Тимур Кибиров - Стихи

Забытой весной идет выпускник
С очкастой училкой своей,
И солнышко ласково смотрит на них
Меж светло-зеленых ветвей.
И вместо музыки птицы несут
Такой веселый сумбур!
– Пойдемте в лесок, хотя б на часок!
«Ну что ж, пойдемте, Тимур».

Весна красна, зелена, желта,
Сиренева и голуба!
Не зря же лучится сия красота,
Конечно же, это судьба!
Нас соединяет Эдема творец,
А никакой не Амур!
Ах, все это знак, ну правда же так?
«Ну что ж, возможно, Тимур».

То в высшем совете давно решено,
Чтоб мы заключили брак!
Вкушая лобзаний твоих вино,
Твои осязая… Ах!
Ах, эта полуулыбка твоя,
Насмешливый твой прищур…
Запомним давай навек этот май!
«Ну что ж, давайте, Тимур».

Да что «давайте»! Да я бы дал,
Да ты-то. Простите, вы.
Последний рассудок я потерял
От вашей такой любви.
Так лучше уж вы давайте скорей,
Простите за каламбур!..
Ну хоть разочек! ну мой дружочек!..
«Ну что ж, прощайте, Тимур».

When the lad for longing sighs,
Mute and dull of cheer and pale,
If at death's own door he lies,
Maiden, you can heal his ail.

Lovers' ills are all to buy:
The wan look, the hollow tone,
The hung head, the sunken eye,
You can have them for your own.

Buy them, buy them: eve and morn
Lovers' ills are all to sell.
Then you can lie down forlorn;
But the lover will be well.

Прекрати, дружок, базар —
Цены уж давно не те.
Эксклюзивен мой товар,
Ну а твой – прет-а-порте!

Разве торг уместен здесь?
Лучше бартер – баш на баш.
Ночка вся и сам я весь,
Весь я твой, как только дашь!

Бросив цену набавлять,
Не торгуйся, не жидись —
И ценою ночи взять
Соглашайся эту жизнь!

When smoke stood up from Ludlow,
And mist blew off from Teme,
And blithe afield to ploughing
Against the morning beam
I strode beside my team,

The blackbird in the coppice
Looked out to see me stride,
And hearkened as I whistled
The trampling team beside,
And fluted and replied:

'Lie down, lie down, young yeoman;
What use to rise and rise?
Rise man a thousand mornings
Yet down at last he lies,
And then the man is wise.

I heard the tune he sang me,
And spied his yellow bill;
I picked a stone and aimed it
And threw it with a will:
Then the bird was still.

Then my soul within me
Took up the blackbird's strain,
And still beside the horses
Along the dewy lane
It sang the song again:

'Lie down, lie down, young yeoman;
The sun moves always west;
The road one treads to labour
Will lead one home to rest,
And that will be the best.

Вот снова я включаю
(О, Господи, зачем?!)
И пялюсь в телевизор,
Дивлюсь ублюдкам тем,
От ненависти нем.

Сливаются их лица
В единое мурло,
И шип змеиный слышен
Отчетливо и зло
Сквозь чертово стекло:

«А ну давай отсюда!
Покинь мою юдоль!
Покинь мой мир и век мой!
А то – пройти изволь
Дресс-код и фейс-контроль!»

И ошалев от страха,
Не находя ответ,
Я вырубаю ящик
И выключаю свет.
Но сна в помине нет.

И в темноте безбрежной,
В кромешной тишине
Изменница-Психея
Нашептывает мне
Отчетливо вполне:

«Давай уйдем отсюда!
Ну погляди окрест —
Нам здесь совсем не место,
Мы не из этих мест.
Пора уж знать и честь».

'Farewell to barn and stack and tree,
Farewell to Severn shore.
Terence, look your last at me,
For I come home no more.

'The sun burns on the half-mown hill,
By now the blood is dried;
And Maurice amongst the hay lies still
And my knife is in his side.

'My mother thinks us long away;
'Tis time the field were mown.
She had two sons at rising day,
To-night she'll be alone.

'And here's a bloody hand to shake,
And oh, man, here's good-bye;
We'll sweat no more on scythe and rake,
My bloody hands and I.

'I wish you strength to bring you pride,
And a love to keep you clean,
And I wish you luck, come Lammastide,
At racing on the green.

'Long for me the rick will wait,
And long will wait the fold,
And long will stand the empty plate,
And dinner will be cold.

Прощайте, вешние холмы,
Прощай, осенний лес!
Ни лета зной, ни хлад зимы
Меня не встретят здесь.

И с пересадками двумя
До ветки голубой
Уж не поеду больше я
С повинной головой.

В залог сердечной дружбы мне
Рубашек не дадут
На день рождения, зане
Меня не будет тут.

Дареный eau-de-toilette
Полгода я не жму,
Ржавеет тоненький «Gillette» —
Мне бриться ни к чему!

И «Орбит» незачем жевать,
Чтоб заглушить табак, —
Кого я стану целовать,
Тому сойдет и так.

Был прав или виновен я
Пред правдою земной,
Но мне Предвечный Судия
Уже воздал с лихвой.

И я навеки обречен
Тот вкус воспоминать —
Твоих чудесных макарон
Мне больше не едать!

On moonlit heath and lonesome bank
The sheep beside me graze;
And yon the gallows used to clank
Fast by the four cross ways.

A careless shepherd once would keep
The flocks by moonlight there,[4]
And high amongst the glimmering sheep
The dead man stood on air.

They hang us now in Shrewsbury jail:
The whistles blow forlorn,
And trains all night groan on the rail
To men that die at morn.

There sleeps in Shrewsbury jail to-night,
Or wakes, as may betide,
A better lad, if things went right,
Than most that sleep outside.

And naked to the hangman's noose
The morning clocks will ring
A neck God made for other use
Than strangling in a string.

And sharp the link of life will snap,
And dead on air will stand
Heels that held up as straight a chap
As treads upon the land.

So here I'll watch the night and wait
To see the morning shine,
When he will hear the stroke of eight
And not the stroke of nine;

And wish my friend as sound a sleep
As lads' I did not know,
That shepherded the moonlit sheep
A hundred years ago.

По улицам метель мела,
Свивалась и шаталась.
Весна давно уже пришла,
А все не начиналась.

Но первокурснику МОПИ[5]
Погода безразлична —
Он ищет как себя убить,
Не больно и прилично.

Ему бы черный пистолет,
Цианистый бы калий,
Но где в тиши тех страшных лет
Вы б это отыскали?

Да и шнурки поди сумей
Связать над унитазом…
Прыжок – и я уже в уме!..
Вот так вошел я в разум.

Что было поводом – увы —
Я не припомню ныне.
Нет-нет, совсем не от любви.
Наверно, от гордыни.

От осознания того,
Что жизнь обиды множит
И что не видно никого,
Кто чем-нибудь поможет,

Что стыдно жить и поживать,
Что я так долго трушу
И что уменье умирать
Облагородит душу.

Теперь краснею до ушей,
Позор припомнив этот.
Облагородиться душе,
Надеюсь, шансов нету.

The Sun at noon to higher air,
Unharnessing the silver Pair
That late before his chariot swam,
Rides on the gold wool of the Ram.

So braver notes the storm-cock sings
To start the rusted wheel of things,
And brutes in field and brutes in pen
Leap that the world goes round again.

The boys are up the woods with day
To fetch the daffodils away,
And home at noonday from the hills
They bring no dearth of daffodils.

Afield for palms the girls repair,
And sure enough the palms are there,
And each will find by hedge or pond
Her waving silver-tufted wand.

In farm and field through all the shire
The eye beholds the heart's desire;
Ah, let not only mine be vain,
For lovers should be loved again.

Что же, ну что же вы, ивы,
Клены мои, тополя?
Что ж вы такие красивые?
Как же вы тут без меня?

Что же, мое ты сердечко,
Бьешься бессмысленно так?
Рифмами «сучка» и «течка»
Не обойдешься никак!

Что же ты, старче? Чего ты?
Надобно, может, чего?
Полностью выбраны квоты,
Нету у нас больше квот…

Что же ты, иволга-лгунья?
Я разобрать не могу…
И передать не могу я…
Сколько ж, кукушечка? – «Ку!»…

Ку?! Ах ты сука такая!
Ну-ка, скотина, еще!..
Что ж ты, Психея, порхаешь,
Словно полвека не в счет?

On your midnight pallet lying,
Listen, and undo the door:
Lads that waste the light in sighing
In the dark should sigh no more;
Night should ease a lover's sorrow;
Therefore, since I go to-morrow,
Pity me before.

In the land to which I travel,
The far dwelling, let me say —
Once, if here the couch is gravel,
In a kinder bed I lay,
And the breast the darnel smothers
Rested once upon another's
When it was not clay.

По своей и Божьей воле
Вещей лирою звеня,
Стану я великим вскоре,
Может, не пройдет и дня!
Не найти тебе аналог!
Но пока еще я жалок —
Пожалей меня!

Чтоб, покоясь в Пантеоне,
Памятью людской храним,
Я б дразнил Анакреона,
Нагло хвастал перед ним
Тем, что в жизни сей однажды
– Лучше трижды! ладно, дважды —
Был тобой любим.

When I watch the living meet,
And the moving pageant file
Warm and breathing through the street
Where I lodge a little while,

If the heats of hate and lust
In the house of flesh are strong,
Let me mind the house of dust
Where my sojourn shall be long.

In the nation that is not
Nothing stands that stood before;
There revenges are forgot,
And the hater hates no more;

Lovers lying two and two
Ask not whom they sleep beside,
And the bridegroom all night through
Never turns him to the bride.

Роскоши, прохлад и нег
Зря взыскует человек!
Пот и трусость, пот и гнев…
Еду я в метро, взопрев.

Пот и похоть, злость и зной —
Вот он, мир привычный твой!
Вожделенья липкий жир —
Вот он, вот он этот мир!

Хоть бы слабый ветерок
Ниспослал гневливый Бог!
Хоть какой-нибудь сквозняк
Освежил бы сей бардак!

О, как душно, Боже мой!
Неужели пред грозой?..
Дом родимый, мир мирской
Пощади, Создатель мой!