Сергей Соловьев - Собрание Стихотворений

Издалека, на утренней лазури,
Уже горит громадный купол твой,
И мощный звон разносится в полях,
Со всех сторон скликая богомольцев!
Приветствую тебя, Иерусалим!
Прими меня в твои святые своды
И осени державными крылами,
Как птица, бесприютного певца.
Прохлада, мир — в твоей широкой, сени,
Куда не проникает зной полудня,
И только лучезарная лазурь
Вливается в бесчисленные окна
Сияющего купола Растрелли.
Художество времен Елисаветы
На старине оставило печать
Изящества и легкости. Здесь пир
Воздушных форм и красок. Как хорош
Пророк Амос, приемлющий кошницу
С румяными, роскошными плодами.
А по стенам, где золотой Кувуклий
Горит в лучах поднявшегося солнца,
Начертан злобный сонм синедриона,
И перед ним, в блестящем медном шлеме,
Прекрасный юноша центурион
Вещает старцам чудо Воскресенья.
Как пуст и глух к реке бегущий сад,
Где соловьи поют, не умолкая,
И белые черемухи в тиши
Душистый снег стряхают на часовни.
О, Никонова древняя обитель!
Прими привет церквей чужбины дальней,
Где я вздыхал и помнил о тебе.
Прими привет сурового Стефана,
Прекрасного царя Дунайских стран,
Стремящегося в небо лесом башен,
Сужающихся кверху, как стрела.
Я посетил его в неделю Ваий,
Когда гремел торжественный орган,
И весь народ согласно пел: «Осанна».
Витала тьма в угрюмых, древних сводах,
И только в недоступной вышине,
Как рай, сияли окна расписные.
Там райская нетленная лоза
Горела виноградом изумрудным,
И кровью рдели алые плащи.
Там Добрый Пастырь шел с далеких гор
С потерянной овцою среброрунной…
Прими привет от льва святого Марка,
Властителя Венеции прекрасной.
Там над лазурным зеркалом лагуны
Воздвигнут храм рукой царьградских зодчих —
Подобие божественной Софии.
Мозаикою золотой и синей
Сияет он над площадью веселой,
Овеянный дыханьем теплым моря
И нежным лётом голубиных крыл.
Прими привет владыки полумира,
С вершины ватиканского холма
Сверкающего золотом тиары.
Я вспоминал в пустом великолепьи
Громадного, холодного Петра
Тебя, обитель Никона святая.
Какая смерть в чертогах Ватикана!
Как сиротливо мощи Златоуста
Там ждут лобзанья русских пришлецов,
Без скорбных слез, без копоти кадильной!
Там даже гроб апостола Петра
Не окрылил в душе моей молитвы:
Едва взмахнув бессильными крылами,
Она затихла, скованная льдом
Изваянных из мрамора кумиров…
Прими же их привет. Но знай: нигде
Я не слыхал столь радостного звона,
Как чудный гул твоих колоколов,
Когда звучит у золотой пещеры
Канон пасхальный, радуя сердца
И ужасом волнуя одержимых,
Кричащих, падающих в диких корчах.
И кажется: в смятеньи стонет ад,
Зане лишен он жала и победы,
И торжествует утренняя песнь
Архангелов, отъявших камень гроба.
О, дивный храм! Еще придет твой день:
Ты соберешь от севера и юга
Твоих птенцов в сияющий алтарь,
И двинутся с востока патриархи
Занять места, назначенные им
Под светлой сенью храма Соломона.
Светись, светись, святой Иерусалим.
Жди жениха, скорбящая невеста,
И наполняй светильники твои.
Недаром блещет пурпур Византии
По алтарям, как жертвенная кровь.
Архимандрит с безмолвствующим клиром,
Колебля благовонные кадила,
Недаром ожидает перед входом
Грядущего. И русский патриарх
Войдет в свой храм и совершит трапезу,
И дверь замкнет…

В священном городе, где почиют
Тела апостолов первоверховных,
Где кровью их освящена земля,
Тебя я встретил. Иноком смиренным
Воскресный ты на клиросе канон
Читал болезненным и слабым гласом.
И не пришло мне в голову спросить,
Кто сей монах смиренный. А наутро
Увидел я тебя перед престолом,
И слабая твоя глава склонялась,
Как цвет полей, росою отягченный,
Под царским игом митры золотой.
И пышные латинские соборы
Покинул я для тесного ковчега,
Где ты с ничтожной горстию славян
Молился по уставу Византии.
Забывши пышный пурпур кардиналов,
Языческую роскошь Ватикана
И мертвое, холодное величье
Бесчисленных, пустеющих церквей, —
К тебе я шел по вечерам субботним.
Звучал так сладко твой канон вечерний,
Когда ты смерть Христову славословил,
Голгофы крест и утро Воскресенья.
Больной, тщедушный, с чахлой, впалой грудью,
Казался ты видением бесплотным,
Но светлый мир сиял в твоих очах
И радость вечная о вечном Боге.
Как ты любил церковный этот град,
Твой злой недуг целившую чужбину,
Великий Рим, который быль прославлен
Второго Павла словом золотым.
Как ты любил Яникул, обагренный
Божественною кровию Петра,
Где он простер дряхлеющие руки
На древе крестном, головою вниз,
И вспоминал брега Генисарета,
И рыб улов, и тайную трапезу,
И заповедь: паси Моих овец.

Направив путь к снегам моей отчизны,
Вторично в Рим я прибыл из Помпеи
И в храм пришел на площади Кавур.
И клирик мне с ликующим лицом:
«Мы покидаем Рим. Архимандрит
Епископом назначен на Волыни.
Пождите здесь. Еще он в алтаре,
Он молится». И церковь опустела,
И я тебя в притворе темном ждал.
И светел вышел ты из алтаря,
И на лице твоем еще лежало
Иных миров лучистое сиянье.
И вместе мы простились с вечным Римом,
И ты с каким-то ангельским смиреньем
Сказал: «Хоть плоть смущается моя,
Но радуется дух». (Ты разумел
Высокий труд святительского сана.)
И молвивши: «До встречи на Волыни»,
Ты надо мной простер святую руку
И в дальний путь меня благословил.
Спеши ж теперь в роскошные поля
Родных степей, где дикие курганы
Вещают нам о днях богатырей,
О днях побед над полчищем монгола.
Да укрепляет ветр Червонной Руси
Твою изнемогающую грудь.
Спеши, там жатва уж давно созрела,
И только ждет усердного жнеца.
Неси туда евангелие мира,
И подыми заблудшее овча
С любовью на епископское рамо.
Да озарит родимую Волынь
Сиянье золотого омофора!

Полная народом богомольным,
Ты, слиясь в один небесный хор,
Славишь Бога звоном колокольным
От Кремля до Воробьевых гор.

Иоанна золотых глаголов
Полны храмы; в чашах рдеет кровь;
Каждый день на тысяче престолов
Царь Небесный заклан вновь и вновь.

Пусть растут громады Вавилона:
Как и прежде, зелена земля,
И несется радостного звона
Древний гимн над башнями Кремля.

Слышу сладкий ветр весны церковной,
И победы час невдалеке,
С дня, как дан Москве отец духовный,
Кроткий старец в белом клобуке.

Бедный сын незнаемого рода,
Вскормленный Сибирскою рекой,
Он — избранник русского народа,
Он — печальник черни городской.

Легкий и бесплотный, как икона,
Добрый пастырь страждущих овец,
Он к толпе спускается с амвона
И ведет беседу, как отец.

В бурях азиатской полунощи,
Укрепил для подвига Христос
Эту плоть, иссохшую, как мощи,
С чистым снегом старческих волос.

И несут к нему страдальцы бремя
Нищеты и несказанных мук:
Всё врачует, как в былое время,
Белый патриаршеский клобук.

С ангельскою нежностью во гласе,
Рядом с ним, труды его деля,
Выступает кроткий Анастасий,
С посохом, по площади Кремля.

Облеченный ризою червленой,
Он, — как древний мученик в крови,
Бледный лик, постами истомленный,
Озарен сиянием любви.

Кто сей третий черноризец строгий?
(Как бела, нежна его рука!) —
Князь, презревший род свой для убогой
Кельи и простого клобука.

С темным, сокрушенным, строгим взором,
Всю толпу волнуя громом уст,
Голубым сияя омофором,
Он идет, как новый Златоуст.

Он не помнит пиршеств многолюдных,
Суета от сердца далека.
Побледнела в четках изумрудных
Княжеская, гордая рука.

Шум толпы ему докучен ныне,
И труды правленья — тяжелей:
Улетел бы к Оптиной пустыне
Строгий ангел Дмитровских полей.

Только там — всё то, что сердцу мило,
Тихие надгробные кресты…
И зовет Амвросия могила
Инока из мира суеты…

Не во сне ли было то виденье?
Неужели вновь она жива,
В золоте, в дыму кадил и в пеньи
Третий Рим — священная Москва?

Всё опять, как и во время оно:
Верою горящие сердца,
Ангелы Кремлевского Сиона,
Первый снег на площади дворца.

Град родной! Ты не узнаешь тлена,
И залог священный есть у нас:
Мощи патриарха Гермогена,
Кто страну родную мукой спас.