Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

О, сон заветный!.. И вдруг — пробужденье:
Смеются гости, и хохотом слух
Встревожен грубо; его сновиденье
Вспугнули крики, и призрак потух.

Лишь свет, скользивший полоскою тонкой,
Дрожа пугливо в ночной синеве,
Мерцал над лугом, где в мягкой траве
Точеный мрамор вздымался колонкой
Над плоской чашей и била ключом
Вода из камня, немолчно и звонко
Дробя струю о цветной водоем.

И, смутно высясь над лугом прохладным,
Полночных оргий свидетелем жадным,
Венчал колонку смеющийся лик,
В кудрях по плечи, с венком виноградным,
С бородкой острой… Теперь он возник,
Зловещий видом, как вестник недобрый,
С улыбкой хитрой смотря на толпу.
Обвив колонку, ползли по столпу,
Как символ знанья, две медные кобры.

Душа вождя изживала борьбу:
Мрачней морщины сложились на лбу,
Угрюмей брови, сдвигаясь, нависли;
Рука невольно сжималась в кулак…
Но вдруг, осилив смятенные мысли,
Он подал слугам условленный знак.

Гремит повозка. Огромны и тяжки,
Скрипят колеса. Как кони в хомут,
Влегая в лямки ременной упряжки,
Вперед подавшись и в гладкие ляжки
Уперши руки, три негра везут
Большую клетку. За частой и крепкой
Решеткой накрест сплетенных полос,
Держась за прутья ухваткою цепкой,
В углу прижался привозный колосс —
Питекантроп обезьяноподобный.
Был страшен узник огромный и злобный;
Весь шерстью жесткой он густо порос,
Как зверь двуногий из чащи лесистой;
Спадала прядь темно-бурых волос
Мохнатой кистью с груди мускулистой;
Большая челюсть, расплюснутый нос
И лба покатый — как срезанный — скос
Звериный облик чертам придавали;
А блеск в глубоко запавших глазах,
Светясь отливом безжизненной стали,
Таил животный недремлющий страх
С тупым, присущим зверям любопытством…
Веселье, шутки и хохота взрыв…
Мужчины спорят о звере с бесстыдством,
На время кубки и женщин забыв.

Гудят литавры. Танцовщица вышла.
Она, скрываясь в покрове густом,
Недвижно стала близ клетки у дышла.
Пронесся шепот глухой, а потом
Всё сразу стихло. И чувственность жало
В сердца вонзила; тайком закипало
В телах желанье, как тлеющий трут:
Потехи острой, еще небывалой
С волненьем гости от зрелища ждут.

А страшный пленник, неловко по клетке
Пройдя тяжелой походкой горилл,
Приник всем телом к негнувшейся сетке
И взор упорный в виденье вперил,
Чутьем звериным неясно тревожим.
И тотчас с криком призывным, похожим
На плач протяжный проснувшихся сов,
Метнулся призрак: отброшен покров,
И в танце, телом гордясь чернокожим,
Взвилась лесов Эфиопии дочь,
Как ворон, взлетом пугающий ночь.

Она кружится; проворно и дробно
Частит ногами; плечами тряся,
Поводит грудью и гибко, подобно
Тростинке в бурю, колеблется вся;
Потом на месте, вращая белками,
Ведет в томленьи по телу руками,
От груди книзу скользя вдоль боков,
Шевелит быстро и резко боками,
И в сильном теле двусмысленный зов.
Вдруг вспыхнул факел и трепетным блеском
Минутно залил плясуньи лицо:
В носу широком мелькнуло кольцо,
Серьга мотнулась граненым подвеском,
Пестро зажглось ожерелье из бус…
Волненье… крики… Невольник со страхом
Открыл засова окованный брус;
Раскрылась клетка, и тяжким размахом
Опять закрылась за женщиной дверь;
Навстречу гостье пошел полузверь…

Невольно люди притихли. Догадки
Развязки близкой болезненно-сладки;
Виденья страсти проходят в уме…
Сердца стучат напряженно, толчками,
Глаза темнеют большими зрачками.
Вот кто-то словно рванулся в тьме,
Склонился, звякнув о кубок зубами,
И жадно пьет, припадая губами,
Спеша смочить пересохший язык;
И часто, громко глотает кадык…

Еще следили за питекантропом,
А воздух новым гуденьем литавр
Опять разбужен. Широким галопом
Примчался всадник. Как дикий кентавр,
Чудесный призрак таинственных мифов,
Сосед враждебный воинственных скифов,
Он был могуч и, в слияньи живом,
С конем казался одним существом.

Пылал огонь бороды красно-рыжей,
Пылал огнем медно-красный загар
Нагого тела; и страсть, как пожар,
Светясь в глазах и в улыбке бесстыжей,
Наружу рвалась, как рвется река,
Ища свободы в разгар половодья.
Наездник бросил небрежно поводья,
Коню ногами сжимая бока,
И, словно клича кентавра-подругу,
Скакал с призывом любовным по лугу.

Поднялся вождь, свой скифос расплескав…
И гости ждут с извращенностью чуткой,
Что, в щедрой смене полночных забав,
Какой-то новой неведомой шуткой
Сейчас хозяин их хочет развлечь.
Все, встав, столпились. Беспечная речь
Умолкла вдруг; в неизвестности жуткой
Дрожали жен охмелевших сердца
Под близкий топот и храп жеребца.

Но ждать недолго. Размеренным махом
Кентавр на женщин направил коня;
Он в их толпу, пораженную страхом,
Ворвался с гиком и, стан наклоня,
Ценил их дерзко, как ценит товары
Купец, ведущий расчетливый торг.
Его, как град, осыпают удары;
Но вместе с болью заслуженной кары
В нем только крепнет любовный восторг.

Напрасны крики, побои — без толку…
Ездок добычу наметил себе:
Мгновенно руки скользнули по шелку —
Схватил, осилил в неравной борьбе
И вскинул жертву на конскую холку;
А конь, сначала рысцой топоча,
Ее баюкал в ласкающей качке,
Потом взвился на дыбы сгоряча
И вдруг помчался в ликующей скачке.

И, словно ночи завесой укрыт,
Тяжелый топот поспешных копыт
Во мраке смолк. Лишь у края дороги
Пятно белело потерянной тоги…

Прошла минута… Отважный почин
Был принят разно: испуг и смущенье
На лицах женщин; но, явно, мужчин
Пример кентавра привел в восхищенье.

Как искра в сене сухом, похищенье
Зажгло безумцев внезапным огнем:
В насильи мнимом спешит пресьпценье
Найти короткий и острый подъем.

Охрипший клик… замешательство схватки…
Нежданный натиск встречает отпор;
В борьбе растет сладострастный задор.
Возня и топот. Причудливо-шатки
Людские тени, и жутко-багров
Неверный отсвет горящих костров.

Но вот похитчик стремительно в чаще
Исчез с добычей своей дорогой;
Живую ношу уносит другой;
За ними — третий… Всё чаще и чаще
Мужчины женщин несут на руках,
Влекут и тащат, скрываясь в кустах.

Прекрасны неба ночного чертоги;
Бесстрастно месяц сверкает двурогий,
Иштар-царица зловеще-светла.
Всё смолкло. Тени одели покровом
Людские тайны в затишьи садовом:
В траве повсюду простерты тела;
Везде в животной алчбе обладанья
Несытый пламень больного желанья
И ласк порочных бессильная ложь.
А лик кудрявый в венке виноградном,
Над лугом высясь, во взоре злорадном
Таит усмешки презрительной дрожь.

Когда при тихих лампадах поминных
Раздались звуки напевов бесчинных,
Я в их глумленье поверил с трудом,
Их цели злобной не понял сначала.
Но долго отсвет на воды канала
Бросал огнями унизанный дом,
И пир тянулся, шумлив и неистов;
Гудел разгул, как прибрежный бурун,
Звенели чаши, и руки арфистов
Сплетали в гимны рыдания струн.
Над мрачной гущей людского скопленья
То зовы страсти, то вопль исступленья,
То хрип и стоны неслись из палат,
Как будто наглым открытым уликам
Был рад познавший свободу разврат;
И, словно хмурясь, разнузданным кликам
Внимал застывший в ночи Зиггурат.

Напрасно я напряженьем усилий
Наплыв тех звуков хотел превозмочь;
Они кичливо тревожили ночь,
Их вздохи; ветра сюда доносили,
Всё вновь врывались они без стыда
В мою обитель молитв и труда.

Впервые в жизни поминною ночью
Невольным страхом подавлен был ум;
Мешали мыслей и чувств средоточью
Срамные песни и дерзостный шум.
Ни чистым жаром молитвенных дум,
Ни ясным светом высокой науки
Души согреть, озарить я не мог;
Сгущался рой неотступных тревог;
Челом усталым склоняясь на руки,
Сидел я, полный нерадостных снов.
Но приступ горя душе был не нов.
Давно уж духом скорбел я смертельно
О людях, жертвах мирской тяготы,
Забывших Бога в погоне бесцельной
За ложным счастьем, исчадьем тщеты.

Как в тесный саван уснувшей личинки,
Уйдя в ячейки отдельных мирков,
Духовно люди мертвы, как песчинки
На глади мертвых зыбучих песков.
Соблазн их губит приманкой тройною
Свободы, братства и равенства всех;
От правды неба за правдой земною
Они уходят в обманчивый грех.

Лукаво из в себялюбье тревожит
Бездушно-звучный и праздный глагол:
Коварно зависть неравенство множит,
Свободе дерзко грозит произвол,
Вражду таит лицемерие братства;
И правит бедной толпою людской
Дурная воля к стяжанью богатства,
Утех любовных и власти мирской.

Очаг семейный покинули люди,
Живя в разврате, лишенном узды;
Нет меры кривде неправедных судей,
Пристрастных ради приязни и мзды.

Уже украдкой в трущобах притонов
Умы смущает презренный злодей;
Он узость темных и низких людей
Зовет к войне против неба и тронов,
К сверженью божьих и царских законов,
К признанью новых случайных вождей.

Но глубже в грех, не любя и не веря,
Людей призванье вселенское меря
Земною мерой, — слепые вожди
Ведут слепую толпу, и потеря
Подобья Божья их ждет впереди.

Заветы веры беспечно забыты.
Забыта мудрость — прямой и открытый
К свободе, братству и равенству путь;
В Ученьи Сердца предвечную суть
Сухим и мертвым Учением Ока
Сменила гордость безверных наук.
Мудрец осмеян, и лесть лже-пророка
Толпу пленяет, как истины звук.

Во Храм Познанья проникли невежды,
Срывая грубо запрета одежды
С начальных тайн, сокровенных досель;
Обрывки знаний во власти профанов
Лишь низких выгод, корыстных обманов
И ложной пользы преследуют цель.

К истокам Сил, заповеданных Богом
В наследье Вере, великим залогом
Свершенья в мире целительных благ,
Прошло безверье путем святотатным.
Но страшен мощи первичной рычаг:
Служа послушно сердцам благодатным,
Грозят те Силы ударом обратным
Во прах смести суемудрую власть
И в нашу жизнь разрушением пасть.

Уже в природе волной беспокойства
Идет тех Сил безучетный наплыв:
Невежды, духа стихий не раскрыв,
Не вникнув в смысл, только явные свойства
Считают в них существом основным;
Беспечный в трате заветных влияний,
Иной колдун для корыстных деяний
Владеет током едино-двойным;
И пламень тайный, пронзающе-жгучий,
От тренья шелком родясь в янтаре,
Бежит в эфире, восходит горе,
В небесных хлябях таится и, тучи
Первичной силой своей напоив,
Над нами гром рассыпает трескучий
И мечет молний разящих извив.

А знахарь, гордый познаньем бездушным,
Стремится сделать орудьем послушным
Незримый свет — и благой, и дурной
Своим целебным, но страшным свеченьем:
Он тайно льется живым излученьем
Частиц в распаде руды смоляной;
Его сиянье — чудесней лекарства
В благих руках духовидцев-врачей,
В руках недобрых — исполнен коварства
Ожог глубокий тлетворных лучей.

Так в область тайн, искони непостижных,
Всё дальше мысль чародея-волхва
Ведут обманы наук чернокнижных;
Уже лже-маги, путем колдовства,
Пытались нагло — создать человека…
Но злое дело лишь злое родит
На горе людям. И гермафродит,
Людской ублюдок, несчастный калека,
Мужей презренье, посмешище жен,
Недоброй воли исчадьем рожден.

Где разум?.. совесть?.. Не в каждом изгибе ль
Людского сердца гнездится порок?
Возмездье ждет: неминуема гибель;
Всё глубже пропасть, и близится срок.

Предела скоро достигнет растрата
Людской души на кощунство и блуд;
И мир безбожный, скудельный сосуд,
Налитый скверной греха и разврата,
Заслужит грозный и праведный суд.

Уже угрозой над царством нечестья,
Как меч, навис предрешенный удар;
Кругом, в явленьях стихийных — предвестья
Самой природой осознанных кар.

Доступна в звездах для зоркого глаза
Скрижаль примет, предрекающих жуть:
Восходит Солнце, закутавшись в муть,
А чернь на диске луны, как проказа;
Прорезав небо кровавым хвостом,
Светил соседних лучи затмевая,
Земле комета грозит роковая;
В часы заката в тумане густом
Пылают зори, как будто пожаром
Лицо вселенной горит от стыда;
Всё чаще вести доходят сюда,
Что всюду, руша удар за ударом,
Спадают камни в небесном дожде
И ветры злобно бушуют везде;
Гремя, огонь изрыгают вулканы,
Земля от жгучей засухи мертва,
Трясеньем недр поколеблены страны
И гибнут в глуби морской острова;
В Гиперборее, на севере диком,
Проснувшись, бродят хаоса огни…
И всё пророчит последние дни
Всему пред Божьим разгневанным Ликом.

Как часто, ночи молясь напролет,
Просил я жарко, чтоб благость Господня
Свершила чудо; молил, да блеснет
Заря спасенья во тьме… Но сегодня,
Сегодня ужас грядущий возник
Опять так ярко в тревоге раздумья
Под струнный рокот и радостный клик
Людей-безумцев на пире безумья…

Не могут дольше терпеть небеса!
Наш мир к закату спешит по уклону,
И Рок, послушный святому закону,
Идет, бесстрастный, как ход колеса.
Падет святой приговор, как секира;
Наш жребий — Слово скрепит, как печать,
И в миг крушенья — с Хаосом опять
Сольется призрак погибшего мира…

О, мрак! О, ужас!.. Возможно ль, что нет
Надежд… исхода… спасенья… пощады?..
Невольно встал я. Роняли лампады
На плиты пола свой трепетный свет.
Теперь всё смолкло; ни шума, ни песен,
Ни криков буйных, ни стонов глухих.
Покой природы торжественно тих,
И в звездном блеске алмазном чудесен
Небесный полог, как вытканный плащ;
Волной душистой струится прохлада,
И легкий ветер приносит из сада
Чуть слышный шелест серебряных чащ.

Ночную свежесть вдыхал я и в нише
Глубокой долго стоял у окна.
В саду, во власти спокойного сна,
Дремал дворец; на окованной крыше
Лучами ярко играла луна,
Ласкала светом прозрачным перила
И плиты лестниц, сбегающих вниз,
И, словно вырвав из мрака, живила
То выгиб арки, то белый карниз.

И всплыл виденьем пред мысленным взглядом
Царевич юный, мой друг-ученик,
Моих заветов преемник; а рядом,
Как легкий призрак, как брата двойник,
Сестра-царевна, близнец и подруга
В часы ученья и в грезах досуга.

Как в душном мраке улыбка зарниц,
Отрадна в скорби мне прелесть их лиц!
В них луч над тьмой мирового недуга!
И в них дана мне желанная весть:
Да, есть он, выход из смертного круга,
И путь спасенья великого — есть!