Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе
«Не убий!..»
Не убий! —
в полумраке грошовые свечи горят…
Из глубин
возникают слова
и становятся в ряд.
Если боль
и набухли кровавые кисти
рябин,
если бой, —
кто услышит твое:
«Не убий…»?
Мы слышны
только самым ближайшим
друзьям и врагам.
Мы смешны,
если вечность
пытаемся бросить к ногам.
Есть предел
у цветка,
у зари
и у сердца в груди.
Мир
людей.
И над каждым библейское:
«Не укради!..»
Мир дрожит,
будто он искупался
в январской воде…
Надо
жить!
У последней черты.
На последней черте.
Думать всласть.
Колесить, как товарный вагон.
И не красть.
Разве что —
у богов.
Огонь.
Колыбельная
Спят девочки
Галина и Елена.
Два светлячка.
Две льдинки.
Две невесты.
Тень занавески
выгнулась нелепо.
И кажется, что дышит
занавеска.
Девчонки спят…
А мы с тобою
взглянем
на то,
к чему приглядываться
сто́ит!
Вот небоскреб,
как градусник, стеклянен.
И лифт внутри его —
как ртутный столбик.
Он лезет вверх.
Потом
летит обратно.
Он мечется.
Он сам с собою спорит.
(Наверно, у больного —
лихорадка.
Наверное, больной
себя не помнит!)
И улицы
дымятся, как порезы.
Бетон дорог
дождинками исколот.
Совсем не зря
холодные компрессы
неслышных облаков
легли на город…
Земля уснула,
сжавшись, как ребенок.
Пронизаны ладошки
бледным светом.
И звезды,
будто стая перепелок,
по небу разбрелись.
А в небе этом
луна повисла
сочно и нахально.
Девчонки спят,
смешно развесив губы…
Как я хочу,
чтобы от их дыханья
вдруг запотели
все стереотрубы!
Вдруг запотели
стекла перископов
и оптика
биноклей генеральских!..
Девчонки спят.
Трава растет в окопах.
Тоскует лес
о предрассветных красках.
И тишина похожа на подарок.
И призрачно
березы холодеют…
Пусть окна
стратегических радаров
от детского дыханья
запотеют!..
Пророчит ранний мох
грибное лето.
Спят девочки
Елена и Галина.
Забывшись на мгновенье,
спит планета.
И руки
сложены,
как для молитвы.
«А было так, что мы…»
А было так, что мы,
забыв часы дремотные
и закатав штаны,
тянули сети мокрые.
Тянули,
будто зуб.
И крякали простуженно.
Тянули,
будто в суд
опасного преступника.
Мы жили в этот миг
мечтой,
почти провиденьем, —
как под нестройный крик
на берег
реку вытянем!
Она зальет луга,
заполнит рвы и рытвины.
И в струнах
ивняка
забьют хвостами
рыбины…
А коль не хватит сил
тянуть, —
чего бахвалимся? —
река
разверзнет синь,
и мы в нее
провалимся!
Уйдем
мальков пасти.
И, чертыхаясь тягостно,
по нашему
пути
покатятся,
потянутся
прибрежные леса,
дома в дыму смородинном,
заблудшая коза
и парень с мотороллером…
Тянули мы,
пока
все было
по-хорошему…
Потом —
текла река.
И на песке
взъерошенном,
натуженно дыша,
по-рыбьи
тихо охая,
лежали два ерша.
И мы лежали около…
А в небе
солнце шло.
Тяжелое.
Значительное.
И жгло,
как сквозь стекло
увеличительное.
Че
Мотор перегретый натужно гудел.
Хозяйка, встречая, кивала…
И в каждой квартире
с портрета глядел
спокойный Эрнесто Гевара…
Желанья,
исполнитесь!
Время,
вернись!
Увидеться нам не мешало б…
Вы очень похожи,
товарищ министр,
на наших
больших комиссаров.
Им совесть велела.
Их горе зажгло.
Они голодали и стыли.
Но шли с Революцией
так же светло,
как реки
идут на пустыню.
Была Революция личной,
живой,
кровавой
и все же —
целебной.
Они называли ее
мировой!
Что значило —
великолепной…
– Товарищ Гевара,
песчаник намок
под грузным
расстрелянным телом…
– Я сделал,
что мог.
Если б каждый,
что мог,
однажды решился
и сделал.
– Но жизнь
не меняется!
Снова заря
восходит, как будто впервые.
А что, если вправду
погибли вы
зря?
– Пускай разберутся
живые…
– Но вам
понесут славословий венки,
посмертно
пристроятся рядом.
И подвигом
клясться начнут леваки!..
– Вы верьте делам,
а не клятвам.
– А что передать
огорченным бойцам,
суровым и честным, как Анды?
– Скажите:
по улицам
и по сердцам
проходят сейчас баррикады…
– А что, если вдруг
автомат на плече
станет
монетой разменной?..
Нахмурился Че.
Улыбнулся Че.
Наивный
Че.
Бессмертный.
Хиппи
Мы —
хиппи.
Не путайте с «хеппи».
Не путайте с нищими.
Денег не суйте…
Не спят
полицейские кепи
в заботах
о нашем рассудке.
Ничьи мы.
Не ваши,
не наши.
Ничьи мы.
Как мокрые ветры.
Прически —
по виду монашьи.
Но мы не монахи!
Хотите —
проверьте.
Ничьи мы.
Как пыль на дороге.
Как шорох прибоя,
картавы.
Нас греют
девчонки-дотроги,
покорные,
будто гитары.
Потейте!
Бумагу марайте.
За теплое горло берите знакомо.
Плевать нам
на ваши морали!
Продажные
ваши законы!
Плевать нам
на то, что встречаете бранно!
На то, что шагаете мимо.
И если вы – мир,
то тогда мы —
приправа
для этого пресного
мира!..
Мы, как в драгоценностях, —
в росах.
Мы молимся водам
и травам.
Босые —
средь ваших «роллс-ройсов».
Назло вам.
На смех вам.
На страх вам.
Сдавила бетонная бездна.
Асфальт отутюженный высох…
Мы —
вызов.
А может быть, —
бегство.
А может быть, сразу —
и бегство.
И вызов.
Землетрясение в Куско
На руинах разрушенного инкского города в Перу испанцы построили свой город…
Бог
испанцев не простил.
Отомстил.
С вечера
трясется
Куско!
Месяц в небе
как печать.
Непонятное
искусство —
землю
взять и раскачать!
Подминая,
вырастая,
сшиблись
каменные лбы!
Все фундаменты
привстали,
будто кони,
на дыбы!
Задышали дымом
кони.
Бог
испанцев не простил.
Где
узорные
балконы?
Где
колониальный
стиль?
Это —
накипь.
Это —
пена.
В этом месте
быть
должно
то, что инками
воспето.
Инками
возведено!..
Храм
готов кричать от боли!
Храм танцует!
А затем
католические
боги
обрываются
со стен.
Подчинившись
божьей каре,
тусклым золотом
расшит,
сам Христос
развел руками
тонкими.
И так лежит…
Отойди!
Земля гуляет!
Отодвинься
от земли…
Пусть природа
исправляет
то,
что люди
не смогли!
Раскатилась,
раскалилась,
пальцы
врезаны в бока…
Торжествует
справедливость.
Месть
грядет
через века!
Мачу-Пикчу
