Демьян Бедный - Том 1. Стихотворения 1908-1917

Когда народ восстал, наш бывший царь, наверно,
   Средь преданных ему персон
С надеждою скулил: «Да так ли дело скверно?
   Да, может, это – черный сон?»
Чтоб царский черный сон стал нашей светлой явью,
Друзья, нам должно всем идти – и мы пойдем –
      Одним путем!
    И этот путь – к народоправью!

         У Льва
      Болела голова
   И кости старые ломило.
   «Ох, ничего-то мне не мило,
   И опротивели вы все! –
   Сказал он кумушке Лисе,
   Своей советнице сановной. –
   Казнить вас казнью поголовной,
   Чтоб понимали, значит… м-да!..
Ох, как под ложечкой сдавило… Ох, беда!..
И сердце: то замрет, то больно заколотит…
На что ни погляжу, ото всего воротит.
С чего бы это все?.. Аль помирать пора?..»
«О царь! – Лиса в ответ. – Ты, помнится, вчера
   Поужинать изволил очень плотно».
   «Вчера? Я б и сейчас подзакусил охотно.
Да чем? Тому назад не больше два денька
      В лесу я видел оленька:
Красавец этакий, с ветвистыми рогами.
Что, ежели б его ты привела сюда?
      Вот это – царская еда:
Поесть – и закусить оленьими мозгами!»
         Чрез полчаса
         Неслась Лиса,
   По высочайшему веленью,
   Искать в лесу тропу оленью.
   Нашла и двинулась по ней.
К исходу двух иль трех (не помню точно) дней
Олень разыскан. Вид принявши важно-строгий,
         Лиса к нему:
         «О дивнорогий!
Тебе я в качестве смиренного посла
Известье важности великой принесла,
Веленье нашего священного владыки.
Осиротеть должны мы скоро, горемыки:
Лев – при смерти. И вот пред тем, как жертвой стать,
   Беспомощной, печальной жертвой тленья,
Царь – так милы ему олений ум, и стать,
         И прыть оленья! –
Царь, долго думая, размыслил передать
      Тебе бразды правленья.
   Волк, дескать, лют, медведь – ленив,
   Свинья – глупа, а тигр – хвастлив…
Лишь об одном тебе нет двух различных мнений.
Пресекся львиный род, да здравствует олений!
   Спеши же к дряхлому царю,
Пока уста его злой смертью не сомкнуты.
Пусть вместе с воющим народом я узрю
Его последние счастливые минуты.
О благороднейший, иди к нему скорей!»
      И новый царь зверей,
Принявши льстивые слова Лисы на веру,
   Ввалился в львиную пещеру, –
Но в тот же миг, вконец испуганный и злой,
Последней клятвою проклявши лисьи речи,
Весь окровавленный от доброй львиной встречи,
      Махнул назад стрелой.
«Держи его!.. Лови!.. Да что же я?.. Да где я?.. –
Ревел взбешенный Лез, собою не владея. –
   Вы шутки шутите со мной?..
Лиса! Верни его! Какой ни есть ценой,
   Но притащи его, злодея!»
   Лиса застыла: «Вот так раз!
      Вот так задача!»
   Но делать нечего: приказ!
   Пустилась в лес, едва не плача,
От свежего следа не отрывая глаз.
По следу выбравшись на тихую полянку,
   Лиса настигла беглеца.
«Не подходи! – вскричал Олень. – Убью подлянку!»
   «Ах, все равно я жду конца!
   И без того уж я убита.
   Мне не страшны твои копыта
   И не страшны твои рога.
На, бей! От жизни мне равно не ждать уж толка:
Лев хочет посадить теперь на царство Волка,
Да, Волка, моего презлейшего врага!
Олень, ты – жалкий трус: к кому ты шел с опаской?
К царю, который ждал – с отеческою лаской
   Прижать тебя к своей груди,
Кто, встав на радостях с постели без подмоги,
Встречал тебя: „Мой сын, наследник мой, гряди!“
А ты… Какой позор! Скорей давай бог ноги!
Мне вспомнить совестно! Я от стыда горю!..»
      Размяк Олень совсем:
      «Утешься, друг мой верный!..
   Я совершил поступок скверный!..
Я… я покаюся… Веди меня к царю!..»
Лев ждал дружка: «А ну, теперь задай-ка тягу!»
Схватил и уписал до косточки беднягу.
Покамест Лев глотал кишки да потроха,
   Лиса… мозгами закусила.
Хватился Лев мозгов: «Тьфу, дьявольская сила!
         Да где ж мозги?»
         «Мозги, ха-ха? –
Осклабилась Лиса в приличном отдаленьи. –
Что выдумал искать, ха-ха: мозги оленьи!
Да разве ж могут быть мозги у дурака,
Которому помял однажды Лев бока,
А он, доверившись посулам, самолично
В объятья львиные пожаловал вторично?!»

Мораль Эзопову боюсь переводить,
      Хоть перевод вполне возможен.
Стал ныне и Эзоп не очень-то надежен,
      С моралью надо погодить.

   На клетку с птичками не раз
Мурлыка-Кот глядел, не отрывая глаз:
   «Ну что за миленькие пташки».
Но пташки знали уж мурлыкины замашки.
   Прослышав как-то стороной,
Что нездоровится затворнице одной,
   Наш Кот на хитрости пустился:
   Надел очки, принарядился,
Стал перед клеткою и, лапкой в дверь стуча,
Мурлычит ласково: «Не надо ли врача?
Как чувствовать себя изволите вы, детки?»
«Спасибо, хорошо, – ответили из клетки, –
   Так хорошо, вообрази,
Как будто бы тебя совсем и нет вблизи».

   «Спа…си…те!.. Ай!.. То…ну!»
«Вот видишь! – стал корить несчастного прохожий. –
   Зачем же ты, малец пригожий,
      Полез на глубину?
      Ай-ай! Ну, разве можно
   Купаться так неосторожно?
   Ужо, дружок, вперед смотри…»
Прохожий говорил с великим увлеченьем,
А мальчик, втянутый в водоворот теченьем,
   Давно пускал уж пузыри!

   Есть тьма людей: нравоученьем
Они готовы вам помочь в беде любой,
   Отнюдь не жертвуя собой!

        Бог весть из-за какой
               Такой
               Причины,
            Среди морской
               Пучины
Вели с Китами бой
               Дельфины.
То увидал Пескарь: «Ой, братцы! Что я зрю?
            Голубчики, да что вы?!
            Давайте я вас помирю!»
«Вон! – гаркнули бойцы. – Да мы скорей готовы
Все лечь костьми, чем дать мирить нас –
                    Пескарю».

   Какой-то бойкий паренек
   На людях в праздничный денек,
Для смеха всякие откалывая штуки,
Слепому старику волчонка сунул в руки:
      «Вот, распознай-ка, что за зверь?»
   «Да что ж, он мал еще… Узнай его теперь!
Одно могу сказать, – старик ответил парню, –
Что этого зверька не след пускать в овчарню!»

Лишившись дочери любимой, Антигоны,
   Богач Филон, как должно богачу
   (Не скареду, я то сказать хочу),
Устроил пышные на редкость похороны.
«О матушка, скажи, как это понимать? –
В смущенье молвила сквозь слезы дочь вторая. –
Сестре-покойнице ужели не сестра я
      И ты – не мать,
Что убиваться так по ней мы не умеем,
Как эти женщины, чужие нам обеим?
      Их скорбь так велика
      И горе – очевидно,
   Что мне становится обидно:
Зачем они сюда пришли издалека
При нас оплакивать им чуждую утрату?»
«Никак, – вздохнула мать, – ты, дочь моя, слепа?
Ведь это – плакальщиц наемная толпа,
Чьи слезы куплены за дорогую плату!»

В годину тяжких бед умейте отличать
Скорбь тех, кто иль привык, иль вынужден молчать,
От диких выкриков и воплей неуемных
Кликуш озлобленных и плакальщиц наемных!