Николай Самойлов - Священные сонеты

Как праведники в мир иной
Со вздохом душу отпускают,
Пока, стоящие толпой,
– Уже почил, иль жив? – гадают.

Так мы единой став, душой,
В свой смертный час уйдём без ссоры,
Чтоб не пятнали клеветой
Любовь профанов разговоры.

Земная дрожь рождает страх,
Отчаянье и разрушенья.
Далёк гром сфер на небесах,
Бедны в сердцах и ощущенья.

Любовь земная под луной
Глупа, пока нам плоть терзает,
Когда уходим в мир иной,
До дна себя познать желает.

Тогда – загадочна для нас,
Два наших «я» не понимают,
Как в вечности без рук, без глаз
Друг друга души привечают.

Любовью наши две души
Навеки скованы незримо.
Как слиток золота круши —
Останутся неразделимы.

Как связана с моей душой
Твоя, вращаясь в центре круга,
Так в циркуле, между собой
Две ножки борются друг с другом.

Он первой ножки остриём
Себя крепит, второй шагает,
К опоре ставит под углом,
Круг чертит и назад сдвигает.

Так будь и ты всегда тверда,
Руководя моим движеньем,
Чтоб возвращался я всегда
К тебе, горя от нетерпенья.

For God’s sake hold your tongue, and let me love,
Or chide my palsy, or my gout,
My five grey hairs, or ruin’d fortune flout,
With wealth your state, your mind with arts improve,
Take you a course, get you a place,
Observe his Honour, or his Grace,
Or the King’s real, or his stamped face
Contemplate, what you will, approve,
So you will let me love.

Alas, alas, who’s injur’d by my love?
What merchant’s ships have my sighs drown’d?
Who says my tears have overflow’d his ground?
When did my colds a forward spring remove?
When did the heats which my veins fill
Add one more to the plaguy bill?
Soldiers find wars, and lawyers find out still
Litigious men, which quarrels move,
Though she and I do love.

Call us what you will, we are made such by love;
Call her one, me another fly,
We’are tapers too, and at our own cost die,
And we in us find the’eagle and the dove.
The ph{oe}nix riddle hath more wit
By us; we two being one, are it.
So, to one neutral thing both sexes fit,
We die and rise the same, and prove
Mysterious by this love.

We can die by it, if not live by love,
And if unfit for tombs and hearse
Our legend be, it will be fit for verse;
And if no piece of chronicle we prove,
We’ll build in sonnets pretty rooms;
As well a well-wrought urn becomes
The greatest ashes, as half-acre tombs,
And by these hymns all shall approve
Us canoniz’d for love;

And thus invoke us: “You, whom reverend love
Made one another’s hermitage;
You, to whom love was peace, that now is rage;
Who did the whole world’s soul contract, and drove
Into the glasses of your eyes
(So made such mirrors, and such spies,
That they did all to you epitomize)
Countries, towns, courts: beg from above
A pattern of your love!”

Прошу, молчи! Зажми язык зубами,
Любовь не тронь. Глумись над сединой,
Моей подагрой, горькою судьбой;
Похвастайся учёностью, деньгами,
Своим умом, удачею, невестой,
Которой при дворе и честь, и место,
И дружба короля. Тебе с ней лестно
Чеканный профиль на монетах чтить,
А мне позволь любить.

Увы, кому, моя любовь мешала?
Неужто вздохи топят корабли,
Иль слёзы льются через край земли?
Когда тоска весне помехой стала?
А, может, тем, что кровь мне вены рвёт,
Я увеличил в списках мёртвых счёт?
Солдаты не отменят свой поход,
И судьи не начнут честней судить,
Хоть буду я любить.

Любимая, откликнись на призыв,
Мы редкою любовью обладаем;
В её огне, как две свечи сгораем,
Орёл и голубь тело с телом слив.
Тем, поразив и женщин, и мужчин,
Войдя друг в друга, станем, как один,
Навеки госпожа и господин.
Из пепла возродясь, покажем вновь,
Как велика любовь.

Умру, но жить не стану без любви,
Коль не сочтут достойной мавзолея.
Пускай живёт в сонетах, не старея,
В страницах хроник и густой крови,
Взлетая, птицей феникс, со страниц,
Воскреснут пепел урн и прах гробниц.
Я буду падать перед нею ниц,
И, распевая гимны вновь и вновь,
Канонизирую любовь,

Чтобы могли с молитвой к нам взывать.
Друг другу вы – убежище и счастье,
Любовь для вас не стала глупой страстью.
Сумели сущность мира распознать.
В глазах любви увидев за мгновенье,
Как в зеркалах, волшебное виденье:
Мелькали страны, города, строенья…
Просите небеса, пусть учат жить
Так, чтоб и вы могли, как мы, любить.

Busy old fool, unruly Sun,
Why dost thou thus,
Through windows, and through curtains, call on us?
Must to thy motions lovers’ seasons run?
Saucy pedantic wretch, go chide
Late schoolboys, and sour prentices,
Go tell court-huntsmen that the king will ride,
Call country ants to harvest offices,
Love, all alike, no season knows, nor clime,
Nor hours, days, months, which are the rags of time.

Thy beams, so reverend and strong
Why shouldst thou think?
I could eclipse and cloud them with a wink,
But that I would not lose her sight so long:
If her eyes have not blinded thine,
Look, and tomorrow late, tell me
Whether both the’Indias of spice and mine
Be where thou leftst them, or lie here with me.
Ask for those kings whom thou saw’st yesterday,
And thou shalt hear: “All here in one bed lay.”

She’is all states, and all princes I,
Nothing else is.
Princes do but play us; compar’d to this,
All honour’s mimic, all wealth alchemy.
Thou, sun, art half as happy’as we,
In that the world’s contracted thus;
Thine age asks ease, and since thy duties be
To warm the world, that’s done in warming us.
Shine here to us, and thou art everywhere;
This bed thy centre is, these walls, thy sphere.

О, солнце, глупый, старый хлопотун,
Зачем ты ежедневно по утрам,
Раздвинув шторы, в окна лезешь к нам?
Забыл, что для влюблённых не пестун?
Педант нахальный, мимо проходи,
Журить проспавших школьников спеши,
Царей и егерей гнать дичь буди,
Крестьян и муравьёв растормоши;
Любовников тревожить не резон,
Им безразличны месяц, день, сезон.
Зачем своим сиянием, светило,
Пытаешься любимую затмить?
Зажмурившись, могу тебя тушить,
Но не могу прожить, не видя милой.
И всё же покорит тебя она,
Тогда ты скажешь:» Краше нет кумира,
Не зря потратил жизнь, она одна
Тебе заменит все богатства мира.
Цари и принцы это подтвердят.
Ты больше, чем две Индии богат».
Я – царь для милой, мне она – страна,
Всё остальное – прах.
Почёт, богатство, слава – пыль в ногах,
Победам полководцев – грош цена.
Любовь нас с милой вырвала из тьмы,
Увидели: вселенная – кровать;
Тебе задачу облегчаем мы:
Ты слишком стар, чтоб мир обогревать.
Свети лишь нам, обогревай двоих:
В кровати нашей – центр кругов твоих.

Go and catch a falling star,
Get with child a mandrake root,
Tell me where all past years are,
Or who cleft the devil’s foot,
Teach me to hear mermaids singing,
Or to keep off envy’s stinging,
And find
What wind
Serves to advance an honest mind.
If thou be’st born to strange sights,
Things invisible to see,
Ride ten thousand days and nights,
Till age snow white hairs on thee,
Thou, when thou return’st, wilt tell me,
All strange wonders that befell thee,
And swear,
No where
Lives a woman true, and fair.

If thou find’st one, let me know,
Such a pilgrimage were sweet;
Yet do not, I would not go,
Though at next door we might meet;
Though she were true, when you met her,
And last, till you write your letter,
Yet she
Will be
False, ere I come, to two, or three.

Песня
На лету звезду поймай,
Тайно корень мандрагоры
На ребёнка поменяй,[1]
Расскажи, кто в гневе ссоры
Рассёк дьяволу копыто,
Где от зависти защита,
Где на свете
Славил ветер
Ум за то, что быстр и светел.

Хочешь правду знать – дерзай,
Первый встречный не подскажет,
Десять тысяч дней блуждай,
Белый снег на кудри ляжет
Вот тогда, при возвращенье,
Мне расскажешь с возмущеньем:
Видел свет,
Женщин цвет,
Есть красотки, верных нет.

Если встретишь, то дай знать
Мне о той, что счёл ты кладом;
Впрочем, можешь и не звать,
Даже, если ходит рядом.
Пусть с тобой была примерной,
Станет лживой и неверной,
Пока буду
Ехать к чуду,
Раза три предастся блуду.

Wilt thou forgive that sin where I begun,
Which was my sin, though it were done before?
Wilt thou forgive that sin, through which I run,
And do run still, though still I do deplore?
When thou hast done, thou hast not done,
For I have more.

Wilt thou forgive that sin which I have won
Others to sin, and made my sin their door?
Wilt thou forgive that sin which I did shun
A year or two, but wallow’d in, a score?
When thou hast done, thou hast not done,
For I have more.

I have a sin of fear, that when I have spun
My last thread, I shall perish on the shore;
But swear by thyself, that at my death thy Son
Shall shine as he shines now, and heretofore;
And, having done that, thou hast done;
I fear no more.

Простишь ли моего зачатья грех,
Хоть был тот факт до моего рожденья?
Простишь ли тот, что навсегда отверг,
Потом всю жизнь страдал от сожаленья
Простив мне эти, ты не все простил,
Есть и ещё сомненья.

Простишь ли грех, которым соблазнял
Других грешить, став дверью к вожделенью?
Простишь ли тот, который избегал
Год или два, пока имел терпенье?
Простив мне эти, ты не все простил,
Есть и ещё сомненья.

Мой грех – мой страх; умру – порвётся нить,
Во тьме душа опору потеряет;
Клянись, что сын твой будет мне светить,
Сияя так, как он сейчас сияет.
Теперь, когда, узнав, простил мне всё;
Страх больше не терзает.

WHEN by thy scorn, O murd’ress, I am dead,
And that thou thinkst thee free
From all solicitation from me,
Then shall my ghost come to thy bed,
5And thee, feign’d vestal, in worse arms shall see:
Then thy sick taper will begin to wink,
And he, whose thou art then, being tired before,
8Will, if thou stir, or pinch to wake him, think
Thou call’st for more,
And, in false sleep, will from thee shrink
And then, poor aspen wretch, neglected thou
12Bathed in a cold quicksilver sweat wilt lie,
A verier ghost than I.
What I will say, I will not tell thee now,
Lest that preserve thee; and since my love is spent,
161’d rather thou shouldst painfully repent,
Than by my threatenings rest still innocent.