Тимур Кибиров - Стихи

Плохо. Все очень плохо.
А в общем-то, даже хуже.
Но вы ведь не чуете, лохи,
метафизический ужас.

Страх экзистенциальный,
холод трансцендентальный —
все вам по барабану,
все вам, козлам, нормально.

Я же такой вот нежный,
такой вот я безутешный —
прямо вибрирую, глядя,
как разверзаются бездны.

Как разверзаются бездны,
как изменяется местность.
А вы все снуете куда-то!
Плохо дело, ребята.

Плохо дело, не скрою.
Тут ничего не поделать.
Тут ничего не попишешь…
Разве эссе какое?

Бога славим.
Бесов тешим.
Вот так молодцы!
Fin de siécle. А тут все те же
водка, огурцы.

«Севера звезда» пропала.
Жалко, Юлик, но
«Гжелки» пламенной навалом,
«Праздничной» полно.

Века нашего остатки
не по вкусу нам.
Выпьем с горя иль с устатку
за присущих дам.

Сердцу будет веселее
позабыть о том,
как борзеет и наглеет
время за окном.

Век кончается фатальный.
Бродский кончен уж.
Но пока еще хватает
заповедных груш,

околачиванье коих —
наш удел земной.
Хорошо б на все другое
нам махнуть рукой.

Как в казарме пред отбоем,
лихо прокричим:
«Век прошел!» – и тут же хором:
«Хрен, Юляша, с ним!»

Хрен бы с ним, с его Уставом,
коль в конце концов
времени река доставит
к дембелю бойцов.

Но гарантий, к сожаленью,
нету никаких.
И в одном лишь нет сомненья
средь сомнений злых —

в том, что между этих рюмок,
первой и второй,
перерывчик – ну-ка, Юлик! —
будет небольшой!

Море сверкает.
Чайки летают.
А я о метафорах рассуждаю:
помню, писал Вознесенский А. А.,
что чайка, мол, плавки Бога.

Во как!..
А я вот смотрю специально —
ничуть не похоже.

Ни на плавки вообще,
ни тем паче на эти загадочные
плавки Господа нашего Бога.

Равно как
и море не похоже на «свалку
велосипедных рулей»,
как нам впаривал Парщиков…

…Море смеялось…

Что у людей в головах?!

Пастернак наделен вечным детством.
Вечным отрочеством – Маяковский.
Вечной женственностью – Блок и Белый.
А мужчина-то только один —
Александр Сергеевич Пушкин.

Это тост, Константин!
Где же кружка?

Хочу сказать тебе о том,
что я хочу сказать тебе
о том, что я хочу сказать
тебе о том, что я хочу
тебе сказать о том, что я
хочу сказать тебе о том,
что я хочу!

Славный бес мне в ребро. Под откос,
кувыркаясь, скорбя и ликуя,
с панталыку сорвавшись, лечу я,
Песню песней горланя всерьез!

Песня песней, а жизнь-то бежит.
Гляну в зеркало – с ужасом вижу:
это что же за клоун бесстыжий
щурит глазки и губы кривит?

И, в зубах папироску зажав,
шутки шутит похабная рожа,
передразнивает так похоже,
что, наверно, он все-таки прав.

Когда б мне волшебную палочку
иметь (аж подпрыгнул фрейдист!),
я сделал бы маленькой-маленькой
тебя и носил на груди.

Малюсенькой, ну вот такусенькой,
чтоб вся умещалась в горсти,
Дюймовочкой, сантиметровочкой,
пищащей в кармане: «Пусти!»

Да хрена бы я тебя выпустил!
Носил бы с собою всегда.
Показывал все бы, рассказывал,
возил бы туда и сюда.

Я смог бы тогда обеспечивать
тебя и едой, и жильем,
укрыл бы от злобы и глупости
в нагрудном кармане моем.

Но каждую ночь в час назначенный
я клал бы тебя на кровать,
махал бы волшебною палочкой,
нормальной бы делал опять!

Я так бы ласкал тебя бережно,
мой нежный и дикий зверок!
Всю ночь ты была б соответственной,
а утром – опять с ноготок.

Кстати, еще о казарме —
именно там
кроме всего остального я понял:
релятивизм, скептицизм,
и пессимизм, и цинизм
и т. д. и т. п.
не обязательно связаны
с высшим развитием
интеллекта
иль особенной тонкостью
нервов и чувств —

все это
может быть столь же наивно,
столь же дремуче, и простодушно,
и примитивно, и даже прекраснодушно,

как и вера
в истину, красоту и добро,
как и надежда на них,
и любовь к ним.

Так что Печорину нечем кичиться,
а Гриневу не стоит стесняться.

Это и вам, глупышам,
уяснить не мешает.

Поколение П…

Это ж надо придумать.

Ницше когда-то серьезно мечтал,
чтобы не просто Сократ размышлял,
чтоб он еще станцевал!

Лучше б не надо. Людей не пугай.
Зрелище так себе, принц Фогельфрай.

В случае лучшем – просто смешно,
в худшем – уж очень противно оно.

Нам ли не знать! Этот номер не нов.
Мы насмотрелись на сих плясунов —
наши сократики
и досократики

платочками машут
с перипатетиками пляшут.

И усердно воют:
«Эван эвоэ!»

Сэр Уилфред Айвенго, а не д'Артаньян,
был мне в детстве в наставники дан.

Я уроки его затвердил наизусть.
И хотя я и вырос бездельник и трус,

хоть не раз нарушал я священный завет,
я хоть знаю, что плохо, что нет.

А Дюма иль теперешний ваш Деррида
мне не нравились даже тогда.

Вольтерьянство хвастливое я невзлюбил.
Так Айвенго меня научил.

Только детские книжки читать!
Нет, буквально – не «Аду» с «Улиссом»,
а, к примеру, «Волшебную зиму
в Муми-доле»…
А если б еще и писать!..

Кто за Петра I
и Алексея Германа.

А кто за Николая II
и Никиту Михалкова.

Вот кино какое.

А может, кто-нибудь за короля Артура
(и Кибирова Тимура)?

Вот такая литература.

Лечь бы здесь на берегу
и лежать бы навсегда!
И не думать о тебе,
и не думать о себе.
Просто так.

Солнце, воздух и вода.
Облака. Табак.

Хорошо-то как.

Как напевно. Как плачевно.
Как наивно и забавно.
– Да, конечно. Ну конечно!
Только время собираться.

Отлетает ангел нежный.
Прилетает ангел гневный.
В перспективе – отдых славный.
– Ну-с, прощаться так прощаться.

Можно я все же скажу —
на закате
в море мерцающем тихо
застывшие лебеди.
Целая стая.

Я знаю,
пошло конечно же! —
но ты представь только —
солнце садится,
плещется тихонько море,
и целая стая!!

С этим рылом в этот ряд
вам, товарищ, не велят.

Вам, товарищ, вон туда,
где крапива-лебеда,
где и горе не беда,
где ни смысла, ни стыда,

где пивной стоит ларек,
где пацан, отбывший срок
то ль в казарме, то ль в тюрьме,
то ль на стройке в Чухломе,
залупается с утра,
и в потемках детвора
на Марлен или Брижжит
за сараями дрочит.

Что ж вы так кричите, блин?
Не скандальте, гражданин!

Не хрен тут права качать!
Выметайтесь, вашу мать!

Ну-ка в темпе, сукин сын!
Ты ж на свете не один,

вас полно таких невеж,
вас таких хоть жопой ешь.

Я те поору, козел!
Ну, по-бырому! Пошел!

Что ты смысла все взыскуешь?
Сам-то ведь бессмысленный!
Безобразишь, озоруешь,
врешь как сивый мерин,

никакой не знаешь меры
в похотях бесчисленных.
Взял бы да служил примером!
Вот тебе и смысл.

Зэка старого завет
нарушал я много лет —

ждал, боялся и просил.
И дождался – получил.

Знать, не зря боялся я
и выклянчивал не зря.

Это ж надо – все сбылось,
счастье все-таки стряслось!

Нет, ты только погляди,
как они куражатся!
Лучше нам их обойти,
эту молодежь!

Отынтерпретируют —
мало не покажется!
Так деконструируют —
костей не соберешь!

Раз Пелевин схватился с Киркоровым,
отмудохал Киркорова здорово.
Элитарность свою доказал он в бою!
И теперь вызывает Невзорова.

С темным брюхом, с белым верхом
голубые облака.
Оказалось на поверку —
жизнь легка и коротка.

Сосны рыжи и зелены,
волны сини иногда.

Нам, таким неугомонным,
даже горе не беда!

Полудуркам полустарым
дела нету, смысла нет.
Пиво желто. Очи кари.
Разноцветен белый свет.

Когда ты услышишь призывы «Давай!»,
давать не спеши, размышлять продолжай.
Когда же услышишь ты окрик «Нельзя!» —
подумай, а может, и вправду нельзя?