Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

С высоких круч забытые века
Глядятся разоренными кремлями
В ручной разлив, и, башенными снами
Утомлена, задумалась река.
На ясный запад жаркие кресты
Возносят светлые, как облака, соборы;
И щурится в садах вечерний город,
Благовестит заречный монастырь.
О, свете тихий, юность отцвела,
И зреют дни, чтобы прейти… Не так ли
Спадают в воду розовые капли
С задумчивого, легкого весла.

Ввечеру над улицей
Ухают гармоники;
Слушают и щурятся
У заборов домики,
Монастырски маковки,
Облака баранками, —
Где-то парень-лакомка
Пристает к белянке:
— Не намолишь младости
Бабьими вечернями.
Только ведь и радости
С милым за сиренями.
Ты, как сымет зоренька
Алу опоясочку,
Выходи со дворика
За калитку, ясочка. —

Закудрил кадрилями,
Пышет черным полымем:
Как взмахнула крыльями —
Потеряла голову.

          — Эх, вы, гуси-лебеди,
          Жулики посадские.
          Петь бы вам обедни
          Голосами сладкими.
          Сны мои дремучие —
          Вовсе нету просыпу, —
          Закружусь, замучаюсь.
          Нагуляюсь досыта. —
Не гудит гармоника,
Не трещат кузнечики:
В сумраке тихонько
Скрипнуло крылечко…
Вот уж по задворкам
Петухи скликаются,
Журавли с ведерками
По воду склоняются,
И собрался к ранней
В звоны бить Афонюшка,
Охнула в тумане,
Разлилась гармонюшка.

Валуны сидят по косогорам,
Облака задумались в озерах.
А под вольной кручей новый стан
Ставит племя шумное славян.
Топоры стучат в дыму смолистом,
Стали срубы, и блестят мониста.
Сомневалась на болоте чудь:
— «Не пропасть бы с ними как-нибудь».

От морской волны и лютой бури
Уходил в озера как-то Рюрик.
Плыл и видит: вот он — новый град.
Мужики веселые сидят
И такие здесь творят кудесни, —
Что ни день — сказание и песни.
«Стой, варяги». Вылезли. И вот,
Сам вступает с ними в хоровод.

И с тех пор прошли уж сотни лет,
А пестрее хоровода нет,
Песни звонче. Радости хмельней.
Чем у нас меж сосен и камней.

Девушка иль женщина, на голос
Отзовись — святою девой будешь.
Круто взмыл над головою молот,
Покачнулись каменные судьбы.
И трава в недвижьи шевелится,
Потянули вяжущие ветры;
Это значит — время мне молиться,
Это значит — кто-то ищет жертвы.
Может быть, сейчас еще не сгину —
Отгрызусь, кусачая собака.
Хочется, чтоб так вот, без причины
Кто-нибудь, хоть издали, заплакал.

Ныне веселые волны вздымают зеленые кровли,
И, задыхаясь в чахотке, ломится желтое небо.
В пляске, подобной недвижью, и в шуме, подобном безмолвью.
Явлена та темнота, из которой неведомый невод
Души вознес к бытию в этом мире.
                                                                  Не так же ли разве
В ветре мертвеющих слов, мгновение вечностью мнящих,
Буйно мятутся народы, родятся и падают царства, —
Всюду клокочущий взлет, в скольженье и срыв преходящий.
Плеск торжествующих толп, и грохот внезапных боев.
Но чем бурнее событья кипят и друг друга торопят,
Чем оглушительней спор — тем громче молчанье Твое
И неподвижнее Лик, отраженный в последнем потоке.

Мой смертный час, далек ли он?
Увянет плоть в томленьи будней.
И я тогда, как некий сон,
Восстану, трепетный и лунный.
О, жизнь, — многоветвистый корень,
Земной комок переплела
И россыпями звездных зерен
Над прахом тающим взошла,
И растерялась в древнем небе,
И нет конца, и счета нет,
И это тело — только стебель.
Взметающий небесный цвет…
Пусть папоротники цветут,
Там, на ненайденной планете,
И дни широкие текут,
Как на земле тысячелетья,
И пусть в мирах, скользя, как дым,
Иные чудеса предстанут, —
Но сердце дерзкое не им
Кричит через века — «Осанна!»
Не к ним, не к ним взывает плоть,
Дыбясь тельцом, творити любы
Хотя б над бездной, чтобы в тло
Страстями рассечены губы
Изжечь… Эй, Господи, возьми,
Исторгнись из моих составов
И растопи миры и дни
В вихрепылающие сплавы,
Чтоб ангел распластал крыло
И Славой Слово зазвучало.
И все концы и все начала
В себе единое нашло.

Мои боги, боженьки, — веселые животики!
Боженьки дремотливые, светлые,
Пропою вам новые молитвы я
Новым ладом;
                     Умолю вас, дорогие, обрядом.
Мои старые — осмеянные,
Мои слабые — поруганные,
                    Словно в зареве любовь моя испуганная
                    Шепчет дело мне недеянное…
                              Повалю, свалю костер —
                                          Трескун:
                              Огневик- язык востер,
                                           Жгуч, лизун.
                              Кину кровь-любовь свою,
                              Брошу вас.
                              Яр-пожаром обовью,
                                            Стану в пляс.
                              Мутен волок, черный хвост.
                                             Завивай, заплетай!
                              Из иголок четкий мост,
                                            Знаю, знаю, замигай.
                              Запылай, мой красный час!
                                            Ну, смелее разом враз.
                                                        Дрожат ноги.
                              Ну, кляните же, кляните,
                                                        боги!.. Боги!..
В черном теле брызжет кровь.
Расцветает алый цвет;
Схорони свою любовь,
Размечи последний след.
Драной космой шерсть легла,
Давит, жжет.
                 Огнежалая игла
                 Погребальный саван ткет.
                              Чаще тки,
                              Ярче жги.
                              Выше взвей,
                Расстелись…
                              Помоги, помоги!
                              Слишком много черных лап,
                              Лапти черные сплелись…
Чур меня, не тронь, не смей —
Я не раб тебе… не раб…

Все примирит прощающий Господь —
Пусть мучит суета и злобою и страхом,
Пусть гений наш и труд — слепое торжество
Поверженных и вновь воздвигнутых из праха.
Когда, взрывая плоть и разрушая твердь,
Всегда смущающий наш будний просып,
Он — черный водопад — поднимет нас и бросит
В неистовый полет — торжественную смерть. —
Преобразится в ней — до малого листа,
Которого, живя, не замечали.
Весь этот мир, где терпкою печалью
Нас хрупкая томила красота.

Торжественно, в сонета строгой раме
Проходит жизнь. И я, созрев, пойму,
Что озорство и злоба ни к чему,
И что наш путь мы выбрали не сами.

И буду жить с открытыми глазами
И мир таким, каков он есть, приму
Я с мудростью, присущею ему,
И строгими, простыми чудесами.

Не осквернив ненужностью метанья
Осенние, прозревшие желанья,
Не распылившись в суете сует,

К неповторимой радости погоста
Я принесу торжественно и просто
Нетронутым классический сонет.