Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Идет служенье. И в капище круглом,
С двумя жрецами, в полуночный срок,
Иштар встречает безбожный пророк:
Восторг в лице истомленном и смуглом,
Густые кудри над сумрачным лбом,
Как хищный клюв, переносье — горбом;
В губах румяных и чувственно-пухлых
Усмешки дрожь. Богохульный девиз,
Как вызов, выткан по трауру риз.
Кажденье серы дыханьем протухлых
Яиц дымится. В костлявой руке
Лже-маг сжимает орудье закланий —
Трехгранный нож, и на сизом клинке
Чернеют кровью запекшейся грани.

Со стен свисает гирлянда-змея
Разрыв-травы с жестколиственным терном,
И пурпур ягод на мраморе черном,
Как кровь, пылает. Высоко царя,
На своде красны, как кровь, острия
Шестиконечной звезды из коралла.
В средине храма высокий помост;
На нем, литой из цветного металла,
Стоит кумир в человеческий рост, —
Источник жизни в прообразе фалла.
Узором грубых и гнусных фигур
Покров помоста умышленно вышит;
Огонь алтарной жаровни чуть дышит,
Клубится дым мандрагоры и хмур
Зловещий идол, окутанный чадом.
Пред ним, от хмеля и страсти слепа,
Беснуясь, пляшет и скачет толпа:
Мужи и жены — все вместе; и градом
С их лиц спадает струящийся пот;
Их щеки бурным огнем разогреты,
Дыханье жарко и руки воздеты
В порыве дружном. Как водоворот,
Несет их пляски стремленье, и тесен
Их круг под ритм завывающих песен:

В смерче вращенья —
Пламени крещенья…
Прославлен Лингам!
В смерче вращенья —
Дух очищенья…
Прославлен Лингам!
В смерче вращенья —
Тайна общенья…
Прославлен Лингам!

В страсти общенья —
Тайна крещенья
И очищенья!..
В смерче вращенья,
Исходит Лингам!

Но сразу жалким тоскующим плачем
Прервало песню блеянье овцы:
К закланью жертву готовят жрецы.
И с мрачным блеском во взоре незрячем
Свой нож заносит поющий пророк.
Еще блеянье, как будто спросонок,
Объятый страхом, заплакал ребенок…
И в сердце жертвы вонзился клинок.
Овца метнулась; и хлынул поток
Невинной, жарко дымящейся крови.
А жрец, насупив сращенные брови,
Ее сливает в чугунный котел.
В кровавых пятнах и пол, и треножник;
В кровавых брызгах недвижный безбожник;
Он кровь вдыхает, он очи возвел
К звезде на своде; в лице — напряженье.
Внезапный шорох… Меж женщин движенье…

Пронесся смутным жужжанием пчел
Невнятный шепот неясной тревоги:
В толпе со стуком копытцев прошел
И вдруг вскочил на помост — длиннорогий,
Как полночь черный, мохнатый козел.
Вскочил и замер видением мрачным
У ног кумира, как будто прирос,
И лишь привычным движением жвачным
Шевелит быстро свой чувственный нос.

Огонь оживший пылает в жаровне,
Костей и мяса удушлива гарь;
Ужасен кровью залитый алтарь.
Чернее мысли… желанья греховней…
И снова пляски томящий недуг
Людей свивает в танцующий круг.

Девы, вас зовет Лингам
В мир, открытый лишь богам!

Полумесяц — серп Лингама —
В небе всплыл, как челн рыбачий,

Чуждый в море берегам.
Чу! гремит эпиталама
Узам сладостных безбрачий, —
Девы, вас зовет Лингам!
Умащайтесь ароматом
Драгоценных благовоний
С безбоязненной мечтой:
Близок Он в челне рогатом,
Близок миг его погони
За влекущей наготой…
Гуще волны фимиама, —
И Двурогий Гость в зените!..
Пойте гимн его рогам!
В свите светлого Лингама
Тело кровью окропите:
Девы, вас избрал Лингам!

И девы, с песней, спешат, как для пира,
Надеть из веток терновых венцы;
А маг с помоста, во имя кумира,
Кропит их кровью закланной овцы.

Он бросил травы на угли в каганце;
Волной поплыл белладонны угар,
И все помчались в ликующем танце,
Как птицы, стаей трепещущих пар.

Он грядет!
Он придет
В просветленьи!
Вихрь несет,
Как полет,
В устремленьи.
Свергнут гнет:
Мир цветет
В преломленьи.
Дух поет,
Плоть зовет
В окрыленьи…
Он придет,
Он возьмет
В исступленьи!..

И блещет похоть в горящих глазах:
«Вращайтесь!.. Вейтесь!..» Не бешеный скоп ли
Подземных духов на черных крылах,
Взметая, носит подхваченный прах?
«Лингам!.. Вращайтесь!..» Пронзительны вопли;
Терзают люди одежды в клочки;
Хватают ветки и терном колючим
Со свистом хлещут; из язв ручейки
Горячей крови текут, и под жгучим
Дождем уколов восторгом летучим
Пьянеют люди, вертясь, как волчки.

Вторично кровью из чаши алтарной
Кропит безумцев неистовый маг;
И пляшет сам, окровавлен и наг,
Вращаясь вихрем в горячке угарной:
«Сливайтесь!..» — кинул он радостный клич,
И возглас души ужалил, как бич…
Толпа в смятеньи дробится попарно.
«Лингам!.. Сливайтесь!.. Сродняйтесь!.. Лингам!..»
И люди ищут, подобно врагам,
В борьбе бесстыдной — победы любовной.
Тела змеятся от судорог, словно
Стремится с плотью расстаться душа
Под хрип дыханья прерывисто-частый.
Достигли страстных верхов оргиасты…
Снуют старухи, лампады туша…

А рядом — комнат и зал анфилада;
Сады разбиты на крытых дворах;
Журчат фонтаны, и ночи прохлада
Приветно веет в древесных шатрах
Разлиты крепких духов ароматы,
Лазурной пылью покрыты полы
И всюду говор и смеха раскаты.
В хрустальных сводах столовой палаты
Огни в хрустальных лампадах светлы;
Чертог богато цветами украшен,
Хлопочут слуги и гнутся столы
В убранстве пышном под тяжестью брашен.

Здесь всё, что может порадовать взор
И тонко вкуса утешить причуды:
Меж чаш заздравных и звонкой посуды,
Затейлив кубков чеканный узор;
Цветов тепличных искусен убор;
Обильны яства на кованых блюдах,
Несчетны сласти и, в красочных грудах,
Плодов привозных изыскан подбор;
Душисты вина в прозрачных сосудах
И в красной глине тяжелых амфор.
Но пир окончен. Истомно и душно.
На пищу гости глядят равнодушно,
Забыты чаши и вял разговор.

Насытясь вдосталь, как варвары, мясом,
Упившись хмелем отведанных вин,
Следят мужчины лениво за плясом
Рабынь под сиплый напев окарин.
Другие женщин, почти оголенных,
Влекут, и тут же на шкурах пантер
Слепая похоть, пьяней, чем сикер,
Сплетает змеи их рук воспаленных
И будит, трепет животный в телах…
Печально вянут цветы на столах…

Меж тем хозяин со взором суровым,
В тяжелом хмеле на шутки скупой,
Идет по саду с другою толпой
Нарядных женщин и к зрелищам новым
Веселых спутниц ведет за собой.
Спешат мужчины за ними гурьбой,
И топот ног по дорожкам садовым
То громкой речью мужской заглушен,
То взрывом смеха и кликами жен.

А вкруг клубятся ночные туманы:
Росистый сумрак дремотой объят,
Не дрогнут кедры, веков великаны,
Широкой сенью нависли платаны,
Рядами стрел кипарисы стоят;
Лениво плещут в бассейнах фонтаны,
Холодной сталью застыли пруды;
Над ними дремлют глубокие гроты,
И отсвет статуй огнем позолоты
Горит на глади недвижной воды.

Пройдя ворота меж двух обелисков,
Вступили гости на скошенный луг,
Стеной кустов обнесенный вокруг.
Напротив входа, в тени тамарисков
Столы накрыты. Подносы сластей,
Плоды в плетеных из прутьев корзинах
И вина в старых тяжелых кувшинах
Соблазном тонким встречают гостей.

К себе их манят призывно лежанки
Узором пестрым ковров дорогих.
Они ложатся. Рабыни-служанки
Кропя, духами обрызгали их,
А слуги, молча, омыли им ноги
Водою свежей в глубоких тазах,
У женщин блеск любопытства в глазах,
С оттенком страсти и странной тревоги…
Всё небо — в звездах, как в чистых слезах,
И плавно месяц плывет остророгий.

Влекуще-жутки людские пиры
На мертвом лоне полночной поры:
Чуть шепчут ветки, и лунные чары
Видений роем живят их шатры;
Дразнящей песней рыдают кифары,
В наплывах дыма приносят костры
Отрадный вздох ароматной коры.
Течет вино, наполняются чары,
Кружа, волнуют хмельные пары;
Мятежней мысли; тревожней удары
Сердец горячих; от страстной жары
Истомно телу… Пушисты ковры…
Одежды вяжут… Сближаются пары
В притворном споре любовной игры…

А пестрых зрелищ картины живые
Идут, сменяясь. Толпа дикарей
Пропела песни свои хоровые;
Волшебник въявь вызывал теневые
Виденья — призрак людей и зверей;
Танцоры, ветра ночного быстрей,
Мелькали в танцах порывисто-бурных.
Играли мимы. Силач-богатырь
С натугой гнулся под тяжестью гирь.
Шуты кривлялись в одеждах мишурных.

Чем дальше — больше забав-новостей,
Чем позже час — тем нежданней затеи.
Как дети малы, но пылки, пигмеи
Средь общей свалки разгаром страстей
В любовных сценах смешили гостей.

С бичом надсмотрщик, скачками сатира,
Бежал вприпрыжку и девочек гнал
По лугу к месту разгульного пира.
«О-э!..» — он крикнул. В ответ на сигнал
«О-э!» — раздалось, и рой мальчуганов
Врасплох малюток застал на лугу:
Свистели петли проворных арканов,
Добыча быстро досталась врагу.
У женщин взоры подернулись дымкой
Похмельной страсти. Следя за игрой,
Мужчины громко кричали порой,
Стихали сразу пред близкой поимкой,
В погоне — вслух ободряли ловца,
В ладони били в минуту удачи;
И люб им был поединок горячий,
И долгий трепет борьбы до конца,
И робкий лепет беспомощной сдачи…

Попарно шесть обнажившихся жен,
В мужских и женских раскрашенных масках,
Сплелись, сомлев в неестественных ласках;
И, шатким светом костров озарен,
Союз любовный их тел змеевидных,
В растущей страсти восторгов бесстыдных,
Казался въяве чудовищным сном…
И снова кубки вскипают вином.

Гостей волнуют и кружат соблазны;
Их говор громок, но речи бессвязны;
Всё чаще смех, всё несдержанней крик,
Грубей намеки и резче движенья;
Уже несносна обуза туник;
Уже влечет колдовство притяженья,
И льнут, к устам приникая, уста,
И взоры тонут во взорах туманных.
Уже поспешно для юношей странных
С гостями рядом готовят места.

В них всё двулично, и вид, и приемы:
Зеленых тог полуженский покрой,
И губ насмешка с призывной игрой,
И дерзкий взор с поволокой истомы,
Смарагды в кольцах на нежных руках,
Смарагдов цепи на стройных ногах.
И отрок, с кожей по-девичьи гладкой,
С густым налетом румян и белил,
К вождю приблизясь, придвинул украдкой
Хозяйский кубок и с женской повадкой
Вино лениво сквозь зубы цедил.

Но вождь-хозяин, как завороженный,
Упрямо в думы свои погружен,
Был чужд веселью гостей, окруженный
Вниманьем льнущих и вкрадчивых жен.
Они напрасно, одна пред другою,
Его старались желаньем зажечь:
Его не тешит ревнивая речь,
Не будит взор под двойною дугою
Ресниц с их быстрым немым языком,
Не дразнит грудь недомолвкой нагою,
И нежность кожи, мелькнувшей тайком
Меж складок тоги, упавшей с лежанки,
Не жалит бегло коварством приманки.

На сердце струны иные звучат.
Как дар елея пылающей ране,
Струится в душу другой аромат:
О нежных пальцах, о девственном стане,
Об юном смехе, — минутно богат,
Минутно счастлив, в блаженном обмане
Он снова грезит, как грезил стократ.
Пред ним — царевна. И в бражном тумане
Сейчас так дорог виденья возврат!
Она такая опять, как и ране,
Тогда, впервые, у царских палат,
Под самый вечер, в саду на поляне.

Ее любовно горящий закат
Осыпал, точно рубиновой пудрой;
Вокруг головки ее темнокудрой,
Как алый нимб, диадемы охват;
Туника рдеет, и дивное тело
В лучах багряных свободно и смело,
А грудь бесстрастно, как вздох ветерка,
Покров воздушный колышет слегка.

Она — сиянье нездешнего света,
В ней — свежесть, радость и трепет расцвета,
Как в день весенний томленье цветка.
Дыханьем слаще и тоньше жасмина
Незримо веет ее чистота;
Сурьмы не надо бровям, и кармина
Не просят губы желанного рта.
А взор?.. Как боль от ожога железом,
Доныне чара очей тех жива!
В глазах, с чудесным изящным разрезом,
Как небо, темных зрачков синева;
Их взгляд глубокий, прозрачный и чистый,
Как тайна, чуден и непостижим:
Он в душу смотрит, прямой и лучистый,
Смущенья чуждый пред взором чужим…