Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Ты ждешь весны? Я тоже жду…
Она приходит раз в году.
Зеленый пух завьет весь сквер,
И на подъезде тощий сэр,
Пронзая мартовскую ночь,
Во всю мяукнет мочь…

Ручей вдоль края мостовой,
Звеня полоскою живой,
Сверкнет на перекрестке вдруг,
Потом нырнет в прохладный люк
И унесет в подземный край
Кораблик твой… Пускай!

День стал длиннее чуть-чуть-чуть…
Еще февраль свистит в окно,
Еще туман взбивает муть,—
Нам, право, все равно:
На всех кустах, — пойди-ка в сад,—
Живые почки чутко спят.

И в снежной чаще спит медведь,
Он чует, лапу в пасть зажав,
Что скоро солнечная медь
Заткет луга узором трав…
И в дальнем Конго журавли
Уже готовят корабли.

Приди ж, дружок-весна, скорей
Из-за лазоревых морей…
Твой первый листик я сорву,
К губам притисну в старом рву
И звонко щелкну в тишине,
Как белка на сосне!..

На заре отправляюсь в Булонский мой лес,—
Он подчас заменяет Таити…
Над прудом чуть дымится жемчужный навес.
В этот час вы, я думаю, спите?
Выгнув шею в большое французское S,
Черный лебедь торопит: «Дай булки!»
Я крошу ему булку. А с лона небес
Солнце брызжет во все закоулки.

Если кто-нибудь скажет (болтун-следопыт!),
Что встаю я обычно в двенадцать,—
Это грубая сплетня, и в частный мой быт
Попросил бы его не вторгаться…
Стадо ланей бесшумным движеньем копыт
Топчет плющ у песчаного яра.
Зацветает рябина. Ворона кричит.
На скамейке целуется пара.

Под мостами у Сены часами торчу.
Рыболовы, смиренные тени,
Приковавши глаза к камышинке-бичу,
Ждут добычи, расставив колени.
Целый день я, волнуясь, смотрю и молчу…
В мутных струйках полощутся шпильки,
Но никто, вырывая бечевку к плечу,
Не поймал даже крошечной кильки.

Дома тоже немало забавных минут:
Кот заходит с визитом в окошко,
Впрочем, кот этот — наглый отъявленный плут,
Оказался впоследствии кошкой.
У меня на диване, смутив мой уют,
Разродился он в прошлое лето…
Кот иль кошка, другие пускай разберут,—
Но зачем же рожать у поэта?!..

Иногда у консьержки беру на прокат
Симпатичного куцего фокса.
Я назвал его «Микки», и он мой собрат —
Пишет повести и парадоксы.
Он тактичен и вежлив от носа до пят,
Никогда не ворчит и не лает.
Лишь когда на мандоле я славлю закат,—
«Перестань!» — он меня умоляет.

Три младенца игру завели у крыльца:
Два ажана поймали воришку…
Вор сосновым кинжалом пронзил им сердца,
А ажаны его за манишку…
Наигрались — к окну. Три румяных лица.
Друг на друга глазеем лукаво.
Мандарин, апельсин и кусок леденца,—
До моста долетит моя слава!

Прибежит, запыхавшись, бродячий сосед.
В лапе хлеб, словно жезл Аарона.
Отгрызет, — постучит каблуком о паркет,
Словит моль и раздавит влюбленно.
— «До свиданья! Бегу. Проморгаю обед…»
Отгрызет и галопом за двери.
Под окном — для чего посмотрел я ей вслед? —
Проплыла крутобокая пери…

Если очень уж скучно, берусь за пилу,
Надеваю передник французский,
И дубовые планки, склонившись к столу,
Нарезаю полоскою узкой…
Меланхолик! Встань твердой стопой на полу,
Мастери жизнерадостно рамы:
Это средство разгонит душевную мглу
У любого мужчины и дамы.

А работа? О ней мы пока помолчим.
Занавеску задернем потуже…
Над весенним платаном опаловый дым,
Воробей кувыркается в луже,
В облаках выплывает сверкающий Рим,—
Никакой не хочу я «работы»…
Ни в журнал, ни в газеты, бездельем храним,
Ни строки не пошлю до субботы.

    В погожий день,
Когда читать и думать лень,
Плетешься к Сене, как тюлень,
    С мозгами набекрень.

    Куст бузины.
Веревка, фартук и штаны…
Сирень, лиловый сон весны,
    Томится у стены.

    А за кустом —
Цирюльник песий под мостом,
На рундучке, вертя хвостом,
    Лежит барбос пластом.

    Урчит вода,
В гранитный бык летит слюда.
Буксир орет: «Ку-да? Ку-да?!»
    И дым, как борода.

    Покой. Уют.
Пустая пристань — мой приют.
Взлетает галстук, словно жгут,—
    Весенний ветер лют.

    Пора в поход…
Подходит жаба-пароход,
Смешной, распластанный урод.
    На нем гурьбой народ.

    И вот — сижу…
Винт роет белую межу.
С безбрежной нежностью гляжу
    На каждую баржу.

    Кусты, трава…
Подъемных кранов рукава,
Мосты — заводы — синева
    И кабаки… Са-ва![11]

    А по бокам,
Прильнув к галантным пиджакам,
К цветным сорочкам и носкам,
    Воркует стая дам.

    Но я — один.
На то четырнадцать причин:
Усталость, мудрость, возраст, сплин…
    Куда ни кинь, все клин.

    Поют гудки.
Цветут холмы, мосты легки.
Ты слышишь гулкий плеск реки?
    Вздыхаешь?.. Пустяки!

Сквозь сосны — россыпь звездных гнезд…
Дневным, замученным глазам
Так чужд бесстрастный холод звезд —
Ночной, неведомый Сезам.
Кружись, слепая карусель,
В угрюмой вечности своей!
Мне здесь моя земная щель
В стократ уютней и милей…
Вот лампа ярче вечных звезд
Цветет в окне, в лесной глуши,
В смолистой чаще пискнул дрозд,
Качнулись сонно камыши,
Над чашкой чая светлый пар,
Легко вздохнул морской прибой,
И как тепло дудит комар
В свой жизнерадостный гобой…
Как волк, смотрю я в звездный мрак,
В пустое, мертвое Ничье,
Вот стол, вот лампа, вот табак,
Вот сердце теплое мое…

В час ночи в комнату ко мне
Забрел бродячий кот.
Шершавым призраком в окне
Раскрыл, зевая, рот
И спрыгнул вниз… В лесу ни зги,
Зияет глухо дверь.
Зачем ты трешься у ноги,
Бездомный, глупый зверь?
Вот в блюдце козье молоко.
Питайся, друг рябой…
Но он вздыхает глубоко.
Не хочешь? Бог с тобой.
Над лампой вьется и трещит
Ночная стрекоза…
Кот вскинул голову, урчит
И смотрит мне в глаза:
«Шагами комнаты не мерь
И не смотри в кусты —
К тебе пришел за лаской зверь
Из черной пустоты».
Ну что ж, пободрствуем вдвоем,
Мне тоже не до сна.
Понюхай книжку, попоем,
Покурим у окна…
Урчит и просит — хвост клюкой,
Спина, как гибкий вал…
И я взволнованной рукой
Бродягу приласкал.

Проснешься ночью… На полу сквозит
Сквозь щели ставень лунная решетка.
Стучат часы загадочно и четко.
Перед камином меркнет медный щит.
Ногам тепло — и долго смотришь в щели…
Кто я и где? Быть может, домовой,
Свернувшийся к камину головой
На чьей-то человеческой постели?
Быть может, призрак, вылезший из книг,
Туманное созданье Андерсена,
Удрав из долгого наскучившего плена,
Лелеет свой живой и теплый миг?
Иль просто кот, бездумная душа,
Пригретый складками взъерошенного пледа,
Зевает, ноги вытянув, как Леда,
И втягивает ноги, не дыша?..
Иль, может быть, — бродячий подмастерье —
В глухой таверне жду рассветной мглы,
И вот сейчас — петух, раскинув перья,
Веселым зовом огласит углы.

Пусть утром вновь вернусь в свое житье:
Свой век и стойло вспоминаю с болью…
Душа, порвав с навязанною ролью,
Ткет в лунный час иное бытие.