Уильям Блейк - Поэзия английского романтизма XIX века

Как дорог мне час умиранья дня,
Когда струится пламень по волнам
И, грудь воспоминаньями тесня,
Минувшее опять приходит к нам.

Тогда душа полна одной мечтой:
В навечном отрешенье от тревог
Хочу пойти тропинкой золотой,
Найти покоя светлый островок.

Если б Эрин к былому душою приник,
До предательства[239] трусов презренных,
Когда Молаки[240] свой золотой воротник
У захватчиков вырвал надменных.
В бой под стягом зеленым вели короли
Алых рыцарей в блеске багрянца,[241]
Прежде чем Изумруды Закатной Земли[242]
Увенчали главу чужеземца!

А теперь — предвечерней порой — рыболов
В ясных водах, где отмель Лох Нига[243],
Видит башен руины, остатки валов:
То былого раскрытая книга!
Горделивого сердца возвышенный сон,
Отсвет канувшей в море державы…
Так вот можно увидеть сквозь волны времен
Скорбный мир увядающей славы!

Как яркий светильник, озаряющий сумрачный храм,
Сияющий издали людям в глухую ненастную ночь,
Горячее сердце стучит, не сдаваясь скорбям,
И дух победительный бедам осилить невмочь.
О Эрин, о Эрин, от пролитых слез не потух
За долгие ночи неволи твой неиссякающий дух.

Усталые нации гибли, но был твой восход молодым,
Твоя восходила заря, а другие клонились в закат.
Тяжелое облако рабства повисло над утром твоим,
Но яркие полдни свободы вокруг негасимо горят.
О Эрии, о Эрин, в тени миновали года,
И сгинули все гордецы, но твоя не бледнеет звезда.

Спит белая лилия, покуда на свете зима.
Дожди не остудят ее, не разбудят ветра.
Наступит весна, и она встрепенется сама,
Свобода согреет ее, и солнце шепнет ей: «Пора!»
О Эрин, о Эрин, зимы твоей кончился срок.
Надежды, осилившей зиму, наконец развернется цветок.

Молчит просторный тронный зал,
И двор порос травой:
В чертогах Тары[244] отзвучал
Дух музыки живой.
Так спит гордыня прежних дней,
Умчалась слава прочь, —
И арфы звук, что всех нежней,
Не оглашает ночь.

Напевы воинов и дам
В руинах не слышны, —
Но иногда витает там
Звук лопнувшей струны:
Как будто Вольность, не воспев,
Отпев свои права,
Спешит сказать, сквозь боль и гнев,
Что все еще жива!

Хоть в слезах я глядела на Эрин вдали,
Звуки арфы твоей в мою душу вошли,
А спешил ты в изгнанье мне душу пленить,
Чтоб родную Ирландию мне возвратить.

Мне б вернуться на берег скалистый морской,
Где тебя не настигнет чужак никакой;
Я прильнула бы к прядям желанных волос,
Что угрюмому ветру трепать довелось!

И не бойся, что локон — в ночной тишине —
Затрепещет подобно стозвучной струне:
Злобным саксам тех струн золотых не украсть,
Что сумели воспеть нашу гневную страсть!

Свободного барда презреньем не мучай,
Коль славит услады, отбросив свой меч:
Быть может, рожден он для участи лучшей
И пламень святой мог бы в сердце сберечь?
Струна, что провисла на лире поэта,
Когда б пробудились Отчизны сыны,
Могла б прозвенеть тетивой арбалета,
А песня любви — стать напевом войны!

Но слава Отчизны его увядает,
И сломлен ее несгибаемый дух,
И дети ее на руинах рыдают:
Измена и Смерть торжествуют вокруг!
Нам велено доблестных предков стыдиться,
Томись, и казнись, и во тьме умирай, —
Спасем же огонь, озаряющий лица,
Пока не погиб наш ограбленный край!

Пускай наслаждений полны его вежды,
Он жаждет избыть беспредельную боль, —
Оставь песнопевцу хоть проблеск надежды,
Во мраке скитаться ему не позволь!
Прости ему сладость любовных мелодий,
Лишь только б он сердце высоко держала
Не так ли Аристогитон и Гармодий[247]
Цветами увили отмщенья кинжал.

Пусть слава прошла и надежда увяла,
Жив Эрин в словах его гневных стихов;
И, пусть в них веселье порой ликовало,
Певец не забыл его бед и грехов!
Мила чужеземцу тоска наших жалоб,
Грянь, арфа — укором живым прозвучи,
Ведь робость презренная вас не сковала б,
Коль не были б сами себе палачи!

Вестник завтрашней суровой
Битвы здесь; он тут как тут!
Ждут нас вольность иль оковы?
Жизнь иль смерть заутра ждут?
Только ведайте, друзья,
Что в неволе жить нельзя!
Как звезда во мгле сырой,
Так в могиле спит герой, —

И народ его приют
Оросить слезой готов:
Люди будущих годов
О судьбе его поют.
Кто опочил в победный час,
Тот жил не зря, погиб за нас!

Озарен костром багряным,
Враг — он нынче бел, как мел;
Здесь сражались мы с тираном,
Чтоб тиранить нас не смел!
Не скует нам больше он
Злую цепь былых времен!
Громкий рог звучит войной:
Победив, мы мед хмельной
В рог нальем — и пустим вкруг!

Тот, в ком ярость горяча,
Может сгинуть от меча;
Что — для мертвых — горна звук?!
Но блажен, кто пал в бою
За Ирландию свою!

Захватчиков укрыла ночь,
Зарницы блещут на холмах,
И мы не отступили прочь,
И чужд нам был презренный страх.

Надежды воинов в пыли,
Тяжка для патриотов весть, —
Но что утратить мы могли,
Коль с нами наши жизнь и честь?

Исчезли вольности мечты,
Что жили в череде веков;
Блистает солнце чистоты
На стягах гибнущих полков.

И пусть мы все обречены,
Что ж, значит, такова судьба, —
Смирятся ль Эрина сыны
С позорной участью раба!

«Знаешь, арфа моя, что звенит под рукой,
В незабвенные дни была Девой Морской,
И вечерней порой, беспредельно нежна,
В молодого скитальца влюбилась она.

Но, увы, не пленился певец, в свой черед,
Тщетно плакала дева всю ночь напролет,
И пришлось, чтоб терзанья ее прекратить,
В сладкозвучную арфу ее превратить.

Вот как сжалились древле над ней небеса:
Стали струнами арфы ее волоса,
Но еще воздымалась блаженная грудь,
Чтобы чары любви в перезвоны вдохнуть.

Так любовью и скорбью звенит под рукой
Арфа в образе дивном наяды морской:
Ты о ласках любви ей вещать повели
И о муках разлуки, когда я вдали!»

Восплачьте, цепи душат вас,
Позор всего больней:
Увяла в некий день и час
Гордыня прежних дней.
Мудрец вас предостерегал,
А Храбрый пролил кровь,
Но факел Воли отпылал
И не зажжется вновь!

Восплачьте… Впрочем, в некий день,
Блюдя любви закон,
Пусть сгонит внук позора тень
С поруганных имен.
И спросит в храме, где покой
Вкушают раб и князь:
«Чьей святотатственной рукой
Отважный брошен в грязь?

Тиранов ненависть дика:
Они в ней заодно,
А вам в любви еще пока
Сплотиться не дано:
Один, в неведенье своем,
Святыню осквернил,
Когда другой — пред алтарем —
Колени преклонил!»