Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

В огне прощальном предсмертною славой
Закат пылает; и пурпур густой
Вулкана рдяной медлительной лавой
Ползет, втекая рекою кровавой
В разлив лучистый парчи золотой.
И сходит Солнце в багрянец заката,
Как феникс в пламень багровый костра.
Я, жрец верховный, с высот Зиггурата
Творю молитву Вечернему Ра.

Вдали от мира, от жизни далеко,
Как в море кормчий — один на руле,
Парю я в небе душой одинокой,
Пред близким Богом молясь о земле:

Вечность, как миг, Рассекающий,
Двух Горизонтов Орел,
День Свой, для жизни сверкающий,
С мертвенной ночью Ты свел!

В час положенного срока,
От раскрытых врат востока
Всходишь Ты в лучах Своих,
Как из брачного чертога
От заветного порога
Торжествующий Жених.

И стезя Твоя едина:
Ты грядешь в извечный путь
Мощным бегом исполина
Купол неба обогнуть.

Замыкаешь Ты от края
И до края круг небес, —
С каждой ночью умирая,
С каждым утром Ты воскрес!

Как царь, во славе державных регалий,
В Своей ладье золотой без ветрил,
Плывешь Ты в те молчаливые дали,
Куда дорога чрез тленье могил.

Земля и небо, смутясь, замолчали;
Таятся знаки незримых светил,
И шелест ветра исполнен печали,
Зане создавший их Бог опочил.

Но завтра брызнешь, как творческой кровью,
Во мрак бессильный Ты светом Своим,
И вновь настанет пора славословью,
Пора молитвы пред Ликом Живым.

Просторы неба, как песнь восхваленья;
Земли дыханье — хвалебный тропарь;
В росе — слезами сверкают растенья,
Цветы дрожат в наслажденьи цветенья,
И рада жизни мельчайшая тварь.

Довольны звери и радостны птицы,
В озерах рыбы играют с утра;
И в час явленья Твоей колесницы,
От снов ночных размыкая ресницы,
Воскликнут люди: «Да славится Ра!»

Утро Твое блаженно
И дивны Твои вечера!..

Владыка Вселенной,
Хвала Тебе, Ра!

Но солнце село. На мир сиротливый
Спустился сумрак, подобно крылу
Совы угрюмой. И я, молчаливый,
Поднес свой факел зажженный к котлу:
Лизнул проворно огонь торопливый
Извивом беглым густую смолу;
Шипя, метнулось с треножника пламя,
Развившись буйно, как гордое знамя,
Как песня света, будящая тьму;
И столп, горящий причудливым блеском,
Поднялся к небу, с гуденьем и треском
Колеблясь в мрачном тяжелом дыму.

Его призыву послушным ответом,
Из черных, властно нависших теней,
Везде и всюду приветливым светом
Блеснули очи поминных огней.
Мгновенно вспышкой бессчетных светилен
Внизу так ярко зажегся Ацтлан,
Что мрак ночной, пред лучами бессилен,
Бежал и таял, как зыбкий туман.
В каналы отсвет роняя дрожащий
С литых колонн посреди площадей,
Бросал сиянье зажженный елей;
Огнем сверкали древесные чащи;
В аллеях сфинксов, как звенья цепей,
Огни тянулись двойными рядами;
Средь первых — первый, в торжественный час
Блистал дворец, окруженный садами,
И свет от лестниц, аркад и террас
Струился в ночь, отраженный прудами.

Высоко в небе — земли маяки —
Старинных храмов светились пиннакли;
Внизу, у взморья, зажгли рыбаки
На лодках клочья промасленной пакли,
Галеры — бочки смолы на корме;
И пламя билось тревожно во тьме.
Любовь и вера нигде не иссякли;
Огни, всё множась, рождались везде:
Их отблеск в небе, их трепет в воде.

Вдали тепло озарились поселки
Мерцаньем скромных домашних лампад,
Как будто роем лучистые пчелки
Спускались в каждый задумчивый сад,
Кружась, слетались ко всякому дому;
Огни, как бусы, вились вдоль оград,
Вдоль смолкших улиц, ползли по излому
Большой дороги, безлюдной уже;
Огни мигали в полях на меже,
Гляделись в воды канав орошенья;
И даже где-то на кручах, меж гор,
Горел простою молитвой прошенья
Угодный Богу пастуший костер.

При тихом свете, во мраке разлитом,
Земля и небо вели разговор
О чем-то давнем, родном, неизжитом,
Тогда живом, но умершем с тех пор.
Земля и небо сближались взаимно:
К бессмертью звезды приветно влекли,
Огни любовно и гостеприимно
Манили к жизни на лоне земли.

И снова в ветре ночном тиховейном
Атланты ждали от предков вестей;
Под каждой кровлей, в приюте семейном
Накрыт был ужин для дальних гостей.
Готовы яства для родственной встречи:
Маис вареный и, прямо из печи,
Парная смесь отварных овощей;
Творог с изюмом, и хлеб, и овечий
Отжатый сыр, и тисками клещей
Дробленый мелко орех, заслащенный,
Как чистый слиток, в янтарном меду;
В густых кистях виноград, позлащенный
Родимым солнцем в родимом саду,
И спелый персик, и сочные груши.
Сменяясь, блюда идут чередой;
И в старом доме за общей едой
Незримо предков присутствуют души;
Они сошлись к своему очагу,
Чтоб праздник встретить в любимом кругу.

Но час свиданья — без кликов веселых,
Как будет снова разлука — без слез:
Вино, наследье праотческих лоз,
В молчаньи строгом из чарок тяжелых
Атланты с думой поминною пьют.
И веют мир, тишина и уют.

Светлы лампады под звездным мерцаньем;
Земля согрета небес созерцаньем,
Помин священный раздумчиво тих.
Но вдруг в молчанье минут дорогих
Ворвались крики со струнным бряцаньем,
И, словно вызов, в тиши прозвенев,
Мятежной песни раздался напев.

Среди домов, что вздымаются рядом
Один другого роскошней, пышней,
Большой дворец, с величавым фасадом
Из черных, белых и красных камней,
Горит огнями над сонным каналом:
Здесь вождь Атлантских полков и галер
Дает Ацтлану открытый пример
Греха, в размахе досель небывалом.
Шумит толпа говорливых гостей;
Уже похмельем вина и страстей
Овеян пир их в кругу одичалом.
Здесь сонм несчастных и страшных людей,
Чернее черных, как ночь, лебедей,
Надменно сделал наш праздник предлогом
Для новой битвы с величьем Творца,
И силы зла, в состязании с Богом,
Сплотились дружно в твердыне дворца.

Порока дети, слепые созданья!
Они не верят ни в час воздаянья,
Ни в жизнь бессмертья; их совесть глуха
К заветам правды; небес откровенья
Для них безмолвны. В утехах греха
Безумцы ищут для сердца забвенья,
Больной отрады на краткость мгновенья.

Безбожье — веру грозит пошатнуть:
«Спешите, люди! Недолог наш путь,
И нет нигде нам от смерти спасенья;
За ней — ни жизни, ни дня воскресенья.

Рожденье наше — случайности дар,
Кончина наша — случайный удар;
Пред нами — склепа безмолвного дверца…
И вот, дыханье ноздрей наших — пар,
А слово — искра от трепета сердца.

Когда ж угаснем, рассыплется в прах
Земное тело, а дух, нас живящий,
Развеян будет, как ветром в лесах
Полдневный воздух нагревшейся чащи.

О нас в грядущем забудут века,
Потомство нас не помянет приветом.
Как сумрак ночи бледнеет с рассветом,
Как, тая, в небе идут облака,
Так наша жизнь — прохождение тени,
А дни и годы — к могиле ступени:
За вечным тленом — ни кар, ни наград,
И нет оттуда дороги назад.

Так, будем жить, наслаждаясь мгновеньем,
С беспечным смехом, с живым дерзновеньем
Земные блага изведать спеша;
И пусть, как счастьем, как юностью, миром
В короткий праздник упьется душа.
Мы маслом роз умастимся и миром,
Мы сердце хмелем утешим за пиром
И будем песни слагать, чтоб для нас
Весенний свет бытия не угас.

Пока ни мы, ни цветы не увяли,
Пусть дышит грудь благовонием их!
Вспугните тени! Гоните печали,
А с ними — Мудрых, Святых и Благих!

Зовем лишь тех мы, кто просит участья
В разгаре жизни, кто ищет, как счастья,
Утех минутных, кто всем пренебрег,
Чтоб слышать зовы в бряцаньи серег,
Чтоб жаждать страсти, победней похмелья,
Чтоб пить лобзанья, язвительней стрел:
Нам тот попутчик, кто молод и смел.
Промчимся в жизни, как ветер ущелья,
И след повсюду оставим веселья,
Гирлянд измятых и пролитых вин,
Как нас достойный и верный помин!»

Они в безделья изнеженных трутней
Проводят время безрадостных дней.
И срок их — полночь. Пороку уютней
Вдали от Солнца; под кровом теней
Порывы плоти смелей и алчней:
Чем смена острых желаний минутней,
Чем злей кощунство, чем чувства распутней,
Чем хмель угарней, — тем радость полней,
Тем яд скифосов заздравных нужней,
Тем громче струны ликующих лютней
Рокочут в блеске неверных огней.

В святую полночь — вновь зло налетело.
Толпились лодки у пристани белой,
Пестро огнями светился портал;
И вождь радушно приезжих встречал
Вверху, у ярко раскрашенных сходней,
Связавших пристань с вертепом-дворцом.
Его хозяин был первым жрецом
В безверьи, мрачном, как тьма преисподней:
Служил греху всё смелей и свободней
И был, могучий, с прекрасным лицом,
Кумиром жен и мужей образцом.

Герой, он был бы по праву достоин
Любви, почета и лавров венца.
Плечистый, рослый, выносливый воин,
С душой, горящей отвагой бойца,
Он с бурей спорил в набегах далеких,
Просторы жарких морей бороздя,
Прошел пустыни и в битвах жестоких
Был взыскан громкой удачей вождя.

Ходя по миру в поход из похода,
Круша упорство враждебных нам стран,
Везде любимец царя и народа
Купил победу ценой своих ран.

Но в годы странствий Атлантских флотилий,
В заморских землях средь диких племен,
В трудах военных душой закален,
Он сжился с долей боев и насилий;
Разящий бич побежденных владык,
Рабов-народов гроза, он привык
В чужих дворцах к расхищенью богатства,
А в чуждых храмах к делам святотатства;
Как вепрь свирепый, вонзающий клык
В живое тело, он трепет злорадный
Впивал при стонах мученья; и в нем
При виде крови восторг плотоядный,
Волнуя страсть, разгорался огнем.

Усвоив нравы суровых колоний,
Любил он темных религий уклад;
Ни в чем он, в жажде всечасной погони
За бредом жизни, не ведал преград
И шел всё дальше путем беззаконий,
Забыв, что трудны дороги назад.

Когда же сердцем свободолюбивым,
Привыкшим счастье ловить на лету,
На миг внезапно прозрел он тщету
Плотских стремлений за призраком лживым
И понял вдруг пред лицом красоты,
Что есть предел и его своеволью,
Что в этом мире в лучах чистоты
Есть рай, закрытый для грешной мечты, —
Тогда палящей, мучительной болью
Душа пронзилась… И снова он в ночь
Ушел от света за прежним обманом,
Стремясь тяжелым дурманным туманом
Минутный проблеск добра заволочь.

Никто не знал в его свите безбожной,
Что вождь надежно от взоров укрыл
Свой мир любви, дорогой и неложной,
И грезы чистой невиданный пыл:
В полночном буйстве кощунственных оргий
Кипела в сердце тоска, как смола;
В объятьях женских слепые восторги
Душа, как чашу забвенья, пила;
И он, безбожник, погрязший преступно
В зловещей тине порока и зла,
Святые грезы любви недоступной
Сжигал в пожаре разврата дотла.