Марк Тарловский - Молчаливый полет

Был полон зал. — Профессорский совет,
Цветник девиц, дородные мужчины,
В глазах — азартный блеск и смысла нет
Скрывать от общества его причины:
Доцент-докладчик выбрал как предмет
Приоритет по части матерщины
В аспекте вечных западных интриг
И в пользу русских очевидный сдвиг.

«Мы помним время, — он сказал со вздохом, —
Когда нас грабил всякий, кто хотел.
Немало чужепаспортным пройдохам
Досталось наших выдумок в удел.
Насчет идей нас обирали чохом.
Восток нищал, а Запад богател.
Мы на алтарь открытий жизни клали,
А нехристи патенты выбирали.

О да, не всё у нас изобрели:
Претендовать не станем мы, пожалуй,
На мантии, что носят короли,
На брюки галифэ и фрэнч лежалый.
Бифштекс и шницель, даже беф-були,
Хоть жарили и наших их кружала,
Признать мы можем детищем чужим,
Но матерщины мы не отдадим.

В ней выразились гений наш народный
И юмора народного черты,
С ней труд милей, с ней четче марш походный,
Погонщикам с ней легче гнать гурты;
Заслышав оборот ее свободный,
Уверенней вращаются болты;
Подспорье русские найдут везде в ней,
Она одна у города с деревней.

Чей клекот повелительный в груди,
Когда уста еще молчат, нам слышен?
Чье вечное “иди”, “иди”, “иди”,
От рынков до отшельничьих пустышен,
Волнует кровь застрявшим позади?
Кто заставляет краше спелых вишен
Ланиты дев и строки расцветать?
В чем, как не в ней, всей жизни рукоять?

Своим глагольным сверх-императивом
Приказывать нас учит этот клич,
Он поощреньем служит нерадивым,
Над ними свищет, как прилежный бич,
И сдабривает сочным лейтмотивом
Заокеанский суховатый спич,
Когда звучит он на известном стрите,
А мы аккомпанируем — “идите…”

На стройки наши возводя поклеп
И утверждая, что чужда им важность,
Расхваливают выскочки взахлеб
Коробок Бродвейских многоэтажность,
Но матерный российский небоскреб —
Его ведь породила не продажность,
И он как столп душевной чистоты
У нас растет растак и растуды.

И, тем не менее, нашлись такие,
Любители чужое пригребать,
В своем экспроприаторстве глухие
К оттенкам существительного “мать”,
Которым на него, пароль России,
С высокой колокольни наплевать,
Которые, с него снимая пенки,
Его пустили по своей расценке.

Продажных перьев неумолчный скрип
Ведет к тому, что первый материтель
Не кто иной, как якобы Эдип,
Что не случайно он кровосмеситель
(В гекзаметрах, мол, мата прототип),
А в “Синей Птице” даже Титиль-Митиль
У Метерлинка пачкают забор
Тем, что в раю напел им божий хор.

И, значит, мол, — обрядом матюганья
Не русским якобы обязан мир!
Спасемте же, друзья, от поруганья
Наш клич исконный! Западных проныр
Отвадимте! Повадка хулиганья
Их подмывает опоганить пир
Отечественной шутки, хватки, смётки,
Но им не рыскать в нашем околотке!

Бывает так, что местный Зигмунд Фрейд
(Не одного такого знаю хвата),
Психологический затеяв рейд,
Доказывать начнет витиевато,
Что лейтмотив наш — не мотив, не лейт,
А рудимент времен матриархата
И что, дудя в подобную свирель,
Мы вспоминаем нашу колыбель.

Бывает так, что горе-лексиколог,
Став расточать трудов своих дары,
Объявит, что циновка, то есть полог,
И грозный термин шахматной игры
Одним путем, хотя он явно долог,
Пришли на наши гумна и дворы
И обернувшись формой мата смачной,
Свой смысл укрыв под маскою трехзначной.

Патриотизма в этом ни на грош,
Вреднейшие тенденции тут скрыты,
Для вас финал не может быть хорош,
Не вылезть вам на площадные литы
Из предназначенных для вас галош,
Низкопоклонники-космополиты,
И если выражаться мы могли б,
На вас морской обрушился б загиб!

Излишне добавлять, что для печати
Не предназначен скромный наш доклад.
Быть может, кто другой прямей и сжатей
Расположил бы данных фактов ряд,
Но с чистым сердцем — не рыдая мя, мати,
В цинизме зрящее! — доказать я рад,
Хотя в своей мы скромности и скрытны,
Что мы и сквернословьи самобытны!»

Предупреждает автор данных строк,
Что сей доклад им лично изобретен,
Дабы достойный преподать урок
Поборникам естественных отметин,
Родной культуры светлый потолок
Стремящимся поднять над смрадом сплетен
И, воспевая даже дичь и глушь,
Пороть готовым всяческую чушь.

Под зыбью морских прибрежий
Есть рыбка «морской конек»,
В чьей кличке найдет приезжий
На сходство с конем намек.

И правда — совсем лошадка!
Отсюда намек возник:
Головки пряма посадка,
На гриву похож плавник.

Кто часто нырял в Артеке,
Но плавно, не с кувырком,
Тот мог, открывая веки,
Столкнуться с морским коньком.

Вода зеленей окрошки,
И в ней на дыбках, стоймя,
Пасутся коньки рыбешки,
Вниз хвостики устремя.

А хвостики — не простые:
Пружинками завитые,
Они — как спираль часов,
И их не видать концов.

Пловцы не ахти какие
Морские у нас коньки,
И хвостики их — тугие,
Как привязи из пеньки.

Обкрутится хвостик цепко
Вкруг стебля травы морской
И держит рыбешку крепко,
Вкушай, мол, «конек», покой!

Как только барашком пенным
Волненье начнет гулять,
Рыбешкам обыкновенным
На месте не устоять,

А наши меж тем «лошадки»
Качаются под водой
И в строгом стоят порядке,
Как саженцы над грядой.

Простое приспособленье,
Но крабам на удивленье,
И волны на всем скаку
Ничем не грозят «коньку»!

Где видели мы такое?
Обшаримте дно морское:
Твой хвостик, морской конек,
От якоря недалек!

След плаванья, схожий с ватой,
Дорогой бежит прямой,
А якорь наш крючковатый
Над каждой висит кормой.

Он лодке рыбачьей нужен,
Он с крейсером грозным дружен,
Он всем кораблям морским
В дороге необходим.

Вот маленький — он для лодки,
С ним справится мальчуган,
А вот на цепях лебедки
Чудовищный великан.

И тот и другой в болтанке,
Застигшей у берегов,
Начало кладут стоянке,
Нелишней для моряков.

Порой отдыхать полезно,
И, отдых винтам даря,
Нерезко, под гром железный,
Спускаются якоря.

Защитник родной державы,
Над глубью прибрежных вод,
Суровый и величавый,
Качается русский флот.

Под ним — табунок лошадок,
Рыбешек, жильцов морей:
Страшатся они повадок
Неведомых якорей…

О маленькие невежды,
Морские коньки на дне!
Наш якорь как знак надежды
Ныряет к своей родне.

В том нет никакой ошибки
— Шуршат про то вымпела, —
Что якорный хвостик рыбки
Природа изобрела.

Садовые улитки
С жильем своим ползут
И все свои пожитки,
Быть может, в нем везут.

Пожитки — это шутка,
Действительность же в том,
Что скользкая малютка
Несет свой круглый дом.

И, если точно строго
В рассказе соблюсти,
Улитка-недотрога
Не думает ползти.

Об этом, как известно,
Учебники гласят:
Улитки повсеместно
По зелени скользят,

Скользят, топыря рожки,
А вовсе не ползут,
И домики по стежке
На спинках волокут.

Три яруса над спинкой,
Сужаясь, вознеслись,
И стынет, став тропинкой,
Серебряная слизь.

Улитка, вместе с дачей,
Катается, скользя,
А двигаться иначе
Ей даже и нельзя.

Ей служит слизь для смазки,
Как мало для машин:
Природные салазки
У этих молодчин!

И делают улитки
Из собственной слюны
Надежные калитки,
Круглее, чем блины,

И спит под их защитой,
Как телка за плетнем,
Кочевник знаменитый
В убежище своем.

Пойдемте-ка, ребята,
Зимою на каток:
Блестит щеголевато
Покрытый льдом поток.

Улитка спит под снегом
В уютном завитке,
А школьник занят бегом,
Резвиться на катке.

Пусть конькобежец прыткий,
Летит, об лед звеня, —
Медлительной улитке
Он близкая родня!

Невидимо родство их,
Ей не сравняться с ним,
Но связан ход обоих
Скольжением одним.

Под тяжестью подростка
Каточный тает лед.
Без этого — загвоздка:
Не двинешься вперед!

Вода здесь — в роли смазки,
В подмогу пареньку,
И ход отнюдь не тряский
Присущ его коньку.

Не финны, не норвежцы,
А русские — глади! —
Как чудо-конькобежцы,
Всех в мире впереди.

Но с маленькой улиткой,
Природы господин,
Ты общей связан ниткой
Под звон стальных пластин!

На то ты — сын природы.
Припомни же на льду
Родню, что лижет всходы
На грядках и в саду:

Вслед зимним дням суровым
Настанут лета дни,
А ты здесь добрым словом
Улитку помяни!