Алексей Апухтин - Полное собрание стихотворений

  Один корнет, по имени Юрлов,
Внезапно заболел горячкою балетной.
    Сейчас созвали докторов,–
Те выслали его с поспешностью заметной
    По матушке по Волге вниз,
      Чтоб пить кумыс.
Юрлов отправился, лечился, поправлялся,
Но, так как вообще умеренностью он
      В питье не отличался
    И был на выпивку силен,
Он начал дуть кумыс ведром, и преогромным,
    И тут с моим корнетом томным
  Случилось страшное несчастье… Вдруг
      О, ужас! О, испуг!
  Чуть в жеребенка он не превратился:
Охотно ел овес, от женщин сторонился,
    Зато готов был падать ниц
Пред всякой сволочью из местных кобылиц.
Завыли маменьки, в слезах тонули жены,
    В цене возвысились попоны,
    И вид его ужасен был
      Для всех кобыл.
Твердили кучера: «Оказия какая!»
    И наконец начальник края,
    Призвав его, сказал: «Юрлов,
    Взгляни, от пьянства ты каков!
    И потому мы целым краем
    Тебя уехать умоляем.
    Конечно, гражданина долг
    Тебе велел бы ехать в полк,
Но так как лошадей у нас в полку не мало,
    То, чтоб не сделалось скандала,
Покуда не пройдет волнение в крови,
    В Москве немного поживи!»
    Юрлов послушался, явился
    В Москву – и тотчас же влюбился
    В дочь генерала одного,
С которым некогда был дружен дед его.
    Всё как по маслу шло сначала:
    Его Надина обожала,
    И чрез неделю, в мясоед,
    Жениться должен был корнет.
  Но вот что раз случилось с бедной Надей:
Чтобы участвовать в какой-то кавалькаде,
    Она уселася верхом
  И гарцевала на дворе своем.
    К отъезду было всё готово.
  Вдруг раздался протяжный свист Юрлова.
Блестя своим pince-nez[77], подкрался он, как тать,
И страстно начал обнимать…
    Но не Надину, а кобылу…
    Легко понять, что после было.
    В испуге вскрикнул генерал:
    «Благодарю, не ожидал!»
Невеста в обморок легла среди дороги,
    А наш Юрлов давай Бог ноги!
Один фельетонист, в Москве вселявший страх,
Сидевший в этот час у дворника в гостях
  И видевший поступок этот странный,
  Состряпал фельетон о нем пространный
  И в Петербург Киркору отослал.
    Конечно, про такой скандал
  Узнала бы Европа очень скоро,
    Но тут, по счастью, на Киркбра
  Нахлынула беда со всех сторон.
      Во-первых, он
  Торжественно на площади столичной
    Три плюхи дал себе публично,
  А во-вторых, явилася статья,
  Где он клялся, божился всем на свете,
      Что про военных ни…
  Не станет он писать в своей газете.
    Вот почему про тот скандал
    Никто в Европе не узнал.

Читатель, если ты смышлен и малый ловкий,
  Из этой басни можешь заключить,
  Что иногда кумыс возможно пить,
    Но с чувством, с толком, с расстановкой.
А если, как Юрлов, начнешь лупить ведром,
  Тогда с удобством в отчий дом
    Вернешься шут шутом.

Напрасно дружеским обухом
Меня ты думаешь поднять…
Ну, можно ли с подобным брюхом
Стихи без устали писать?
Мне жить приятней неизвестным,
Я свой покой ценю как рай…
Не называй меня небесным
И у земли не отнимай!

Почтенный Оливье, побрив меня, сказал:
    «Мне жаль моих французов бедных –
  В министры им меня Господь послал
И Трубникова дал наместо труб победных».

С тобой размеры изучая,
Я думал, каждому из нас
Судьба назначена иная:
Ты ярко блещешь, я угас.

Твои за жизнь напрасны страхи,
Пускайся крепче и бодрей,
То развернись, как амфибрахий,
То вдруг сожмися, как хорей.

Мои же дни темны и тихи.
В своей застрявши скорлупе,
И я плетуся, как пиррихий,
К чужой примазавшись стопе.

О Боже! Ты, который зришь
Нёс, прихожан сей церкви светской,
Молитву русскую услышь,
Хотя и в стороне немецкой!
Молитва будет та тепла,
Молю тебя не о Синоде…
Молю, чтоб главный бич в природе –
Холера – далее ушла.
Молю, чтоб судьи мировые,
Забыв обычаи былые
И на свидетеля не злясь
За то, что граф он или князь,
Свой суд по совести творили…
Чтоб даже, спрятав лишний гром,
И генерала не казнили
За то, что чин такой на нем.
Чтоб семинарий нигилисты
И канцелярий коммунисты –
Маратов модная семья –
Скорее дождались отставки,
Чтоб на Руси Феликса Пья
Напоминали разве пьявки…
Чтобы журнальный Оффенбах,
Катков – столь чтимый всей Москвою,
Забывши к немцам прежний страх,
Не трепетал пред колбасою!
Чтобы в течение зимы,
Пленясь победою германской,
В солдаты не попали мы
По силе грамоты дворянской…
К пенатам возвратясь своим,
Чтоб каждый был здоров и статен
И чтоб отечественный дым
Нам был действительно приятен.

Ниспослан некий вождь на пишущую братью,
Быв губернатором немного лет в Орле…
Актера я знавал… Он тоже был Варле…
Но управлять ему не довелось печатью.

Двести лет тому назад
Соизволил царь родиться…
Раз, приехавши в Карлсбад,
Вздумал шпруделя напиться.
Двадцать восемь кружек в ряд
В глотку царственную влились…
Вот как русские лечились
Двести лет тому назад.

Много натворив чудес,
Он процарствовал счастливо..
«Борода не curgemass»[78] –
Раз решил за кружкой пива.
С треском бороды летят…
Пытки, казни… Все в смятенье!..
Так вводилось просвещенье
Двести лет тому назад!

А сегодня в храм святой,
Незлопамятны, смиренны,
Валят русские толпой
И, коленопреклоненны,
Все в слезах, благодарят
Вседержителя благого,
Что послал царя такого
Двести лет тому назад.

Петр Первый не любил попов. Построив Питер,
    Он патриарха сократил…
Чрез двести лет ему Кустодиев-пресвитер
    Своею речью всё отмстил.

По всевышней воле Бога
Был твой спич довольно пуст.
Говорил хотя ты много,
Всё же ты не Златоуст.

Напрасно молоком лечиться ты желаешь,
  Поверь, леченье нелегко:
Покуда ты себе питье приготовляешь,
От взгляда твоего прокиснет молоко…

От взора твоего пусть киснет шоколад,
Пусть меркнет день, пусть околеет пудель,
Мы молим об одном – не езди ты в Карлсбад,
Боимся убо мы, чтоб не иссякнул шпрудель.