Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

В бою — минута слабости изменой.
Не знаешь ли, какой холодной и немой
Вода бывает? Как надменно
Вознесся Петр над Невой?
Как непреклонно, как жестоко
Зияет шпиль за серой глубиной?
Как жутко мне, как одиноко? —

И вот, когда из полутемных арок,
Из струй дождя, из света фонарей
Я создаю и приношу себе в подарок —
О, не подарок это, а скорей
Подачка — призраков нелепые минуты,
И руку я, чужую мне, держу в своей,
И мне не нужные завязываю путы, —

Тогда — пусть площади твердят мне о борьбе
И улицы о шаге неуклонном —
Я не пойду! Пусть это ложь самой себе,
В таком бессильи и преступное — законом.

Что наших дней искания и споры,
Ненужные о будущем слова…
Блистали так же купола соборов.
Все так же медленно текла Нева

И отражала в полдень эти пушки.
Кружились так же вкруг колонн снега,
Когда по этим самым плитам
                                                   Пушкин,
Слагая ямбы, медленно шагал.

Такой враждебный и чужой —
Добычей — город держит в лапах. —
Я пью его смертельный запах,
Чтоб умереть такою же чужой,
Какой прошла торцами мостовой.
Я, Дон Кихот в картонных латах. —
Такой враждебный и чужой —
Добычей — город держит в лапах.

Лакей, подать сюда мне счет.
Сполна все получай. —
Былым оплачен счет, а вот
Грядущее — на чай!

Звени, звени, звени, металл,
О кругленький поднос!
Кто до меня вот в этот зал
Отчаянья не нес?

И в запах вин, в горящий газ,
В твой дым, дешевый ресторан,
Кто не твердил, в несчетный раз,
Что жизнь пуста, как пуст карман, —

Ведь проносить сквозь пьяный гул,
Сквозь трын-трава, сквозь все-равно
и незнакомку, и цингу
из нас не каждому дано.

До дна пью золотой обман.
Длинней у ламп полоски тьмы —
так, значит, разбивать стакан?
так, жизнь, — с тобою квиты мы?

Все изломать, все сжечь, все бросить,
и почти жалами — в ладонь.
Без жалости, без слов. Так льдов
оскал — без слез и без вопросов.

Так скал, горящих снежной пылью.
Упорный, жесткий кверху взмах,
Так пуля, бьющая впотьмах,
В упор, в созвездье глаз — навылет.

Пусть к пропасти. Но шагом твердым.
Но над движеньем воли власть.
Ко дну прийти, а не упасть —
Моя единственная гордость.

А как жужжал, звеня, пропеллер!
Пропеллер сердца. Отражали —
Движенья губ, дрожанье стали.
Захлебываясь, руки пели.

Но выпит залпом, как аккордом.
Не жест, не взмах. Последний звук
Моих немых отныне рук,
И мне осталось — шагом твердым.

Вьет свою ниточку маленький, серый паук.
Радости, горечи встреч и разлук,

Вспышек, раскаяний медленный круг —
Нитью серебряной выткал паук.

Взлеты — падения — каждый прыжок,
С кем ты был нежен и с кем был жесток —

Маленький, серый, во тьме паучок
Знает и ткет он, а ты изнемог.

Трудится, нитка за нитью, паук…
Как поседел ты, мой друг!..

Сидит в траве под колоколенкой —
Такой смешной ребенок голенький.
               А рядом — серый кот.

И щеголяют чинной позою.
И молоко из кружки розовой
               По очереди пьют.

В траве желтеют одуванчики.
И целит прямо в солнце мячиком,
               Сощурясь, мальчуган…

Куда уйду от колоколенки?
О, все равно, мы все невольники
               У тела смертного в плену.

               Ах, где-то на свете смеется так звонко,
               Веселая пляшет растрепка-девчонка,
               Взметаются смеха веселые взбросы,
               Взметаются, треплются длинные косы.

Устанет и кинется прямо в траву.
Шепнет одуванчику: — Нет, не сорву. —
И руки раскинув широким движеньем,
Задремлет под кроткой малиновки пенье.

               Проснется, и рада, не зная чему.
               Порою взгрустнется мучительно-сладко;
               В потемках, на старом диване, украдкой,
               Поплачет, не зная сама почему…

И снова забудет про смутную тьму,
И снова кружится растрепкой опять,
И ветер целует взлетевшую прядь…

Тише, тише, надо спать.
О не бывшем помечтать!
Тихий сон стучит в окно.
               Шорох — стук.
               Спи, мой друг!

На ресницах нет ведь краски.
И, как в старой давней сказке.
               Любят сразу и навек.
Это сон раскрыл котомку, —
И чернить не надо тонко
               Края век.
И кармин теперь не ляжет,
И морщинки острой пряжей
               Скоро, скоро на лицо.
Это бродит сон несмелый,
Это к нам пришел и сел он
               На крыльцо.
Там сидит — седой, нечеткий…
А в руках такие четки,
Что вовек не перебрать…
Ветер вьет седую прядь,
Чуть коснется тихих рук…
               Шорох — стук.
               Спи, мой друг!

Дни, как золото, последние,
Дни, как золото, горят.
Не пойду с тобой к обедне я.
Буду новый шить наряд.

Надоело гувернанткою
Быть непутному тебе.
Стану лучше алой ранкою
На закушенной губе.

Дни, как золото, последние,
Дни, как золото, горят.
И душа моя победнее,
И темней твой темный взгляд.

Пусть другая будет добрая,
Терпеливая твоя.
И пускай я злая, кобра я,
Но веселая змея.

У тебя есть струны.
Это ты опалов горсти лунных
В пену звуков уронил.

У меня есть дудочка.
И хочу, она еще — хоть чуточку
            Чтоб попела у могил.

Я выжгла горестью каленой
Узор на дудочке своей.
            И день тот знойный был жесток.

Печалью светлой напоенный
Вечерних нежностью теней,
            Ее прослушает лужок.

Два звука чистых и высоких,
В протяжной трели отдыхая,
            Попеременно запоют.

Умрут в задумчивой осоке,
И птица дикая ночная
            Ответит им: — Я тут, я тут!..

Раз к дантисту гребешок
На трамвае прикатил.
Говорит ему: — Дружок,
Ты б мне зубы починил…

А дантист его в ответ
Пригласил в свой кабинет.

            — Вот присядьте в это кресло…
            Ах, вы весь как из картонки…
            Этот зуб немного треснул —
            Материал ужасно тонкий.

            И ужасно ваши хрупки
            Целлулоидные зубки…
            И посажены так густо,
            Что чинить их трудно очень.
            Но зато мое искусство…

— Фу, как гадко ты всклокочен!.. —
            Теребил его больной, —
Зуб ты вставь мне золотой.

Починил дантист как мог.
Золотые клал заплаты.
И беззубый гребешок
Снова стал зубатый.
            Плату выложил на стол,
            Расплатился и ушел.