Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

Только лишь два дерева
остались от рощи.
Только лишь два ягненка
от большой отары.
Один почернее, другой побелее.
Никто более не видит
на западе
красноватых
зубцов ограды.
Непригодные для жилья дома
остались от городка,
сбежавшего,
куда-то запропавшего,
белого,
со сверкающими стеклами окон,
наполненного
мальчишками,
трещащими,
двухколесными.
Неисчислимыми.
Мальчишки
упрямо укореняются
по всей округе
с почерневшими кипарисами,
комариными прудами,
ложбинами,
полными цветущего дрока.

Стучится ветер об окно,
И на дворе уже темно.
И мы заснем спокойно.

Но вклинится в беспечный сон
Зловещий крик, протяжный стон.
И мы проснемся разом.

И нам почудится беда,
Как в те кровавые года,
Когда мы спать боялись.

Быть может, это неспроста —
Кромешной ночи темнота
Пугает нас, как прежде.

Заплачут дети за окном,
Что умирали день за днем.
И не унять их стоны.

Убиты или сожжены —
Они погибли в дни войны.
И в том повинен Гитлер.

Они восстали из земли
И в нашу комнату вошли,
Обуглены пожаром.

А те, что мерзли в холода
И превратились в груду льда,
Пришли, чтоб отогреться.

И, не успев войти, тотчас
Они гурьбой обступят нас.
И сердце сводит ужас.

И стала комната тесна.
Нам этой ночью не до сна.
И до смерти нам стыдно.

Гуляет ветер средь полей.
Мы укрываем потеплей
Свое дитя родное.

А те, погибшие, потом
От нас пойдут в соседний дом.
А мы погасим лампу.

Постоянно перед глазами
тополя на Леополъдштрассе,
но всегда стоит осень,
всегда и все заткано пряжей туманного солнца
или же сеткой дождя.
Где ты, даже если ты рядом со мной?

Это вечно: пряжа далеких времен,
прошедших и будущих,
жизнь в аду,
вековечное троглодитово время,
грусть перед колоннами Гелиогабала[70]
и приютом святого Морица.
Серые трущобы и бараки —
начало счастья,
блеклого счастья.

Ответ: пожатье твоей руки,
Архипелаг, цепь островов, наконец — песчаная отмель,
обрывок суши, где можно помечтать
о счастье слиянья.

(Но мы одной крови:
на камнях, возле зарослей сада,
возле стариков на парковых скамьях,
там, где звенит трамвай номер шесть,
где анемоны — в этот миг собирая
воедино
властность слез и влажность губ…)

И это всё
пряжа, что нас сопрягает,
минувшее настоящее,
несостоявшаяся любовь,
редкая листва тополей,
осень в сточных канавах,
предписанная городской управой,
и заполненный вопросник о счастье.

Сойка не бросила мне
голубого пера.

Катятся в утреннем сумраке,
словно желуди, крики сойки.
Горькие зерна —
пища на целый день.

В красной листве целый день
долбит она клювом
темную ночь
из веток и диких плодов —
пестрый покров надо мной.

Ее полет — как биение сердца.
Но где она спит
и что ей снится?
Незамеченное, лежит в темноте
возле моего ботинка
голубое перо.

Мысли на фоне леса:
на каждой из них — дождевые капли,
на каждой — осень.

Ах, кусты малины твердят о своем,
тебе на ухо шепчут ягоды —
красные — падая в мох.

Твой слух не внимает им.
Мои уста не шепчутся с ними.
Слова не мешают им падать.

Рука об руку с тайными мыслями.
В чаще теряется след.
Луна закрывает глаза — желтая,
вечная.

Останови мгновенье,
где были навалены канаты и доски,
носильщики у хозяина играют в карты,
в доме скорби снова огонь,
и первый смех послышится скоро.

Они идут обнажая в здоровом хохоте
белые глыбы клыков и сполоснутых десен красное мясо
с пружинистыми мышцами с чреслами полными похота
забывчиво замолчав о зверье полуночного часа
о верных гиенах всплывающих в венах и в жилах
чьи жадные всхлипы слышны в разоренных могилах

Доверчиво глядя идут исполинские дяди
глаз угли а фиг ли то черны то кари то сини
пока не раздуты Проходят при полном параде
висит автомат на плече Век-иуда висит на осине[71]
уныло качаясь и чуть не кончаясь от скуки
под солнцем любви при змее колыбельной науки

Мир без красоты руготня под стеною казармы
беспамятный дрых по ночам в меблированных дотах
где звезды внизу а вверху полевые жандармы
В вине и в дерьме в мертвецах и в курях в анекдотах
желанья гнездятся Не в силах от них оторваться
жрут пьют убивают и прут богатырские братцы

Под каждой травинкой весны под босыми ступнями пастушек
Гефест-хромоножка Ахиллу который спешит[72]
кует украшает затейливой росписью пушек
щит к битве последней Мир драной резинкой лежит
Война враскорячку любая войнишка и с каждой
дешевой войнючкой поделятся славой и жаждой

Как птицы под их сапогами облитые кровью глубины
Никто не подскажет что смерть непотребна на вкус
что лемехом смерти на две половины полынный
пласт жизни разрезан и время пошло под откос
На предохранителе сердце в стволе не осталось
тревоги топочут как боги на призрачной нашей дороге

Топочут грохочут то смуглые то белокурые
и волосы веют дыханьем чумы на ветру
на мытаре-ветре готовом принять и натурою
и глазки подслепые черными лапами трут
красавцы мерзавцы мужчины в соку И пропорот
от уха до уха их гогот сжигающий ниву и город