Тимур Кибиров - Стихи

В двадцатых числах мая,
Плюс-минус десять дней,
Бесстыдно загорая
На даче на своей,
Узришь ты цветик сей.

Малюсенький цветочек,
Голубенький такой!
Сорви его, дружочек,
Он представитель мой,
Ходатай пред тобой!

Ведь я такой же нежный,
Хотя не голубой,
И так же безнадежно
Цвету перед тобой,
Багровый и седой!

Сорви ж цветочек странный,
Вложи его в блокнот,
И пусть он, безуханный,
Меня переживет.
И – Ah! Forget me not!

Others, I am not the first,
Have willed more mischief than they durst:
If in the breathless night I too
Shiver now, 'tis nothing new.

More than I, if truth were told,
Have stood and sweated hot and cold,
And through their reins in ice and fire
Fear contended with desire.

Agued once like me were they,
But I like them shall win my way
Lastly to the bed of mould
Where there's neither heat nor cold.

But from my grave across my brow
Plays no wind of healing now,
And fire and ice within me fight
Beneath the suffocating night.

Вот так выбор – смертный хлад
Иль кабацкий блядский чад,
Липкий пот чужих перин
Или морга формалин!

Озверевший от жары,
Я бы вышел из игры,
Коль и впрямь, пока я жив,
Нет иных альтернатив.

Но поставить я боюсь
Снежной королеве плюс,
Потому что вспомнил тот
Гениальный анекдот:

«Сколько хочешь, глупый Кай,
Слово вечность составляй,
Но из Г, О, В, Н, О
Не получится оно!»

On Wenlock Edge the wood's in trouble;
His forest fleece the Wrekin heaves;
The gale, it plies the saplings double,
And thick on Severn snow the leaves.

'Twould blow like this through holt and hanger
When Uricon the city stood:
'Tis the old wind in the old anger,
But then it threshed another wood.

Then, 'twas before my time, the Roman
At yonder heaving hill would stare:
The blood that warms an English yeoman,
The thoughts that hurt him, they were there.

There, like the wind through woods in riot,
Through him the gale of life blew high;
The tree of man was never quiet:
Then 'twas the Roman, now 'tis I.

The gale, it plies the saplings double,
It blows so hard, 'twill soon be gone:
To-day the Roman and his trouble
Are ashes under Uricon.

За окнами ноябрь ярится,
Кружатся мокрые листы.
Мне впору снова взбелениться —
Мол, как же так, мол, где же ты?

Но краток век, но вечер долог.
Зарифмовавши grave и brave,
Застыл классический филолог
В каком-то давнем ноябре.

И так легко филолог-стоик
Соединяет move и love,
Что плакать все-таки не стоит,
Об этом парне прочитав.

И будь ты хоть сто раз философ,
И будь филолог ты, дружок,
Но этих половых вопросов
Никто еще решить не смог.

И те вопросы на поверку
Совсем не половые, друг.
Но день прошел. Но вечер меркнет.
И ночь берет нас на испуг.

From far, from eve and morning
And yon twelve-winded sky,
The stuff of life to knit me
Blew hither: here am I.

Now – for a breath I tarry
Nor yet disperse apart —
Take my hand quick and tell me,
What have you in your heart.

Speak now, and I will answer;
How shall I help you, say;
Ere to the wind's twelve quarters
I take my endless way.

Конечно, не так, как прежде,
Но все же вынослив я,
Сношу-выношу нагрузки
И тяготы бытия.

Но как же, Господи, тяжко!
Как злато и как свинец.
А все-таки смерть перевесит
Тяжелую жизнь под конец.

Вот так же невыносима
Любовь. Но тебя, дружок
(Пусть не на руках – на закорках),
Еще б я понес чуток…

If truth in hearts that perish
Could move the powers on high,
I think the love I bear you
Should make you not to die.

Sure, sure, if stedfast meaning,
If single thought could save,
The world might end to-morrow,
You should not see the grave.

This long and sure-set liking,
This boundless will to please,
– Oh, you should live for ever,
If there were help in these.

But now, since all is idle,
To this lost heart be kind,
Ere to a town you journey
Where friends are ill to find.

Заставь дурака молиться
За здравье твое, дружок, —
Я так возоплю велегласно,
Уж точно услышит Бог!

Страстей моих глупых ради
Спаситель вонмет мольбе —
И вольная и невольная
Простит согрешенья тебе!

Избавит от всякой скверны,
Пока я поклоны бью!
И внидешь ты в Царство Божье
Верхом на чужом горбу!

Вот так и договоримся —
Я буду предстатель твой,
Я лоб расшибу, молившись,
А ты уж греши – со мной!

'Oh, sick I am to see you,
will you never let me be?
You may be good for something,
but you are not good for me.
Oh, go where you are wanted,
for you are not wanted here.
And that was all the farewell
when I parted from my dear.

'I will go where I am wanted,
to a lady born and bred
Who will dress me free for nothing
in a uniform of red;
She will not be sick to see me
if I only keep it clean:
I will go where I am wanted
for a soldier of the Queen.

'I will go where I am wanted,
for the sergeant does not mind;
He may be sick to see me
but he treats me very kind:
He gives me beer and breakfast
and a ribbon for my cap,
And I never knew a sweetheart
spend her money on a chap

'I will go where I am wanted,
where there's room for one or two,
And the men are none too many
for the work there is to do;
Where the standing line wears thinner
and the dropping dead lie thick;
And the enemies of England
they shall see me and be sick.

«Ну все! Терпение лопнуло!
Ты, видно, и правда псих!
Сносить эти дикие выходки
уже нет сил никаких!
Ищи другую подружку —
попроще и поглупей!» —
Таков был E-mail последний
последней любови моей.

Найду я другую подружку —
попроще и понежней,
И долго искать не придется —
давно мы знакомы с ней.
Мы с ней занимались любовью
еще с тринадцати лет.
А если она изменяла —
я сам изменял в ответ.

Найду я другую подружку —
совсем простушка она,
Прости Господь, глуповата
и ветрена, и юна.
Она болтушка и врушка,
зато не динамит любя.
Она и правда богиня —
в отличие от тебя.

С такой подружкой я справлюсь,
А разозлюсь – и с тремя!
Придется Эрато смириться,
что так ей неверен я!
И будет Эвтерпа виться
в моих объятьях змеей!
Смиренница Каллиоппа
разделит пламень со мной!

On the idle hill of summer,
Sleepy with the flow of streams,
Far I hear the steady drummer
Drumming like a noise in dreams.

Far and near and low and louder
On the roads of earth go by,
Dear to friends and food for powder,
Soldiers marching, all to die.

East and west on fields forgotten
Bleach the bones of comrades slain,
Lovely lads and dead and rotten;
None that go return again.

Far the calling bugles hollo,
High the screaming fife replies,
Gay the files of scarlet follow:
Woman bore me, I will rise.

В летний зной на Селигере
Тишина и благодать.
Так какого ж было хера
Эту музыку врубать?

Бумс, и бумс, и бумс – ужасно
Бьют в дремотные мозги.
Бесконечны, безобразны,
Вижу, движутся полки!

Сколько их, куда их столько?!
Впереди – Аполлион!
Как писал об этом Толкин.
Ох, не ври, совсем не он!

Вскую языки метутся,
Призывая вражью рать…
Все! Пора мне окунуться.
Перегрелся я, видать.

White in the moon the long road lies,
The moon stands blank above;
White in the moon the long road lies
That leads me from my love.

Still hangs the hedge without a gust,
Still, still the shadows stay:
My feet upon the moonlit dust
Pursue the ceaseless way.

The world is round, so travellers tell,
And straight though reach the track,
Trudge on, trudge on, 'twill all be well,
The way will guide one back.

But ere the circle homeward hies
Far, far must it remove:
White in the moon the long road lies
That leads me from my love.

Блестит дорога под луной,
И не дрожат листы.
Блестит дорога под луной.
Любовь моя, прости!

Светло и чудно в небесах,
В сиянии земля.
Со старой песней на устах
Один шагаю я.

В сияньи голубом земля
Готовится ко сну.
Ну что ж, немного погодя
Я тоже отдохну.

Найду свободу и покой
И сном забудусь я…
Блестит дорога под луной.
Прости, любовь моя.

As through the wild green hills of Wyre
The train ran, changing sky and shire,
And far behind, a fading crest,
Low in the forsaken west
Sank the high-reared head of Clee,
My hand lay empty on my knee.
Aching on my knee it lay:
That morning half a shire away
So many an honest fellow's fist
Had well nigh wrung it from the wrist.
Hand, said I, since now we part
From fields and men we know by heart,
For strangers' faces, strangers' lands, —
Hand, you have held true fellows' hands.
Be clean then; rot before you do
A thing they'd not believe of you.
You and I must keep from shame
In London streets the Shropshire name;
On banks of Thames they must not say
Severn breeds worse men than they;
And friends abroad must bear in mind
Friends at home they leave behind.
Oh, I shall be stiff and cold
When I forget you, hearts of gold;
The land where I shall mind you not
Is the land where all's forgot.
And if my foot returns no more
To Teme nor Corve nor Severn shore,
Luck, my lads, be with you still
By falling stream and standing hill,
By chiming tower and whispering tree,
Men that made a man of me.
About your work in town and farm
Still you'll keep my head from harm,
Still you'll help me, hands that gave
A grasp to friend me to the grave.

Наступает минута прощания.
Покидая отеческий край,
Весь в слезах я шепчу: «До свидания!»,
Про себя повторяя: «Прощай!»

На чужбину меня провожая,
Провожая меня в целый мир,
Собралася толпа небольшая
Тех, кого я тогда зафрендил.

Элизиум, прощай,
Меня не забывай,
Прощай, АСП!
Прости-прощай! Прости-прощай!

Летят-летят года,
Но песня со мною всегда!
И так прекрасно
В лазури ясной
Горит-горит одна звезда!
В лазури ясной,
Многотиражной
Горит-горит одна звезда!

Отечество, прощай,
Меня воспоминай,
Прощай, ГРД!
Прости-прощай! Прости-прощай!

Никогда не предам я злословию,
Никогда, ни за что не предам,
Присягнувши такому сословию,
Присягнувши таким вот френдам!
И —
Рам-пам-пам-пам,
Рам-па-па-ру-рам!