Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Мачу-Пикчу!..
Глаза закрываю,
                     шепчу:
                              «Мачу-Пикчу!..»
Мы —
ослепшие
ждали тебя,
               будто пума – добычу.
Мы стремились к тебе,
как забытый наследник
                               к престолу.

Было душно и холодно.
Гордо.
И очень просторно.
Мачу-Пикчу
                накатывалась
и к вискам подступала.
Мачу-Пикчу
                покачивалась,
бесконечностью пахла.
Пахла прерванной стройкой.
И мокрой землей.
И лугами…
Жили здесь
                великаны.
Работали здесь
                    великаны.
Я не знаю —
                  когда.
И зачем.
Знаю только,
                 что жили.
Ливни их забавляли.
А землетрясенья смешили.
А когда надвигались на город
тугие лавины,
то они их, дурачась,
в литые ладошки
                       ловили.
Над горами вставали закаты
из кованой меди.

День для них проходил.
А для нас он равнялся
                              бессмертью.
Жили здесь
                великаны.
Размашисто жили.
                         Разгульно!
Нам —
          полжизни прожить.
А для них это —
                       меньше секунды.
Жили здесь
                великаны…

С того потрясенного года
плещет море,
соленое
от великаньего пота!
Угловатые айсберги
трутся о темные камни.
Это —
         слезы детей великаньих.
И жен великаньих.
В них теперь отражаться рассвету
и гаснуть закату…
Великаны потомкам своим
загадали загадку.
И куда-то ушли.
Улетели куда-то.
Уплыли…

Но в спокойствии стен,
но в любой неотесанной глыбе,
в клочковатом тумане,
в журчанье ручьев по террасам
до сих пор существует,
не меркнет
              непонятый разум.
Он остался как вечное эхо.
Как руки у горла.
Лишь ему одному
подчиняются сонные горы.
Мы под ними —
со всем, что в нас есть —
мельтешащим,
                   посконным,
в состояньи микробов,
которые —
               под микроскопом…

Мачу-Пикчу!..
Глаза закрываю,
                     шепчу:
                              Мачу-Пикчу!..
Мы —
оглохшие —
ждали тебя,
               будто пума – добычу.
Ты взглянула в упор
на смешных,
                 суетливых козявок…
И закуталась в облако —
ждать
настоящих хозяев.

Если позволите
или попросите,
я расскажу вам
                   о Старом Дели…
Спали на площади,
спали на площади
люди —
            не люди.
Тени —
           не тени…
Мы
сквозь лежащих
                      шагали дылдами.
Шли, как реклама,
среди отекших.
Площадь храпела,
                        укрывшись дырами
бывших заплат,
невозможных одежек…
В небе луна
караваем хлеба, —
недостижима, как хлеб, —
                                   висела.
Мы не глядели
                    ни вправо, ни влево,
воздух заглатывая
от потрясенья.
Каменный крик
                     колотился в горле.
Мы,
опустив потрясенные головы,
шли через реку
                     рванья и горя.
Вброд
через реку надежд
                        и голода.
Мы перешагивали,
                         переступали
через дыханья и сновиденья…
Чуть копошилась
                       гигантская
                                     спальня —
площадь у ратуши
в Старом Дели.
Мне ее за год
                  не перейти.
Груз этой площади
                           давит
                                  тяжко…
Вот.
…А теперь ты
                  встань и прочти
здесь
что-нибудь о цветах
                           и пташках.

Он сидит —
                 худой,
как ноябрьский куст, —
посреди суеты
и новейших веяний.
Он жует губами,
                      будто на вкус
пробует
каждое из мгновений.
Рядом —
            радужный вихрь
случайных мазков…
В стариковских глазах
глубоко и пустынно.
За его спиною
столько
веков,
что ему перед будущим
                               даже стыдно!

Три раза я в теченье дня
сырой морковью хрупаю…
Желаете
           нанять меня?
Тогда
платите рупию!

Явлюсь из ваших детских снов.
Доставлю счастье полное…

Жалею очень я
слонов,
которые свободные…
Конечно, там еда
                       свежей,
там нет зловоний города.
Конечно,
            мочки их ушей
железом не проколоты.
Не спиливает им никто
их бивни драгоценные…

Слонов жалею я
за то,
что жизнь у них —
                          бесцельная.
Погонщик – мне,
                        а им – вожак
начальником приходится.
И говорят,
              что сам раджа
порой
на них охотится…
Как им, наверно, в темноте
пустынно и не радостно!..

За мной охотятся
                       лишь те,
кто —
с фотоаппаратами.
К тому ж гордиться я могу
накидкою красивою,
когда за мелкую деньгу
фотографам позирую.
Гремит,
          позванивает
                          цепь.
Сношу —
заменят новенькой…

Зато есть цель.
И эта цель
близка,
         как дверь слоновника.

Он —
белее белого,
праздничнее празднества.
Вымахнув над бедами,
высотою
           дразнится.
К небесам из марева
сладко
         лезет
                купол,
свысока посматривая
на индийских кукол.
Сладкие орнаменты,
сладкая природа
ссорятся с пернатыми
тихо и нестрого.
Приторно,
              незагнанно
зной плывет по стенам…
Тадж-Махал
из сахара,
очевидно, сделан.
От такого качества,
несмотря на тление,
слаще новых
                 кажутся
прошлые столетия…

Люди
        пола слабого,
женский век не кончен.
Ах, как вы до сладкого
и сейчас
охочи!
Разукрасив личики
грозно и эффектно,
ах, как вы мурлычете
от речей конфетных!

Делитесь обидами.
Но —
теперь и раньше —
кажетесь
            рабынями,
правите
          мирами.
Медлите,
торопите
гордо и нахально…

Вы нам
          глазки строите.
Мы вам —
Тадж-Махалы.

Хочу я так начать стихи:
меланхоличный гид
острит:
«Поскольку это
                    Леди-стрит,
сейчас мы все холостяки…»

Иди!
      Торгуйся!
                   Выбирай! —
Стоят плечом к плечу.
Впритык.
Доступный рай.
                     Дешевый рай
для морячков
и забулдыг…
Старухи.
           Девочки почти.
(Вон той
чуть больше
                 десяти…)
Вахтеры
           временных жилищ.
Размазанные пятна
лиц.
Ты вслушайся
в зазывный
               смех.
Шагни.
Как хочешь назови
пеналы
          для земных утех,
сплошное лежбище
любви…
Несчитанный,
живой товар.
С цветочком.
                 С блестками на лбу…

…Постой!
Зачем
        кривишь
                    губу?
А ты
себя
не продавал?!
А я
себя
не продаю,
когда, —
всем флюгерам под стать, —
по морде
            подлеца
                       не бью?
(А мог бы!
Ох, как мог бы
                    дать!..)
А ты
себя
не продаешь,
на что-то главное
                        плюя,
когда напропалую
пьешь,
а после плачешь
                      в три
                             ручья?!.
А я
себя
не продаю
в единственнейшем из миров,
когда —
           измотанный —
                                стою
в скрещении
прожекторов?..

Играет музыка.
Закат
багровым фонарем
                         горит.
И окна —
как колоды карт…
И Леди-стрит.
И Леди-стрит.