Евгений Плужник - Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

Обнажаются нехотя ветви,
Тихий сад под дождем шелестит.
Это молодость наша, как ветер,
На конях буйногривых летит.

Не поймать мне коней этих гордых,
Не вернуть быстроногих назад.
Как весна, отцвели наши годы,
Только в памяти ярко горят…

Не грущу о весне журавлиной.
Я для сердца усладу найду.
Расцветает под осень калина
Над Днепром в моем тихом саду.

Я любуюсь калиновым цветом
На холмах половецких крутых,
Там, где песни смолкают, как ветер,
Что вдали за рекою затих.

За что любить, за что жалеть тебя?
Пути по жизни вкривь идут и вкось,
В осенний хмурый день с потоками дождя
Сливается поток твоих тяжелых кос.

В печальный день осокой вековой
Вода тяжелая коснулась век твоих
И ветер, что за мокрою горой,
Взметнулся, а потом навек затих.

Вдоль по дороге в поле, в лес иду,
Однако жизнь свою не обойду…
Я синеглазку знал совсем другую,
Шальную, гордую, совсем земную.

Она идет счастливою походкой,
В душе не зная ни добра, ни зла,
Такая молодая и неробкая,
Какою никогда ты не была.

Спрошу я у тучи — тяжелой слезою
Просеется звезд дальний свет.
Того, кто, как равный, сражался с грозою,
Навеки уж нет!

Спрошу у горы, что стоит над провалом,
Укутана тучей, седа.
Кто равным и близким был тучам и скалам,
Ушел навсегда.

Спрошу я у ветра, что, волны посеяв,
Штормами их в море несет.
Был шторма сильнее и ветра быстрее,
Его с нами нет!

Навеки! Навеки! Грозою и горем
Земля безутешно шумит.
И слышит — как вновь над разбуженным морем
Когорта летит.

Когорта крылатых, бессмертных и сильных,
Шуми, как при шторме, шуми.
Мы также бесстрашны! Отчизна, на крыльях
И нас подними!

Родная Рось, души живая влага,
Стою у берегов твоих крутых.
К тебе пришла судьбы моей дорога,
И сердца шум в груди моей затих.

Чаруют взор мой медленные воды,
И все вокруг туманом залилось.
Покой и тишь в вечернем небосводе —
Он как река, он тоже речка Рось.

Глядеть весь век и век не наглядеться
И тиши не наслушаться вовек.
И с этой ширью воедино слиться,
С теченьем самых чистых синих рек.

Чтоб в час вечерний скромною красою
Склоненных над холмами тихих верб,
Осыпанных серебряной росою,
Наполнить нестихающий напев.

Чтоб вновь идти спокойным и счастливым,
Найти доселе неизвестный край,
И вновь сказать и берегам, и нивам
Святое «здравствуй», горькое «прощай».

Прощай, прощай, моя живая влага!
Волшебный мир, не исчезай, живи!
Трава увядшая и пыльная дорога,
Прощайте навсегда и вы…

Уж август наступил, темнее ночи.
На склоне лет, в рассветный ясный час,
Когда роса вдруг окропит мне очи,
Я улыбнусь, припоминая вас.

Часто мне снится
Взгляд милый твой,
Небо в колодце,
Травы весной.

Поле искрилось
И колосилось.
Все, что приснилось,
Переменилось.

Ветер гуляет,
Шлет непогоду,
Рвет и бросает
Листья на воду.

Только в колодце
Все та же вода.
Милая вновь
Не вернется сюда.

Вы видели, как речка умирает
В полынном, дремлющем степном краю,
Как засуха до ила выпивает
Ее теченья слабую струю,
Как ряд халуп, на берегу уснувших,
Убого сиротеют, а ветра,
Как голос запустенья, крик лягушек
В весенние разносят вечера.

Там, где когда-то голубого цвета
Был плес, в котором, радостно-ясна,
Отсвечивала красками рассвета
Задумчивая неба глубина,
Где били роднички и тихой звенью,
Спокойным всплеском наполняли тишь,
Где пену, плывшую вниз по теченью,
Плавучий перехватывал камыш,

Теперь вокруг все мертво, мертво там…

К тебе, полынь, рукой тянусь.
Я знаю: ты горька на вкус.
Но почему? Что сталось?
Иль сладких не пила дождей
С приходом вешних, теплых дней
И в росах не купалась?

Иль с незапамятных веков
Далеких предков пот и кровь
Ты впитывало, зелье,
И бережешь доселе?

Растешь на круче, на песке,
В овраге, возле хаты…
Несут коровы в молоке
Твой привкус горьковатый.

Ты забираешься в жита —
Те, что взрастили степи,
Чтоб чувствовалась горечь та
В насущном нашем хлебе.

Что ж, Трофим, запрягай коровенок, пора за работу!
Тучи, кажись, стали реже чуть-чуть. Ох, как надоела
Вся эта морось и слякоть! Уже и стерня потонула
В буйной отаве. Пчелы жужжат над глухою крапивой.
Копны давно потемнели, слежались, зерно прорастает —
Тут и навильник поднять со снопом над землей не легко.
Долго после повозку тащить коровенкам в слободку,
В ту, что вдали в зеленых садах утопает. Недавно
В Граковке мимо церквушки «фордзоны» проехали с шумом.
Сколько их — пять? А кому их водить? У кого с малых лет
Сын — тракторист?
                      Ну, вестимо, не твой же, не твой, не Трофима!..
Едут. Колеса и люшни скрипят. Тяжко ступать коровенкам.
Морось опять началась.
                                   «Хоть ты плачь!»
                                                                Все так же
                                                                                        проходят
Дни полевых работ, как и во времена Гесиода.

Тревожная пора! Набух армяк,
Отяжелел, — шумливый и колючий
Дождь льет и льет. Не сходят с неба тучи.
Засохший грунт податливо размяк.
Не скошен хлеб. Расхлябанный большак
Весь в колеях. Не просыхают кручи.
Осело сено в копнах на лугах.
А там, вдали, гроза еще ревучей,
Несет на села грозный свой заряд.
Вот где встряхнет у старых осокорей
Раскидистые ветви! Закипят
Потоки шумные на косогоре.
Польется «молоко» с беленых хат,
И ягоды посыплются, как зори.

И будут рдеть, лишь дунет ветровей,
Подобны ярким дорогим каменьям,
В росистой поросли, что с нетерпеньем
Ввысь тянется, к сплетению ветвей,
Больших и старых. Сад глухой, ей-ей,
Как будто захмелел иль с умиленьем
Внимает танцу с приглушенным пеньем
Листочков молодых — своих детей.
Какая свежесть! Словно в думе той:
«Возцобні комиші, довольні води!»
Чу! Ясно слышно после непогоды
Там, где-то на тропиночке степной,
Над просыхающей от ливня нивой,
Вечерней песни взмыл мотив счастливый.

                               …Далёко-далёко вокруг
Бежит, бежит, подернут синей дымкой, луг,
А ближе к полотну — чертополох, ромашки,
Полынь сухая, полоса цветущей кашки,
Мелькнул подсолнух, кем-то срезанный, на нем
Меж листьев пасынки оранжевым огнем
Горят, красуются. А вон синюк, что летом
Заярье заливал голубоватым цветом,
Подсох и полинял, и редкая пчела
Сюда уж залетит из дальнего села.
Там, где кончается стерня, покрыта пылью,
Отцвел купавник, лишь торчат одни будылья.
Рыжеет донник вдоль бахчи. А вон курень
Из камыша и разных веток, целый день
И ночь, поставленный на взгорке одиноко,
Вовсю глядит, прищурив старческое око,
И дыма ниточка висит над ним…

Летит локомотив сквозь эти все картины,
Чумазый машинист торчит в окне кабины,
На рельсы смотрит, а порою бросит взгляд
На груды угля, руд, а вот уже летят,
Проносятся луга, щетинистые нивы,
Мелькают хутора, вкруг них — черешни, сливы,
Течет петлистая тропа туда, где вширь
Долина разлеглась. Какой глубокий мир!
Вон стайка пастушков мелькнула у проселка —
Затеяли игру, а по отаве колкой
Вольготно разбрелось десятка два телят,
И светом, и теплом от белых веет хат.
Еще местами, продлевая жизни сроки,
Букашки греются на слабом солнцепеке —
Сонливо, неподвижно, без былых забот.
Вдруг солнца луч серебряно блеснет
На тонкой паутинке. А на ней листочек
Колеблется без ветра — жизнь продлить ли хочет
Иль жаль ему осенних этих дней?..