много раньше
Она во храм пришла.
Над Бридон-Хиллом стыла
Рождественская мгла.
И выла, и мела.

И колокол ударил,
И был обряд свершен,
Но был моей невесте
Не слышен тяжкий звон —
Усопших крепок сон.

И вновь над Бридон-Хиллом
Сияет синева,
И снова зеленеет
Медвяная трава.
И благовест взывает:
«Прийди! Она жива!»