Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
«Надо верить в обычное…»
Надо верить в обычное.
Надо рассчитывать
здраво.
У поэтов
с убийцами,
в сущности,
равная слава.
Кто в веках уцелел?
Разберись
в наслоенье мотивов…
Мы не помним
царей.
Помним:
были Дантес и Мартынов.
Бесшабашные,
нервные,
святые «блюстители долга».
Ну, подумаешь,
невидаль:
однажды вспылили —
и только!
За могильной оградою
все обвиненья
напрасны…
Пахнут
их
биографии
лишь
типографскою
краской.
Вот они на портретах
с улыбками благопристойными…
Так что цельтесь
в поэтов —
и вы попадете
в историю!
«Вернуться б к той черте, где я был мной…»
Вернуться б к той черте,
где я был мной.
Где прилипает к пальцам
хлеб ржаной.
И снег идет.
И улица темна.
И слово «мама» —
реже, чем «война»,
Желания мои скупы.
Строги.
Вся биография —
на две строки.
И в каждой строчке
холод ледяной…
Вернуться б к той черте,
где я был мной.
Вернуться бы,
вернуться б к той черте,
где плачу я в полночной духоте,
где очень близко
губы и глаза,
где обмануть нельзя,
смолчать нельзя.
Измены —
даже мысленно —
страшны.
А звездам в небе
тесно от луны.
Все небо переполнено луной…
Вернуться б к той черте,
где я был мной.
Не возвращаться б
к той черте,
когда
становится всесильной немота.
Ты бьешься об нее.
Кричишь,
хрипя.
Но остается крик внутри тебя.
А ты в поту.
Ты память
ворошишь.
Как безъязыкий колокол, дрожишь.
Никто не слышит крика твоего…
Я знаю страх.
Не будем
про него.
Вернуться б к той черте,
где я был мной.
Где все впервые:
светлый дождь грибной,
который по кустарнику бежит.
И жить легко.
И очень надо
жить!
Впервые «помни»,
«вдумайся»,
«забудь».
И нет «когда».
А сплошь —
«когда-нибудь».
И все дается малою ценой.
Вернуться б к той черте,
где я был мной.
Вернуться б к той черте…
А где она?
Какими вьюгами заметена?
Стихи о собаках
Дворовых собак
по-особому холят
за то, что они,
на луну подвывая,
от будки до дома
все ходят и ходят
под гулкою проволокой
как трамваи…
Я их не тревожу.
Я с ними не знаюсь.
За это
они меня вправе облаивать…
Но жарко читать мне
спокойную надпись:
«Собак без ошейников
будут вылавливать…»
За что их?
За внешность?
За клочья репейника?
За пыльную шерсть?
За неясность породы?
За то, что щенками
доплыли до берега?
Доплыли
и стали ошибкой природы?..
Собаки-изгои.
Собаки-отшельники.
Надрывней поминок.
Ребенка добрее.
Они бы надели
любые ошейники,
надели бы!
Если б ошейники грели.
За что их?
У них же —
душа нараспашку.
Они ж
в Человечество верят
отчаянно!..
И детское:
«Мама, купи мне собачку…» —
в собачьих глазах
застывает печалинкой…
И вот, —
разуверившись в добрых волшебниках,
последнюю кость
закопав под кустами, —
собаки,
которые без ошейников,
уходят в леса.
Собираются в стаи…
Ты знаешь,
у них уже —
волчьи заботы!
Ты слышишь:
грохочут
ружейные полымя!..
Сегодня мне снова
приснятся заборы.
И лязги цепные
за теми заборами.
Разговор с доктором
– Доктор!
Любовь умирает…
– Симптомы?..
– Чувствовал вялость.
Спал до обеда.
Не было
необъяснимой истомы.
Не было жара.
Не было бреда.
На семь минут
опоздал на свиданье.
Есть и причина?
Часы подкосили.
Думал зайти в магазин за цветами.
Вспомнил, что переучет
в магазине.
Даже обрадовался…
А после
были в кино.
Прошли мимо парка.
Я говорил о хоккее
и пользе
нового помещенья Госбанка…
Выпили чай с пережаренным тортом.
От разговоров
не было проку.
Дальше…
А что вы там пишете,
доктор?..
– Я вам выписываю
дорогу.
«Убегу от зноя южного…»
Убегу от зноя южного,
пыльного и злого дня…
Здравствуйте,
товарищ Юрмала!
Как вы жили
без меня?..
Нацепив из пены бантики,
на берег плеснет волна.
Пусть не хмурит брови Балтика, —
знаю,
как добра она…
Я, завидуя художникам,
встану рано поутру.
Нарисую
тучу с дождиком,
а потом ее сотру.
Будет ветер плыть над дюнами,
светом солнечным пронзен…
И пойду я к морю,
думая
ни о чем
и обо всем.
Станет жизнь моя высокою,
к теплым дюнам припаду.
С добрыми большими соснами
разговоры заведу.
Захмелев от ветра юного,
спелая блеснет заря…
Подари на память,
Юрмала,
мне кусочек янтаря.
Гагра
Г. Багатурия
Живу на белом свете.
Впрочем,
какой он белый?
Он – цветной!
Распотрошен и разворочен.
Подкрашен дымчатой волной.
Он пальмовый.
Он импозантный.
Наивный.
Верящий стихам.
Лихой!
Автобусный!
Базарный!
Смеющийся по пустякам!..
Устав от разноцветной ноши,
повесив в небе
лунный нож,
желает всем
спокойной ночи,
а верит
в бешеную ночь!
Озарена коротким мигом
вся жизнь!
И отступленья нет!..
Вверху —
над морем – и над миром —
и белый снег.
И белый свет…
А я живу на свете пестром!
Я с ним накоротке знаком.
Он пахнет
свежею лепешкой,
сациви,
пляжем,
чесноком.
Захватан
липкими руками…
Но даже тем одним
велик,
что очередь за шашлыками
сама похожа на шашлык.
Ты
Алене
Я спокоен.
Я иду своей дорогой.
Не пою, что завтра будет веселей.
Я суровый.
Я суровый.
Я суровый…
Улыбаешься в ответ:
«А я —
сирень…»
Застываю рядом с мраморной колонной.
Удивляюсь:
почему не убежал.
Я холодный.
Я холодный.
Я холодный…
Улыбаешься в ответ:
«А я —
пожар…»
Я считаю перебранку бесполезной.
Все в порядке!
Пусть любовь повременит.
Я железный.
Я железный.
Я железный!..
Улыбаешься в ответ:
«А я —
магнит…»
«Рыбы уходят спать на деревья…»
Рыбы
уходят спать на деревья —
верю.
Зайцы купаются
до одуренья —
верю.
Лошадь
читает по-итальянски —
верю.
Юный петух
уличен в постоянстве —
верю.
Пудрой не пахнет
в дамском салоне —
верю.
Пляж в Антарктиде,
снег – на Цейлоне —
верю.
В льва,
перешедшего с мяса на травку,
верю.
В труса,
готового ринуться в драку,
верю.
В нищего,
с хохотом жгущего деньги,
верю.
И в непорочность
гулящей девки
верю.
В то, что убийца плачет,
раскаясь,
верю…
Ты говоришь мне: «Люблю!..»
Усмехаюсь.
Не верю.
Дети бессмертия
Станут памятью встречи,
привычки,
слова…
А они не вернутся.
Отбушует зима.
Поседеет вдова…
А они не вернутся.
Скорбь утихнет.
Уснет на ладонях Земли…
А они не вернутся.
Снова
к пепельным звездам
уйдут корабли…
А они не вернутся.
В карауле
друзья не устанут стоять…
А они не вернутся.
Будет море шуметь.
Будет солнце сиять…
А они не вернутся.
И погаснут миры.
И возникнут миры…
Но одно лишь известно:
Мы
состаримся.
Мы будем жить
до поры.
А они —
будут вечно.
«Смеркается…»
