Николай Самойлов - Священные сонеты

Oh my black soul! Now art thou summoned
By sickness, death’s herald, and champion;
Thou art like a pilgrim, which abroad hath done
Treason, and durst not turn to whence he is fled;
Or like a thief, which till death’s doom be read,
Wisheth himself delivered from prison,
But damned and haled to execution,
Wisheth that still he might be imprisoned.
Yet grace, if thou repent, thou canst not lack;
But who shall give thee that grace to begin?
Oh make thy self with holy mourning black,
And red with blushing, as thou art with sin;
Or wash thee in Christ’s blood, which hath this might
That being red, it dyes red souls to white.

О, чёрная душа! Тебя в смятенье
Поверг недуг – старухи смерть гонец.
Ты, как отчизну бросивший беглец,
Виной закрывший путь для возвращенья.
Ты, как преступник, проклинавший плен,
Пока судья срок казни не назначил,
Когда назвал, на всё взглянув иначе,
Не хочет покидать тюремных стен.
Раскаянье и благодать близки,
Без благодати нет и покаянья;
О, будь же чёрной от святой тоски,
Красна стыдом порочного желанья;
А нет: в крови Христа омойся смело,
Чтоб из купели алой – выйти белой.

I am a little world made cunningly
Of elements and an angelic sprite,
But black sin hath betray’d to endless night
My world’s both parts, and oh both parts must die.
You which beyond that heaven which was most high
Have found new spheres, and of new lands can write,
Pour new seas in mine eyes, that so I might
Drown my world with my weeping earnestly,
Or wash it, if it must be drown’d no more.
But oh it must be burnt; alas the fire
Of lust and envy have burnt it heretofore,
And made it fouler; let their flames retire,
And burn me O Lord, with a fiery zeal
Of thee and thy house, which doth in eating heal.

Я – малый мир; Во мне нашли оплот
Четыре элемента и дух Божий;
Но чёрный грех, стремясь их уничтожить,
Ввергая в ночь, всё смерти предаёт.
Те, кто открыли, заглянув в эфир,
Иные сферы, новые просторы,
Залейте в очи мне моря, озёра,
Чтоб я потопом слёз оплакал мир.
Но, не потоп погубит, а пожар,
Уже сжигают зло и сладострастье;
Мир стал сквернее, отравил угар,
Развей его своей всесильной властью.
Спаси, Господь, жар твоего огня —
Очистив душу, исцелит меня.

This is my play’s last scene; here heavens appoint
My pilgrimage’s last mile; and my race,
Idly, yet quickly run, hath this last pace,
My span’s last inch, my minute’s latest point;
And gluttonous death will instantly unjoint
My body and my soul, and I shall sleep a space;
But my’ever-waking part shall see that face
Whose fear already shakes my every joint.
Then, as my soul to’heaven, her first seat, takes flight,
And earth-born body in the earth shall dwell,
So fall my sins, that all may have their right,
To where they’are bred, and would press me, to hell.
Impute me righteous, thus purg’d of evil,
For thus I leave the world, the flesh, the devil.

Последний акт, прожитой мною драмы,
Конец пути, до финиша – вершок;
Бесцельна скачка, вижу, вот он – самый
Последний миг, ещё один прыжок
И вырвет смерть из плоти мою душу,
Погасит вечный сон предсмертный крик,
А бдящая душа увидит лик,
Перед которым я сегодня трушу.
Земная часть вернётся в отчий дом,
Душа на небо, там ей будут рады;
Воздастся всем: давящие грехом
Исчадья ада – достаются аду.
Избавившись от зла, жду оправданья,
Сказав: нет! Миру, бесам и желаньям.

At the round earth’s imagined corners, blow
Your trumpets, Angels, and arise, arise
From death, you numberless infinities
Of souls, and to your scattered bodies go,
All whom the flood did, and fire shall o’erthrow,
All whom war, dearth, age, agues, tyrannies,
Despair, law, chance, hath slain, and you whose eyes,
Shall behold God, and never taste death’s woe.
But let them sleep, Lord, and me mourn a space,
For, if above all these, my sins abound,
‘Tis late to ask abundance of thy grace,
When we are there; here on this lowly ground,
Teach me how to repent; for that’s as good
As if thou hadst seal’d my pardon, with thy blood.

Вообразив углы земного шара,
О, ангелы, трубите на углах;
Пусть души мёртвых, сбросив смерти чары,
Вновь облекут себя в телесный прах.
Кого убили власть, закон внемлите,
Кого скосили голод, мор, война,
Потоп, пожар получите сполна —
Вам смерти нет, все Господа узрите.
Продли им, Боже, сон, мне слёзы кстати —
На мне грехов побольше, чем на них.
Молиться поздно мне о благодати
В час неземной, хочу молитв земных,
В них каюсь, пусть печатью на прощенье
Краснеет кровь твоя, мне в утешенье.

If faithful souls be alike glorified
As angels, then my father’s soul doth see,
And adds this even to full felicity,
That valiantly I hell’s wide mouth o’erstride:
But if our minds to these souls be descried
By circumstances, and by signs that be
Apparent in us, not immediately,
How shall my mind’s white truth by them be tried?
They see idolatrous lovers weep and mourn,
And vile blasphemous conjurers to call
On Jesus name, and Pharisaical
Dissemblers feigne devotion. Then turn,
O pensive soul, to God, for he knows best
Thy true grief, for he put it in my breast.

Коль праведной душе отца награда,
Быть равной ангелам, дана,
Тогда вдвойне блаженствует она,
Увидев, как парю над пастью ада.
Но, может быть не всё дано святым,
Не могут проникать в сердец глубины,
Доступны только внешние картины,
Понять чисты ли не по силам им.
Им видно: фарисей творит кумира,
По идолу влюблённый слёзы льёт,
А богохульник, обманув пол – мира,
Творца себе в свидетели берёт.
Скорби, Душа, Бог видит скорбь твою,
Ведь сам вложил её Он в грудь мою.

If poisonous minerals, and if that tree
Whose fruit threw death on else immortal us,
If lecherous goats, if serpents envious
Cannot be damn’d, alas, why should I be?
Why should intent or reason, born in me,
Make sins, else equal, in me more heinous?
And mercy being easy, and glorious
To God, in his stern wrath why threatens he?
But who am I, that dare dispute with thee,
O God? Oh, of thine only worthy blood
And my tears, make a heavenly Lethean flood,
And drown in it my sins’ black memory.
That thou remember them, some claim as debt;
I think it mercy, if thou wilt forget.

Плод с дерева, который мы едим,
Змей искуситель, дев лишавший чести,
Козёл блудливый, яд, служивший мести,
Бессудны пред тобой. За что судим?
Мой ум и воля сделали чужим,
Адамов грех, возвысив над другими?
Прославленный деяньями благими,
Почто, Господь, стал грозен Ты со мной?
Но, кто я, чтобы спор начать с тобой?
Ведь в кровь твою свои, вливая слёзы,
Хотел, чтобы они, как ливни в грозы,
Навеки смыли в Лету чёрный грех.
Иные не смущаются ничуть
Твердить: «Запомни!» Я прошу: – Забудь!

Death be not proud, though some have called thee
Mighty and dreadful, for thou art not so,
For those whom thou think’st thou dost overthrow,
Die not, poor death, nor yet canst thou kill me.
From rest and sleep, which but thy pictures be,
Much pleasure, then from thee, much more must flow,
And soonest our best men with thee do go,
Rest of their bones, and soul’s delivery.
Thou art slave to Fate, Chance, kings, and desperate men,
And dost with poison, war, and sickness dwell,
And poppy, or charms can make us sleep as well,
And better than thy stroke; why swell’st thou then?
One short sleep past, we wake eternally,
And death shall be no more; death, thou shalt die.

Старуха смерть, собой гордишься зря,
Всесильной ты себя напрасно мнила.
Все те, кого ты, жалкая, убила —
Бессмертны так же, как бессмертен я.
Покой и сон с тобой одного рода,
Но ты милей для смертного стократ,
Все лучшие из нас к тебе спешат:
Ты – отдых плоти, а душе – свобода.
Тобой владеют случай, рок, злодей;
Твой дом война, болезни, дно морей;
Но мак и заклинанья крепче смесь,
Чем твой удар; откуда ж эта спесь?
Прервётся сон, а бденье никогда;
Ты, смерть, умрёшь, исчезнешь навсегда.

Spit in my face you Jews, and pierce my side,
Buffet, and scoff, scourge, and crucify me,
For I have sinned, and sinned, and only he
Who could do no iniquity hath died:
But by my death can not be satisfied
My sins, which pass the Jews’ impiety:
They killed once an inglorious man, but I
Crucify him daily, being now glorified.
Oh let me, then, his strange love still admire:
Kings pardon, but he bore our punishment.
And Jacob came clothed in vile harsh attire
But to supplant, and with gainful intent:
God clothed himself in vile man’s flesh, that so
He might be weak enough to suffer woe.

В лицо наплюйте и пронзите бок,
Бичуйте, издевайтесь, хохочите,
Насытившись страданьями, распните
Меня за грех, как предрекал пророк.
Греха, не знавший, умер за меня,
Мне за вину мою и смерти мало:
Вина жидов в сравненье легче стала,
Она – однажды, грех – день изо дня.
Не зря я так любви Христа дивился!
Царь милует – Он умер за мой грех.
Иаков в мех барана нарядился,
Из – за корысти, видя, в ней успех.
Христос облёкся в плоть по своей воле,
Чтобы под пыткой умереть от боли.

Why are we by all creatures waited on?
Why do the prodigal elements supply
Life and food to me, being more pure than I,
Simple, and further from corruption?
Why brook’st thou, ignorant horse, subjection?
Why dost thou, bull, and bore so seelily,
Dessemble weakness, and by one man’s stroke die,
Whose whole kind you might swallow and feed upon?
Weaker I am, woe is me, and worse than you,
You have not sinned, nor need be timorous.
But wonder at a greater wonder, for to us
Created nature doth these things subdue,
But their Creator, whom sin nor nature tied,
For us, His creatures, and His foes, hath died.

Зачем нам служит всякое созданье?
Зачем природа – дом и корм людей?
Созданья много чище и святей,
Чем человек, не стоящий вниманья.
Зачем конь вечно терпит наказанье?
Зачем под нож баран готовит бок?
Порода наша – корм вам на глоток,
Зачем покорно терпите страданье?
Я – человек, я – хуже, хоть умнее,
Вы не грешны, вам чужд сомнений страх,
Чудесно то, что вы в моих руках.
Мы вами правим, будучи слабее,
Лишь оттого, что Бог, создавший твердь,
За нас – своих врагов пошёл на смерть.