Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

Думы вы черные, что вы так давите,
 Что окружили вы черной толпой?
Прочь вас гоню, но опять налетаете,
 Кружитесь мрачно, носясь надо мной.
Что же хотите вы? Душу несчастную?
 Мало вы, знать, истерзали ее!
Мало давили вы грудь безотрадную!
 Мало, – вам надо еще и еще.
Вот же, берите, терзайте, печальные!
 Видите – плачу горючей слезой,
О, не оступитесь вы, беспощадные,
 В мраке кружася зловещей толпой.

Я хочу жить – желать,
Не хочу умирать!
Вспоминать не хочу
Про могилу мою.
Пусть все в прахе лежит,
Пусть все прахом летит!
Предо мной Божий мир,
Я в нем счастлив, не сир.
Что же больше желать?
Не хочу умирать!

Забудьте горе, свои несчастья;
Налейте кубки кипучей влагою;
На час упьемся красою счастья, –
Ее прекрасной волшебной сагою.
В глаза смотрите судьбе ужасной,
Бесстрашным взглядом без содрогания!
Пусть гордой смерти, пусть смерти страшной
Рука простерта всеумерщвления.
Пусть плащ суровый судьбы печальной
Навис над ними и душит горечью;
Пускай всемирный, пусть погребальный
Мотив несется и веет смертию;
Забудьте горе, свои несчастья....
На час упьемся красою счастия.

Расплелась коса густая
И на грудь волной ниспала,
Грудь раскрылась молодая,
Сердце бурно трепетало.
И уста полураскрыты
И дрожит рука младая...
Ах, как крепко, обнимая,
Целовала бы ланиты!
Но уста целуют воздух
И рука его обняла –
И бесцельно на подушку
Грациозная упала.
«Что коса мне, что мне очи,
Красота моя младая,
Если некого любить мне,
К сердцу крепко прижимая.
Сердце, сердце, – тяжко бьешься
Одинокое в груди ты;
С кем мне жить, кого любить мне?
Мне ответь и мне скажи ты?
Что краса мне, что мне слава!
Жить хочу, любить хочу я!
Сердцем жить, – не красотою,
Веселяся, не тоскуя.
А еще меня же злою,
Гордой люди называют,
А того, что в сердце этом
Я скрываю, и не знают.
Что ж, пускай так называют.
Грех им будет, Бог судья им!
А скорей бы ночь летела,
День воспрянул бы сияньем.
Днем душой живу с природой.
Днем все ж пташками пою я.
Только ночью налетают
Думы черные, тоскуя...»
И из глаз полились слезы
И на грудь росой упали,
А над сердцем перси девы
Подымались, трепетали.

Далеко, где небо сияет звездами,
Где воздух прозрачен и чист, как слеза, –
Там дева в постели рыдает слезами
И плачет, и руки ломает она.
Она в целом мире, как ветер одна,
Никем не любима, покорно-грустна.

И там, где туманы, снега покрывают
Усталую землю глухой пеленой, –
Там юноши очи поток изливают
В бессонные ночи горячей слезой.
Он в свете с печалью своею один,
Не видевший ласки, никем не любим.

Что ты ноешь, сердце?
Прошлое ль толпою
Поднялося снова,
Клокоча слезами,
Новое ль несчастье
В будущем ты видишь, –
Новые волненья,
Разочарованья?
Успокойся, сердце, –
Что прошло, – не будет,
А что ждешь, – волненьем
Прочь не отворотишь.
Успокойся, сердце.
Еще мысль мятется
И душа трепещет
Пламенным потоком.
Не теряй мгновений,
А возьми у жизни
Все, что только можешь, –
Что приносит счастье.

Что ты требуешь, ничтожный,
Беспокойный человек?
В бурях ищешь ты отрады,
В грозном вихре ждешь утех.
Ах, не лучше ли в покое
Отдохнуть своей душой
И в житейском бурном море
Уголок найти святой.
Ах, не лучше ли привыкнуть
К одному и труд найти;
Отыскать свое призванье
И с сознаньем в путь идти.

Гроза в душе и ад в груди.
Клокочет в ней негодованье.
Готов отдать я все мечты,
Чтоб искупить свои страданья.
Да, да, играй! Пусть грудь моя
От этих звуков разорвется!
Ад усмирив, пускай слеза
Из глаз истерзанных прольется.

Везде со мной – в душе, в груди;
Проникнув в сердца глубину,
Вы дали мне одни мечты,
Взамен отняв всю жизнь мою.
 Забуду ль эти я глаза?
В них жизнь горит и смерть моя.

И все готов я вам отдать;
За миг блаженства – жизнь мою.
Но вас я должен покидать,
А с вами светлую мечту!
 Забуду ль эти я глаза?
В них жизнь горит и смерть моя.

Простите! Не увидел вас.
Вы все отняли у меня,
Но этот блеск любовный глаз
До смерти сохранит душа.
 Нет, не забуду никогда
Я эти страстные глаза.

Простерлось поле... Надо мной
Луна сребристая плывет...
Несися, конь, лети стрелой,
От бурь, стараний и невзгод
Все прочь, назад... Вперед, вперед!
Я этой бешеной ездой
Хочу страданья потопить
И бурю адскую в душе
Волненьем новым заглушить.

Вдали от всех – под шопот муз,
Сдружившись с Фебом и богами,
Поэт творит свой вечный труд,
Далеко уносясь мечтами.
Его душа ту песнь родит,
Она растет, бушует, рвется
И с уст божественных летит,
Бурлит, в гармонии несется.
Но нет, не вечны те мечты,
Их проза жизни побеждает:
Поэт творения свои
К станку могучему слагает,
Чтоб разделил небесный труд
(Плод мук душевных и мечтаний)
Он волшебством проворных рук,
Путем труда, путем страданий.
Когда же кончен труд, тогда
Поэт мозолистую руку
От сердца жмет: питомец муки
Питомцу тяжкого труда.

День клонился к ночи/, лес шумел и шептал;
Еще с полдня лазурь потемнела от туч.
Ветер клубами пыль до небес подымал
И кружась опускался, могуч.

По дороге, меж лесом и темной скалой,
Юный всадник коня истомленного гнал,
Озирался обратно в туман и порой
Он усталой рукою за меч свой хватал.

«Ах, скорей бы селенье, нет мочи и сил, –
Хоть избушка какая попалась нибудь».
Правда, правда, ездок, торопись что есть сил,
Стерегись, осторожнее будь.

Здесь не чисто: в народе осталось еще
(Каждый может тебе рассказать):
Ни один здесь ездок не проехал еще,
Чтобы смерть бы свою не застать.

Но не этих поверий боится ездок, –
Он отца тем мечем погубил
И несется без цели из дома вперед,
Чтоб никто за него не отмстил...

И ездок торопился, что силы хлестал
Он коня по иссохшим бокам,
А меж тем уж стемнело и месяц играл,
То светя, то кружась в облаках.

Было жутко: как волк ветер выл и стонал,
Будто призрак ложилася тень...
Лес темнел, жутко, жутко в ущелье шептал,
И вздымался уродливый пень.

Мрачным отблеском будто бы савном одет,
Подымался угрюмый утес.
Конь, измучен, то нюхая воздух стоял,
То испуганно всадника нес...

Вдруг он видит: в лесу, покривившись, стоит
В отдаленьи избушка, как холм...
Огонек одиноко в окошке горит
И мерцает, и блещет на дол.

Спрыгнул юноша. Конь изможденный в пене...
Потрепал он по шее его,
Привязал за сучек и спешит в темноте
К двери мрачного дома того.

Он стучит первый раз, он стучит и другой, –
Тишина гробовая за дверью.
Изможденный волненьем, сердитой ногой
Дверь толкает и видит в смущеньи:

Перед ним на полу, освeщенный свечей,
Прямо в платье мертвец отдыхает;
Взгляд ужасный, открытый, и кровь за главой
Алой речкой течет и стекает.

Пошатнулся, весь в страхе и хочет кричать,
Ноги будто к земле приросли,
Взгляд прикован к лицу мертвеца, и глядят
Будто белые бельмы из тьмы;

Рот скривился в улыбку, как будто губа
Протянулася как-то вперед...
Поднялась и глядит из-за тучек луна
И по телу тень тучек несет...

«Месть, месть, месть. Проклят будь» – кто-то будто кричит
В истомленной его голове.
И весь потом стоит он холодным облит
И со страхом на бледном лице...

Пересилил себя юный всадник и взгляд
Оторвал от лица мертвеца.
Повернулся от дома, понесся вперед –
Побежал, позабыв про коня.

И казалось ему, что за ним все бежит,
Все кричит и все стонет мертвец.
И казалось ему, что вокруг все глядит
Страшно, страшно, как мрачный жилец...

Вот дотронулся кто-то ему до плеча,
Загудел и заплакал вблизи;
Закружилось в глазах, поскользнулась нога,
Зажужжало в ушах, впереди...

Ночь бежала; лес мрачно шумел и шептал;
Еще с полдня лазурь потемнела от туч;
Ветер клубами пыль до небес подымал
И, кружась, опускался, могуч.

У крыльца, пред раскрытою дверию в дом
Конь привязан стоял в стороне,
Рыл копытом он землю, и громко порой
Слышно ржание было во тьме...

Было жутко: как волк ветер выл и стонал.
Будто призрак ложилася тень;
Лес так жутко, так жутко в ущельи шептал,
И клонилася мрачная ель...