Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Над Фонтанкой сизо-серой
В старом добром Петербурге
В низких комнатах уютных
Расцветал «Сатирикон».
За окном пестрели барки
С белоствольными дровами,
А напротив двор Апраксин
Впился охрой в небосклон.

В низких комнатках уютных
Было шумно и привольно…
Сумасбродные рисунки
Разлеглись по всем столам.
На окне сидел художник
И, закинув кверху гриву,
Дул калинкинское пиво
Со слюною пополам.

На диване два поэта,
Как беспечные кентавры,
Хохотали до упаду
Над какой-то ерундой…
Почтальон стоял у стойки
И посматривал тревожно
На огромные плакаты
С толстым дьяволом-балдой.

Тихий вежливый издатель,
Деликатного сложенья,
Пробегал из кабинета,
Как взволнованная мышь.
Кто-то в ванной лаял басом,
Кто-то резвыми ногами
За издателем помчался,
Чтоб сорвать с него бакшиш…

А в сторонке, в кабинете,
Грузный, медленный Аркадий,
Наклонясь над грудой писем,
Почту свежую вскрывал:
Сотни диких графоманов
Изо всех уездных щелей
Насылали горы хлама,
Что ни день — бумажный вал.

Ну и чушь… В зрачках хохлацких
Искры хитрые дрожали:
В первом «Ящике почтовом»
Вздернем на кол — и прощай.
Четким почерком кудрявым
Плел он вязь, глаза прищурив,
И, свирепо чертыхаясь,
Пил и пил холодный чай.

Ровно в полдень встанет. Баста!
Сатирическая банда,
Гулко топая ногами,
Вдоль Фонтанки цугом шла
К Чернышову переулку…
Там, в гостинице «Московской»,
Можно досталь съесть и выпить,
Поорать вокруг стола.

Хвост прохожих возле сквера
Оборачивался в страхе,
Дети, бросив свой песочек,
Мчались к нянькам поскорей:
Кто такие? Что за хохот?
Что за странные манеры?
Мексиканские ковбои?
Укротители зверей?..

А под аркой министерства
Околоточный знакомый,
Добродушно ухмыляясь,
Рявкал басом, как медведь:
«Как, Аркадий Тимофеич,
Драгоценное здоровье?» —
«Ничего, живем — не тужим.
До ста лет решил скрипеть!»

До ста лет, чудак, не дожил…
Разве мог он знать и чаять,
Что за молодостью дерзкой
Грянет темная гроза —
Годы красного разгула,
Годы горького скитанья,
Засыпающего пеплом
Все веселые глаза…

Сугробы в дымчатой чалме
Встают буграми в переулке —
И ветер, радостный и гулкий,
Взвевает хлопья в сизой тьме.
        Дома молчат,
        Сквозистый сад
Пушистым инеем окован…
Закат, румянцем зачарован,
Раскинул тихий водопад.
        Хрустят шаги.
        Вокруг ни зги.
Снежинки вьются с ветром в лад.

Баржи на скованной Пскове
В лед вмерзли неподвижной грудью.
Шагай и радуйся безлюдью,
Тони в морозной синеве!
        Гостиный двор
        Рядами нор
Зияет холодно и четко.
Сквозь снег лампада рдеет кротко.
Вверху — декабрьских звезд убор,—
        И белый пух
        Безмолвных мух
Вкось тихо вьется за забор.

А ветер, свежестью пьяня,
Над башлыком кружит, бездельник.
В окне сверкнул, дробясь, сочельник…
Здесь — в этом доме — ждут меня.
        Горит лицо…
        В снегу крыльцо.
Сквозь войлок — топот детских лапок.
В передней груда шуб и шапок,
А в зале в блестках — деревцо.
        Встряхнешь сюртук,
        Пожмешь сто рук —
И влезешь в шумное кольцо.

О белоснежный, круглый стол!
Узвар из терпких груш так лаком…
Кутьи медовой зерна с маком,
Висячей лампы частокол…
        Куда-то в бок
        Под потолок
Струится пар из самовара.
В углу гудит-бубнит гитара,
Краснеет докторский висок,—
        И томный бас
        Пленяет нас
Под самоварный говорок…

Но в зале плавною волной
Вальс из-под клавиш заструился.
Цуг пар вкруг елки закружился…
В окне — лес перьев ледяной…
        Сквозь блеск свечей,
        Сквозь плеск речей
Следишь, как вихрь гудит на крыше,
И в сердце вальс звенит все тише,
И кровь стучит все горячей…
        А за стеной,
        Как дождь весной,
Ребячий говор все звончей.

Там в детской шумный, вольный пир.
Как хорошо у тети Вали!
Старушка-няня в пестрой шали
Ей-ей не страшный командир…
        Пьют чай, пищат,
        А в пальцах — клад —
Игрушек елочных охапка.
Стреляет печка — ей не зябко!
Кадет, пыхтя, сосед оршад.
        Домашний кот,
        По кличке Жмот,
Сел у огня и греет зад…

За елкой — темный уголок…
Трещат светильни, пахнет хвоей.
Телеграфиста с пухлой Зоей
Сюда толкнул лукавый рок.
        Сейчас, сейчас
        Сей лоботряс,
Хватив для храбрости мадерцы,
К ее туфлям положит сердце,—
Уж трижды крякнул хриплый бас…
        Дрожит слегка
        Ее рука…
Я не завистник. В добрый час!

Но поздно… В милой толкотне
В передней возишься с калошей.
Двор спит. Склонясь под снежной ношей,
Березка никнет в тишине.
        Разрыв постель,
        Шипит метель…
Молчат пушистые часовни,
Визжат раскатистые дровни.
В безлюдном сквере стынет ель.
        Скрипят шаги.
        Вокруг — ни зги.
Снежок заводит карусель…

Из мглы всплывает ярко
Далекая весна:
Тишь гатчинского парка
И домик Куприна.
Пасхальная неделя,
Беспечных дней кольцо,
Зеленый пух апреля,
Скрипучее крыльцо…
Нас встретил дом уютом
Веселых голосов
И пушечным салютом
Двух сенбернарских псов.
Хозяин в тюбетейке,
Приземистый, как дуб,
Подводит нас к индейке,
Склонивши набок чуб…
Он сам похож на гостя
В своем жилье простом…
Какой-то дядя Костя
Бьет в клавиши перстом.
Поют нескладным хором,—
О ты, родной козел!
Весенним разговором
Жужжит просторный стол.
На гиацинтах алых
Морозно-хрупкий мат.
В узорчатых бокалах
Оранжевый мускат.
Ковер узором блеклым
Покрыл бугром тахту,
В окне, — прильни-ка к стеклам, —
Черемуха в цвету!

Вдруг пыль из подворотни…
Скрип петель в тишине,—
Казак уральской сотни
Въезжает на коне.
Ни на кого не глядя,
У темного ствола
Огромный черный дядя
Слетел пером с седла.
Хозяин дробным шагом
С крыльца, пыхтя, спешит.
Порывистым зигзагом
Взметнулась чернь копыт…
Сухой и горбоносый
Хорош казацкий конь!
Зрачки чуть-чуть раскосы,—
Не подходи! Не тронь!
Чужак погладил темя,
Пощекотал чело
И вдруг, привстав на стремя,
Упруго влип в седло…
Всем телом навалился,
Поводья в горсть собрал,—
Конь буйным чертом взвился,
Да, видно, опоздал!
Не рысь, — а сарабанда…
А гости из окна
Хвалили дружной бандой
Посадку Куприна…

Вспотел и конь, и всадник.
Мы сели вновь за стол…
Махинище-урядник
С хозяином вошел.
Копна прической львиной
И бородища-вал.
Перекрестился чинно,
Хозяйке руку дал…
Средь нас он был, как дома,—
Спокоен, прост и мил.
Стакан огромный рома
Степенно осушил.
Срок вышел. Дома краше…
Через четыре дня
Он уезжал к папаше
И продавал коня.
«Цена… ужо успеем».
Погладил свой лампас,
А чуб цыганским змеем
Чернел до самых глаз.
Два сенбернарских чада
У шашки встали в ряд:
Как будто к ним из сада
Пришел их старший брат…
Хозяин, глянув зорко,
Поглаживал кадык.
Вдали из-за пригорка
Вдруг пискнул паровик.
Мы пели… Что? Не помню.
Но так рычит утес,
Когда в каменоломню
Сорвется под откос…