Автор неизвестен Европейская старинная литература - Лузитанская лира

Вот — осень, все угасло, все поблекло.
Откуда мне узнать, о милый мой,
Ты любишь ли, чтоб дождь стучал о стекла,
Закрытые сырой, тяжелой тьмой?

Я точно знаю: сладостно безмерно
Мечтать вдвоем дождливою порой:
Пусть греза и нелепа, и химерна,
Но ей пределом — кипарисный строй.

Мы воскрешаем блеск минувших лилий
И вызываем к жизни без конца
Печальные часы былых бессилий,
Навеки погребенные сердца!

В такие ночи, с ливнем или градом,
Так хорошо отбросить жребий свой
И слушать, затаясь с тобою рядом,
Как долгий дождь шуршит по мостовой.

Как сном осенним нас бы укачали,
Рождаясь, вырастая ввысь и вширь,
Чудовищные образы печали,
Немые, как дорога в монастырь!

В такие ночи — лишь мудрейшим душам
Дано на грезы наложить узду,—
В такие ночи суждено кликушам
Метаться в экстатическом бреду,—

В такие ночи к разуму поэта
Нисходит свыше лучшая строка,
И он ее бормочет до рассвета,—
А жизнь — так далека… Так далека!

Стремление… Желанье, что раскрылось
В реторте мук, претерпленных сполна.
Жизнь для меня в нем олицетворялась —

Какой бы вид ни приняла она,
Равно стремится к свету и простору
В цветке, во мне, в звезде душа одна.

Зверь, по лесу к себе скользящий в нору, —
И тот ведь чует бога оттого,
Что постигать его присуще взору

И красоты, и блеска волшебство
И что тоску природы бесконечной
Передает рычание его.

В рычанье этом — голос жизни вечной,
Неистощимость силы той святой,
Что птаху побуждает петь беспечно;

Порыв, что ввысь ведет тропой крутой
И сердце хищника, и сердце, кое
Пленяет нас своею чистотой.

Всеобщий побудитель, враг застоя,
Куда б ни вторгся самовластно он —
В эфир, где все безмолвствует в покое,

Иль в грозный океан, чтоб, им взметен.
Тот к небу поднялся стеною пенной,
Иль в неподвижный безысходный сон

Материи глухой и довременной,
Иль к нам в сознанье, чтобы там сквозь мрак
Зарделся луч свободы дерзновенный…

Жизнь вечна, и ее исток — очаг,
Затерянный в бездонности астральной.
То блещет он, то тлеет кое-как.

Жизнь — семя, что мало и колоссально.
Оно взрастает в толще бытия,
И вихри вкруг клубятся изначально.

Под тысячью личин свой лик тая,
Восходит по спирали созиданья
Всемирный Дух в надзвездные края.

О формы жизни, руны мирозданья,
Вы тайнописью света и теней
Слагаете пеан[121] существованью!

Так полните ж безбрежностью своей,
С войною чередуя мир бесстрастно,
Моря, долины, горы, ширь степей.

Из тигеля Возможности неясной
К многообразью Сущего пробить
Себе дорогу сильтесь ежечасно.

Цветок, ты должен лепестки раскрыть!
Скала, пусть вкруг тебя валы седеют!
Орел, спеши к далеким тучам взмыть!

Идите смело в мир. Не оскудеет
Та вечная душа, что в вас кипит:
Горячий ключ и в стужу не хладеет.

В любую форму Дух нетленный влит.
Он, богоравный, хоть пьянится снами
И неподвижен иногда на вид,

Всегда в пути, и под его стопами
Росток вослед ростку, за всходом всход
Становятся густыми зеленями.

Дыханья жар и безразличья лед
В себе он, непостижный, сочетает
И в посвист ветра и в журчанье вод
Напев свой и рыдания вплетает.

Хоть человек и впрямь к заветной грани
Грядущего сквозь мглу судеб и лет
Идет, покорен бестелесной длани.
Которой жизнь дают любовь и свет;
Хоть, странный путник, чей пролег в тумане
От Прометея к Иисусу след,
На ощупь он бредет неустрашимо,—
Не ведает он, кем ведом незримо,

Не знает, как именовать свой рок,
Своих проводников не видит лица
И думает, что гнев богов навлек,
Коль обречен в дороге заблудиться,
И свет ему не мил, и груз тревог
Пред смертью сбросить он с проклятьем тщится.
Кто вправе поклоняться и молить,
Тот вправе проклинать и слезы лить.

Да, знать, куда идешь, — в пути не худо…
Песчинка, что самум с собой унес,—
И та себе, как ей подобных груды,
В растерянности задает вопрос,
Куда она летит, взялась откуда
И где ей кануть суждено в хаос;
А человеку вовсе уж невместно
В волнах судьбы быть каплей бессловесной.

Как бурею разбитые суда,
Нас выбросила вечность вероломно
На отмели времен, где навсегда
Мы беззащитны, наги и бездомны.
Мы — здесь, но не постигнем никогда,
За что же стали жертвой силы темной,
Случайность это иль небес закон.
Вот чем наш разум вечно поглощен.

О берега песчаные и скалы,
Как мы, в плену и вы томитесь тут.
За что судьба нас с вами покарала,
Заслав в такой безрадостный приют?
Ответь, о море, ибо хоть ты стало
Тюрьмой для волн, что от тоски ревут,
Но в рабстве страждешь и само от века,
К лицу ли прозябать здесь человеку.

Так остр он взглядом и высок челом,
Как будто излучающим сиянье,
Что представляет — нет сомненья в том —
Чистейшую из форм существованья,
И, вспыхивая, дух, живущий в нем
И охватить способный мирозданье,
В движение, как солнце — хор светил,
Приводит мысли, кои породил.

Но, духом царь вселенной в полной мере,
Он жалче птахи, чье гнездо с ветвей
Смел ветер иль смахнула лапа зверя:
Чем больше им непознанных вещей
Он видит на хрустальной нашей сфере,
Тем вожделеньем уязвлен сильней,
А светлый круг его ума и воли —
Лишь пыточная камера, не боле.

Судьбу сфинксоподобную кляня,
Мечтая о Земле обетованной,
Бредет с восхода до заката дня
По миру он, шатаясь, словно пьяный.
К нему, его прельщая и маня,
Природа льнет любовницей желанной,
Но он, угрюмый под ярмом забот,
Вослед мечте, закрыв глаза, идет.
Закрыв глаза — затем что сновиденье
Бесследней ветра ускользнет сейчас…
Остановись, о путник, на мгновенье
И, если смеешь, оглянись хоть раз.

От жизни, от надежд, от вожделенья —
От сна о славе, мучившего нас,
Нам только горстка праха остается,
И этот прах Историей зовется.
…………………………………

Ужели суждено достигнуть нам
Желанной суши в океане вечном,
И отдых изъязвленным дать телам,
И жажду успокоить соком млечным?
Мне сердце говорит мое, что там
Придет конец страданьям бесконечным,
Обман и ложь рассеются, как дым,
И небо снова чистым мы узрим.
Блажен, кто плачет! Близок миг заветный,
Когда умолкнет в мире стон людской.
Орел слетит к нам с неба в час рассветный
И наши скорби унесет с собой,
И взгляд наш возликует беззаветно,
И деспоты, кем попран круг земной
И чьи стопы железа тяжелее,
Надломятся соломинок быстрее.

Нет счета этим деспотам слепым —
Нас леденящим верованьям старым.
Чем глубже мы могилу роем им,
Тем с большим восстают оттуда жаром
Виденья давних снов, что нам, живым,
Стесняют и поныне грудь кошмаром,—
Надменный сонм злодеев и глупцов,
Царей без чести и богов-лжецов.

В них, а не в человеке зла истоки.
Оно не от его души — от них,
Вселяющих в нее свои пороки,
Терзающих ее в когтях своих.
Так пусть сожжет, когда наступят сроки,
Их молния, упав из туч ночных,
И пусть Добро из мрака, что растает,
Светилом Правосудья возблистает!

А коль решит тот, чья душа робка,
Что этих древних призраков крушенье
Пустым оставит небо на века
И Землю обречет на разрушенье,
Пусть напряжет он зренье хоть слегка
И убедится сам без промедленья:
Просторней стали небеса стократ,
И нам они теперь принадлежат.
Все наше, что прекрасно, — вся природа
От тех краев, где пальмы вознеслись,
До тех, где не стихает непогода
И в плащ из мхов утесы облеклись,
От недр, которых нерушимы своды,
И до миров заоблачных, что высь
Сиянием нетленным озаряют
И мысль людскую оплодотворяют.

Храм веры и любви, где никому
Не возбранит запрет святош придверных,
Деливших — этих к свету, тех во тьму —
У входа нас на верных и неверных,
Стать равным Иегове самому
Величьем помыслов нелицемерных
И в алтаре со всеми вместе вновь
Вкусить причастье — братскую любовь!

О братская любовь! С ней несравнимы
Ни поцелуй невинный, ни нектар.
Она — роса, которою кропимы
Поля, дабы пила лилея пар,
Потоп, который мощно, хоть незримо
Захлестывает весь наш бедный шар
И возвращает широту былую
Сердцам, что ловят гул его, ликуя.

Лишь братская любовь сплотит ряды
Тех, кто алтарь воздвигнет терпеливо
Во храме, где творить на все лады
Молитву сможет всяк миролюбиво…
Единый ствол, но разные плоды,
В едином сердце — многие порывы!
Ведь город наш — всем хватит места в нем! —
Мы на холме Равенства возведем.

Любовь я эту славлю, уповая,
Что вскоре принесет она с собой
Росу, без коей чахнет, изнывая,
Лилея, сорной скрытая травой,
И, скорлупу былого разбивая,
Наш род-птенец в единый станет строй,
И полетит Свобода перед нами,
Нас осенив орлиными крылами.