Симон Чиковани - Стихотворения и поэмы

Ты кистями и красками спящих будил,
делал розы возлюбленной ярче и краше,
по гористым, кривым переулкам бродил
и домой возвращался с тарелкою хаши.

И пока ворота на засове, пока
не уснет в Ортачале красотка, ты снова
шел к Майдану, и мчал фаэтон седока,
заводилу грузинского пира честного.

Вот гуляют кутилы, и пляшет кинто,
и шашлык на шампуре, и зелень на блюде…
Где же ночь? Или вправду не видел никто,
как ты шел под хмельком в предрассветном безлюдье?

Сколько лестниц и каменных стен украшал,
сколько красок извел за ничтожную плату,—
вот девчоночка держит на привязи шар,
вот пшено на гумне исклевали цыплята…

Рядом горы. И бедный художник в ночи
приглашает их запросто в знак пониманья.
И трубят, словно лопнуть хотят, зурначи.
Горы входят, как гости: «Привет, Пиросмани!»

Ты окинул глазами плоты на Куре,
и стога на полях, и туманные выси
и поставил на стол их на ранней заре,
стал столом твоим весь разноцветный Тбилиси.

Эта сытость тебе и без денег далась.
Эти вина и кушанья кисть создавала.
Только черная сажа мелькает у глаз.
Только лестница рушится в темень подвала…

А почем у людей огурец иль чеснок,
сколько стоит кусок неразменного быта —
разве это касается сбитого с ног?
…И лягнуло тебя между ребер копыто.

И отброшена кисть. И на выпуклость век
синеватые тени положены густо.
И неведомо, где погребен человек.
И конец.
И навек остается искусство.

От этого порога до того
работы переделал я немало.
Чинары я сажал — в честь твоего
лица, что мне увидеть предстояло.

Пока я отыскал твои следы
и шел за ними, призванный тобою,
состарился я. Волосы седы.
Ступни мои изнурены ходьбою.

И всё ж от этой улицы до той
я собирал оброненные листья,
и наблюдали пристально за мной
прохожих озадаченные лица.

То солнце жгло, то дождик лил — всего
не перескажешь. Так длинна дорога
от этого порога до того
и от того до этого порога.

И все-таки в том стареньком дому
всё нашими населено следами,
и где-то там, на чердаке, в дыму,
лежит платок с забытыми слезами.

От этого и до того огня
ты шила мне мешок для провианта.
Ты звездную одела на меня
рубаху. Ты мешок мой проверяла.

От этого порога до того
я шел один среди жары и стужи,
к бокам коней прикладывал тавро
и воду пил, толок я воду в ступе.

Я плыл по рекам и не знал — куда,
и там, пока плыла моя пирога,
я слышал, как глаголила Кура —
от этого и до того порога.

Я прокричал «ваша́!»
строителям Ваке.
Гора обратно
эхо мне вернула.
Мой голос
затерялся вдалеке
средь городского грохота и гула.

Что делать,
голос мой погас в движенье уличном,
и эхо мне возвращено горой.
Повешу месяц
на крючок рыбацкой удочки
и, словно чашу,
ночь поставлю над Курой.

Благодарю судьбу свою счастливую —
укор и ласку,
споры и покой.
Ты подари, Тбилиси,
ветку сливовую,
туманами полночными покрой.

Тбилиси мой,
твоею тенью стану я.
Ты моя гордость,
мужество и честь.
Мне подари
скамейку постоянную,
но не давай мне времени
присесть.

Я как река,
тобою освещенная,
с твоими фонарями в глубине.
Пусть эхо,
мне горою возвращенное,
как голос твой,
всегда звучит во мне.

Устрой, Тбилиси,
тайную вечерю
в ущелье,
возле призрачной тропы,
исполненную синего свечения
и шелеста платанов и травы.

А если ложь в стихи мои проникнет
и полонит меня
бесстрастный шум,
разрушь меня, Тбилиси,
и воздвигни,
как зданье, полное
твоих бессонных дум.

Тбилиси,
я твои дома и листья,
ты — это я,
а я, Тбилиси, — ты.
И вечно петь мне
о тебе, Тбилиси,
о Грузии,
вколоченной в хребты!

Тбилиси, гнездо моей мысли,
Мтацминда, оплот мой надежный,
Прижми меня к каменной выси,—
Расстаться с тобой невозможно.

Мосты над Курой изогнулись,
Семь раз натянув тетивы.
В гористых расселинах улиц
Так смутен налет синевы.

Обвенчаны с башней Метехи,
С теченьем Куры перевиты
Грузинской истории вехи,
Победы ее и обиды.

Пусть гроздь винограда укроет
От стужи меня в феврале,
Пусть факел в лесах новостроек
Приветливо пляшет во мгле.

Не спать до рассвета легко нам,
В листве этой липы укрыться,
Завиться плющом по балконам,
В Тбилиси ночном раствориться.

Отеческий кров моей мысли,
Вскормивший тревогу мою,
Послушай, бессонный Тбилиси,
Как я во весь голос пою!

Я укрылся в тени платана
И свиданья с тобою жду.
Появляешься ты нежданно
Всё на том же нашем мосту.

Моросило. И в опасенье,
Что не видно вокруг ни зги,
Я услышал сквозь дождь весенний
Молодые твои шаги.

Мы пройдем и по мосту снова.
Но куда же ушли друзья?..
Здесь, в тени шатра навесного,
Только двое нас — ты да я.

От тебя на Куре трепещет
Золотистый искристый след,
И весенней лазурью блещет
Дагестанский синий браслет.

В этих брызг ах и искрах
вся ты, —
Так я милую узнаю.
Жаль, что год мой шестидесятый
Не похож на юность мою!

А Кура всё та же, и те же
Блещут розы, и даль синя.
Ты пришла, и зеленью свежей
Новый май встречает меня.

Как видно, навеки завещано мне
на улицах шумных твоих спотыкаться,
бродить до рассвета, подобно луне,
пока она будет в Куру опускаться.

В горах не пропели еще петухи.
Кура убегает. Я блекну и вяну.
Прозрачного света ручьи потекли,
и я в забытьи прислонился к платану.

Куда мне пойти и куда повернуть?
На улицах бойких где будет мне отдых?
На правый, на левый ли берег взглянуть
и вдруг заблудиться в предутренних звездах?

Из темных расщелин сочится туман.
Метехская крепость парит над Курою.
А я красотою твоей обуян.
А ты — моей песней. Мы квиты с тобою.

Вот там полыхает твоя новизна.
Вот здесь старина не спеша догорает.
Куда бы ни шел я — повсюду меня
твои переулки в пути догоняют.

Ты будешь всегда утешеньем в судьбе,
и благословляю я каждую встречу
в Исани твоем и в твоем Дидубе,
где душу свою запалил я, как свечку.

А ты уберег, сохранил ту свечу.
И я, благодарный, к тебе не остыну,
я о красоте твоей не промолчу,
но вскрикну — и грудь рассеку, как теснину.