Максим Богданович - Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

Подыми к небесам свои взоры —
И ты станешь опять как дитя,
И затихнут больные укоры,
Пропадут, от души отлетя.

Ей не нужно ни счастья, ни ласки,
В сердце нет ни тоски, ни забот.
Ты — царевич мечтательной сказки,
Эта тучка — ковер-самолет.

По-над белым пухом вишен,
Будто синий огонек,
Бьется, вьется быстрый, легкий
Синекрылый мотылек.

Золотясь, трепещут струны
Солнца, вставшего в зенит,—
То дрожащими крылами
Мотылек по ним звенит.

И волною льется песня —
Тихий, ясный гимн весне.
То не сердце ль напевает
Этот гимн крылатый мне?

Или это звонкий ветер
В тонких травах шелестит?
Или, может, то высокий
У реки тростник шумит?

Не понять мне, это тайной
Остается для меня:
Не дают мне думать звуки,
Что летят, дрожат, звеня.

Песня рвется, песня льется
На раздольный, вольный свет.
Кто ж услышит эту песню?
Может, только сам поэт.

Видишь, Венера взошла над землею,
Светлые думы с собой привела…
Помнишь, и в первую встречу с тобою
Также Венера взошла.

С этой поры я привык любоваться
Небом ночным, всё Венеру искал,
Тихой любовью к тебе разгораться
С ноченьки этой я стал.

Всё же расстаться пора наступает;
Верно, уж доля такая у нас.
Сильно любил я тебя, дорогая,
Бьет расставания час.

Буду в далеком краю я томиться,
В сердце любовь затаил я свою.
Ночью мне звездочка ярко искриться
Будет в далеком краю.

Глянь на нее иногда, как бывало,
Взгляды сольем мы с лучами ее…
Чтоб на мгновенье любовь засверкала,
Глянь иногда на нее…

Гей, шевелитесь же, кони понурые,
Время шабашить нам — солнце зашло.
Борозды красные, желтые, бурые
В небе спокойном оно провело.

Скоро и звезды гурьбою появятся,
Месяц покроет поля полотном…
Время и нам уж в деревню отправиться,
Там до утра отдохнем.

          Вся в слезах девчина
          Клонится у тына,
Рядом с ней шиповник в росах,
          Словно сиротина.

          Ветерок вздыхает
          И росу сбивает.
Ах, от слез ведь и девчина
          Тоже средство знает!

          Отгадайте ж, люди,
          Кто сбивать их будет?
И когда он, желтоклювый,
          Грусть ее избудет?

Грустно мне, и сердце песню тихо запевает:
«Стежка в поле пролегает, травой зарастает.
Наклонилися над стежкой явор да калина.
Там любилися когда-то хлопец и девчина.
Ох, да шла дорога долом, шла она и горкой —
Не укрылася девчина от той доли горькой…
И лежит ее дорожка, травкой зарастает,
Грустно глянуть, тяжко видеть — так душа
                                                                      страдает».

Не кукуй ты, серая кукушка,
Грустно так в бору родном.
Может, скажешь ты, что жить я буду, —
Только нет — молчи о том.
Не про то мне шепчут мое сердце
И моя больная грудь:
Вся душа моя болит и ноет,
Боль мне не дает вздохнуть.
Вижу, что недолго проживу я
И без времени умру…
Прокукуй же над моей могилой,
Как весной в родном бору.

Истомилась, слез горючих пролила ты речку.
Что ж, постой под образами да затепли свечку:
Может, свет тот слабый Яну и прибавит силы…
Восковой ребенка облик свечка осветила.
Тает воск свечи, и тихо капельки стекают,
На глазах запавших Яна слезы проступают.
Свечка светит, свечка гаснет, свечка догорает,
И в простой убогой хате мальчик умирает.
Ой, не вечно светит свечка, нет, не век гореть ей —
Догорит она, исчезнет, как и всё на свете!

Сердце ноет, грудь сжимается от боли,—
Ой, пойду из тесной хаты в чисто поле.
В чистом поле ветер веет-повевает —
Уходи ты прочь, тоска моя немая!
Голос бы мне звонкий соловьиный,
Чтобы в песнях вылил я кручину,
Чтоб ее развеял буйный ветер,
Чтоб ее я никогда не встретил!

Месяц полный встал на небе,
        Низко над равниной,
Блещет, круглый, красно-желтый,
        Будто глаз совиный.

Тяжело, с жужжаньем тихим,
        Майский жук летает;
Про любовь, про расставанье
        Кто-то запевает.

Голос полем прокатился
        И в бору отдался:
«Ой, не высохла ль криничка,
        Где голубь купался?»

И тоской тревожат сердце
        Отголоски грустной
Деревенской нашей песни,
        Песни белорусской…

Душой измучившись в житейских непогодах,
В монастыре свои он доживает годы.
Здесь тишина, покой — ни шума, ни забот;
Он летопись свою четвертый пишет год,
И списывает всё от слова и до слова
С истлевших грамот он про судьбы Могилева,
Про добрые его и темные дела.
Так с горечи цветов усердная пчела
Собрать умеет мед в заботе повсечасной,
И виденному он — свидетель беспристрастный.
Всё, что вершилось здесь в минувшие года,
О чем здесь думали и спорили тогда,
За что вели борьбу и веру как хранили,—
Потомки всё прочтут, очистив труд от пыли.
То, что забудется, с водою уплывет,—
Вдруг в памяти людей возникнет, оживет,
Когда найдут его нехитрое писанье
Про жизнь далекую, про давние деянья…
Так море синее приносит к нам с волной
Бутылку на берег, облитую смолой,
Всю в тине, в ракушках бесчисленных.
                                                           Немало
Она была в воде и многое встречала.
Бутылку рыбаки поднимут, разобьют
И в ней, как водится, письмо они найдут.
Обычай есть морской: со всех окраин света
Так тонущие шлют известья. В море где-то
Погибли все они, и, может, сотни лет
Со дней тех протекли, и их народа нет,
Переменилось всё, про них уже забыли,
Но, буквы, — вы теперь всё снова разбудили!
Узнают люди вдруг о прадедах своих —
О горе, радостях, о приключеньях их,
Кому молилися, какой надеждой жили
И где на дне морском их волны схоронили.