Сергей Соловьев - Собрание Стихотворений
1913
IV. 14 СЕНТЯБРЯ, 1913 г. (Юбилей миланского эдикта)[189]
По улицам почиющего града
Я шел во мгле, чтоб славить Крест Христов,
И призраками высилась громада
Бесчисленных домов.
Белел рассвет. Неслося издалека
Предутреннее пенье петуха.
Весь город спал угрюмо и глубоко
Позорным сном греха.
А в ясном небе теплилась денница,
Уже заря готовилась взойти…
Лишь пьяница охрипший и блудница
Мне встретились в пути.
Смиренною и тихою отрадой
Меня манил белеющий собор,
Дремавший сад и скудною лампадой
Чуть озаренный двор.
Там древняя мерцала позолота,
И темный храм был светел, как Эдем;
Там шла давно горячая работа,
Не зримая никем.
Молились иноки о грешном мире,
Бескровные от бденья и постов,
И ты скрещал дикирий и трикирий,
Даруя свет Христов.
За грешный мир, за мир прелюбодейный,
В чаду греха уснувший, как в гробу,
Ты возносил в тиши благоговейной
Смиренную мольбу.
Еще вчера прияла тьма могилы
Всё чем тебе был красой этот мир,
Но бодр и строг, Христовой полон силы,
Ты возносил потир.
И твоего сияния лучами
Моя душа, когда я вышел вон,
Была полна… А в небе рдело пламя,
И раздавался звон.
И храмы все гудели заедино,
И таяли в сияньи хоры звезд,
Как в день, когда пред взором Константина
Явился в небе Крест.
V. ЕПИСКОПУ ТРИФОНУ, ПУТЕШЕСТВУЮЩЕМУ ЗА ГРАНИЦЕЙ[190]
Ты долго ждал целенья от недуга
И отдыха от пастырских трудов.
Привет тебе, в краю веселом юга
И непорочных льдов.
Счастливый край! там всё — утеха взора:
Краса и блеск лимонов золотых,
Лазурные швейцарские озера,
Вершины Альп седых.
Но для чего судьба тебе судила
Тогда найти свободу и покой,
Когда сокрылось всё, что было мило,
За гробовой доской?
Не внемлешь ты грохочущим потокам,
Не видишь горы в снежном серебре:
Ты сердцем здесь, на севере далеком,
В Донском монастыре.
Роскошный юг не облегчит потери!
А между тем, о пастырь и отец,
Здесь, в зимнем храме, тесном, как в пещере,
Стада твоих овец
Всё ждут тебя смиренно и уныло,
Всё те же лики смотрят с древних стен,
И так же зыблет звонкое кадило
Твой дьякон Гермоген.
Всё тот же мир и мраморные плиты,
И, жарче недоступного любя,
Сердца людей в одной молитве слиты,
В молитве за тебя.
В субботний вечер песни мироносиц
Всё так же льются в облаке кадил,
Но пуст алтарь, и мальчик жезлоносец
Как будто приуныл.
Епископ наш возлюбленный! скорее
Вернись в свой храм. Молюсь чтоб ты окреп,
Чтоб славить жезл из корня Иессея,
И ясли, и вертел.
1 декабря 1913
VI. БРАТИИ БОГОЯВЛЕНСКОГО МОНАСТЫРЯ[191]
В огромном городе, холодном и враждебном,
Кровь сердца моего сосавшем, как упырь,
Твой только воздух был мне сладким и целебным,
Богоявленский монастырь.
Уж двор твой снежные окутали покровы,
А дни всё делались короче и темней,
Но с верой ждали мы во мгле зимы суровой
Ликующих Пасхальных дней.
О, как я полюбил твоих смиренных братий,
Как с их молитвами свои сливать привык,
Когда за всенощной горит в огнях и злате
Пречистой Девы темный лик.
В опавших деревах шумела злая вьюга,
И опустелый сад застыл в снегу седом;
Твой пастырь с птицами умчался к морю юга,
Затих его священный дом.
И тщетно Бога мы молили о возврате…
Влачились скупо дни средь медленных забот,
Всё так же колокол скликал безмолвных братий
В святые вечера суббот.
Вот день, когда Христос был встречен Симеоном…
Февральский луч готов разрушить снежный плен…
В огнях собор; идет с кадилом благовонным
Иеродьякон Гермоген.
Епископ снова наш, наш пастырь снова с нами,
В притвор он шествует с сияющим жезлом,
В смиренной мантии, струящейся волнами,
И в омофоре голубом.
Дни первые поста! Святое излиянье
Того, что в сердце мы от всех людей храним,
И повторяющий молитву покаянья
Суровый инок Серафим!
Унылый благовест, алтарь неозаренный,
И клира черного чуть слышный, скорбный глас…
Взывает горестно епископ сокрушенный:
«О, Господи, помилуй нас!»
Суббота Вербная! синеют волны дыма,
С ветвями вешних верб, поет «Осанна» клир.
И кажется: Христос к вратам Иерусалима
Грядет страдать за грешный мир.
И гласом сладостным ко Господу взывая,
Смиренный Гермоген у Царских Врат склонен:
В одной руке — свеча, в другой — святая вайя,
Еврейским детям вторит он.
Вот день единственный — постящихся награда!
Повсюду блеск свечей и пурпур багряниц,
Псалмы Пасхальные доносятся из сада,
Сливаясь с щебетаньем птиц,
Горят трехсвещники в цветах благоуханных,
Раскрыты алтари, и голубая твердь
Струится из окон, и клир в одеждах рдяных
Поет: «поправши смертью смерть».
Меж молодых берез ты шествуешь «со славой»,
Наш пастырь. У дверей служители твои
Уже набросили на стан твой величавый
Лазурной мантии струи.
Архимандрит и клир, прося благословенья,
Склонились пред тобой, струя душистый дым,
И девы чистые запели в отдаленьи:
«Светися, Иерусалим».
О, как я полюбил таинственным покоем
И шумом голубей весною полный сад,
И дом епископский, священный дом, над коим
Незримо ангелы парят.
К нему толпы сирот приходят, не робея,
В нем груди дышится отрадней и вольней,
Над ним лазурь небес как будто голубее,
И облака над ним нежней.
Туда, туда летят души моей моленья:
Я тихою мечтой блуждаю каждый день
В задумчивом саду, где храм Богоявленья
Зовет меня в святую сень.
VII. ГЕРМОГЕНУ МОНАХУ[192]
Искушенья злобы и гордыни
Ты отверг от юношеских дней;
Легкий воздух Оптиной Пустыни
Веет в келье радостной твоей.
В ней не чуешь тягостного плена:
Благовоньем лилий напоен
Тесный дом, и образ Гермогена
День и ночь лампадой озарен.
Как завидна вольная неволя
Светлой кельи, где любовь и мир,
Где келейником племянник Лёля
В праздники готовит скромный пир.
Голуби шумят в ветвях березы.
Ты поешь, присевши за рояль:
«Милость мира». Нежно пахнут розы,
И монаху прежних дней не жаль.
Покорили черные одежды
Волю плоти. Ты в слезах всю ночь
Молишься, не опуская вежды;
Духи тьмы бегут в смятенье прочь.
Как монах в пещере Фиваиды,
Ты с Христом беседуешь в ночи…
Научи меня прощать обиды,
За врагов молиться научи.
Просвети наукою бесстрастья
Темный дух мой… Помнишь, как со мной
Светел шел ты утром от причастья,
Укрепленный пищей неземной!
В вышине синело небо мая,
Еще пуст был монастырский двор,
Голубей взвилась над нами стая,
Уносясь в сияющий простор.
И душа рвалась лететь за ними…
О, навеки будь благословен
И меня молитвами твоими
Не оставь, смиренный Гермоген.
VIII. ПАМЯТИ Ю. А. СИДОРОВА[193]