Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Европейский буржуй на полпредском балу
Поднял тост за советскую власть:
«Эмигранты на вас изрекают хулу,
И клеймят, и порочат вас всласть…
Но ликеры, и фраки, и блеск позолот,—
Я таких не видал у пашей!
Верю сердцем! Поставка на красный ваш флот
Сто процентов мне даст барышей…»

«Признать ли их?» — гадают чехи.
В основе мысль не так глупа:
Другим достанутся орехи,
А им — одна лишь скорлупа.

Но будет горек этот праздник…
Итог один игры слепой:
Сев на орехи, совлабазник
Торгует только скорлупой…

Муссолини сидел на диване,
А полпред перед ним на софе.
«Хорошо ли у вас на Кубани?» —
Тот с улыбкой задрал галифе…

Муссолини склоняется ниже:
«Колонистов мы с давних уж пор
В Аргентину сплавляем, синьор…
Ведь Кубань и удобней и ближе?»

«О, конечно! Но раньше — заем…»
Миг молчанья, пустой и тягучий,
И с досадой в резной водоем,
Только плюнул, нахмурившись, «дуче».

Бернарда Шоу раз спросили:
«Вы так умны в своих статьях…
Зачем при красном крокодиле
Вы состояли в кумовьях?»

И едкий сэр ответил с сердцем
(Какие мудрые слова!):
«Пикантно мясо с красным перцем,
Но голый перец… черта с два!»

Баварский бравый генерал,
На карту ткнув перстом в Урал,
Изрек: «Мы здесь отточим вмиг
Немецкий штык и красный штык…
И зычно грянет за Ламанш
Наш лозунг пламенный — реванш!..»
Но попугай, раскрывши зрак,
Из клетки крикнул вдруг: «Дурак!»

Все захватив — шрифты, бумагу, краски,
Ты скифским задом заняла Парнас.
Все писаря, монтеры и подпаски
Взялись за арфы в этот светлый час…

Чужой бокал наполнив мутным квасом,
В венке из кумачовых наглых роз,
Ты занесла колено над Пегасом —
И сброшена средь площади в навоз.

Вставай и пой! Шрифты к твоим услугам,
Приподыми отяжелевший зоб,—
Твоя артель сгрудилась тесным кругом
И тщетно морщит коллективный лоб…

Отговорила… Нищей много надо ль?
Сто пьяных слов, одышка… и отлив.
Эй, Госиздат! Закрой рогожей падаль,—
Бог Аполлон суров, но справедлив.

Поперек стихов пометка:
«Мысли есть, но в общем — сухо».
(Так на мраморе нередко
Оставляет след свой муха.)

Мненье — крайне-правой барыни
Кратко, веско и сурово:
«Я на месте Государыни
Не простила бы Гринева».

«Писать на книжках очень глупо.
Иван Фадеич Кандалупа».

За годом год
Коллективный красный кретин
С упорством сознательной прачки
Травил интеллигентов:
«Вредителей» к стенке,
«Спецов» по шапке,
Профессоров в Соловки,
Науку под ноготь…
Каждый партийный маляр
Клал на кафедру ноги,
Дирижировал университетами,
Директорствовал на заводах…
Как дикий кабан на капитанском мостике,
Топтался на одном месте:
Смыкал ножницы,
Склеивал слюной бешеной собаки
Прорывы и «неувязки»,—
Плакаты! Плакаты! Лозунги! Фронты!
Чучело Чемберлена!..
В итоге — пошехонский,
Планетарный, бездарный
Шиш…
Партийные Иванушки-Дурачки в кепках
Даже и не подозревали,
Что каждая гайка в каждом станке
Изобретена интеллигентскими мозгами,
Что в каждом штепселе —
Залежи ума и горы знания,
Что поколения зрячих, одно за другим,
В тиши кабинетов,
В лабораториях,
Изобретали, числили, мерили,
Чтоб из руды, из огня, из бурой нефти
Сделать человеку покорных слуг…
Иванушки-Дурачки
Сели задом наперед на украденный трактор,
Партийный Стенька Разин свистнул в два пальца,—
Через ухабы, чрез буераки
Напролом по башкирско-марксистскому компасу;
«Из-за острова… влево… на стрежень,
К чертям на рога! Вали!»
И вот, когда ржавый трактор
Свалился кверху колесами в смрадную топь,
Когда в деревнях не стало ни иглы, ни гвоздя,
Когда серп и молот можно было увидеть
Лишь на заборных плакатах,
Когда свои интеллигенты, Святые Дурни,
Сдавленные партийными задами,
Связанные по рукам и ногам,
Храпели под досками,—
Тогда красные ослы призвали
Спецо-варягов:
«Тройной оклад! Отборное меню!
Барские квартиры за проволочными заграждениями!
Оазисы сытого буржуазного жития
Средь нищей пустыни!
Стройте! Гоните! Сдавайте мозг напрокат,—
Свои заплевали… Чужие надежней…»
И вот потянулись из разных стран
Высокопробные роботы:
Китай, Гвинея, Советская ль вотчина —
Деньги не пахнут, икра не смердит,
Соловецких стонов не слышно…
Завод на завод! Этаж на этаж!
Электрический трест для выделки масла
Из трупных червей!
Небоскребы из торфа! Свинец из трахомы!
Крематории с самоновейшим комфортом
Для политкаторжан!
Самогон из мощей Ильича! Перегоним Америку!..
И снова шиш… Стоэтажный шиш,
Грандиозный, советский, сталинский шиш…
И снова клич:
«Милость беспартийным!
Пощада интеллигентам!
Амнистия мозгам!
Выдать пострадавшим и недомученным премию
От тысячи до двести тысяч рублей»
(По расчету — за каждый плевок по копейке),—
ГПУ утирает обиженные слезы,
Сталин прижимает спецов к косматому сердцу,
Варяги укладывают чемоданы,
Горький, проклинавший на прошлой неделе интеллигентов,
Объявляется уклонистом,
Партийные маляры почесываются на командных высотах,—
Гремит Интернационал!
Гремит Интернационал! Красный штандарт скачет!
Пятилетка задом наперед влезает
На старый, изломанный трактор,
И сказка про красного бычка начинается сначала…

Господи! Как мне быть добрым
Хоть неделю в году,
Для вентиляции пыльной души,
Для смягчения черствого сердца,
Для удовольствия ближних?..
Так ведь полезно себя очищать ежегодно,
Как трубочист прочищает камин!

Хотя, если правду сказать,
Круглый год,
Как, надеюсь, и вы, мой читатель,
Я стараюсь быть добрым…
То придет какой-нибудь шут —
Смесь Свидригайлова с Чацким —
И затопит тебя Ниагарою слов,
Вязких, шершавых и вздорных,
От которых потом остается в мозгах,
Часов приблизительно на пять,
Чад жженой резины и перьев…
Но я ведь терплю,
Молчу, не рычу,—
Чтоб не впасть в искушенье,
Словарем пресс-папье прикрываю
И, как дитя, улыбаюсь.

То, чуть присядешь к столу за работу,
Квартирант заведет граммофон —
Гнусаво-визжащую кошку —
И в дверь потом постучится:
«Вам граммофон не мешает?»
«О, — отвечаю я кротко,
Сжимая дрожащую челюсть,—
Пожалуйста, друг мой!»

То прилетит пневматичка:
Некто по срочному делу
Просит приехать — час и минуты — в кафе.
Едешь!.. Ждешь часа полтора!
Наконец прилетает синьор
С расстегнутым ртом и в расплюснутой шляпе
И предлагает издать в компании с ним
Самоучитель по ловле креветок…
Как трудно в такие минуты быть добрым,
И все же… стараешься.

То прачка вам принесет
Вместо вашей любимой сорочки
Какую-то бурую мерзость —
О трижды проклятый жавель!
И опять улыбайся, как ангел,
И добрые делай глаза.

То по рыхлой своей доброте
Вы ближнему редкую книгу дадите,
И он ее вам вернет
(Если вернет!)
В соусе рыжем и без заглавной страницы,—
Ты, Господи, знаешь, с какою любовью
Я ближнему кресло тогда придвигаю.
Нет! Если правду сказать,—
Для вентиляции сердца,
Для облегчения сжатой души
Хорошо б хоть неделю в году уделить
«Неделе несдержанной злости…»