Тимур Кибиров - Стихи

Юноша бледный, в печать выходящий,
дать я хочу тебе два-три совета.
Первое дело – живи настоящим,
ты не пророк, заруби себе это.

И поклоняться Искусству не надо.
Это уж вовсе последнее дело!
Экзюпери и Батая с де Садом,
перечитав, можешь выбросить смело.

Умом Россию не понять.
Равно как Францию, Испанию,
Нигерию, Камбоджу, Данию,
Урарту, Карфаген, Британию,
Рим, Австро-Венгрию, Албанию,
объединенную Германию —
у всех особенная стать.

В Россию можно только верить.
Нет, верить можно только в Бога.
Все остальное – безнадега.
Какой бы мерою ни мерить,
нам все равно досталось много —

в России можно просто жить,
Царю, Отечеству служить.

Опять поэт Щуплов меня бранит!
И что ему я дался? Непонятно.
То с Резником каким-нибудь сравнит,
то графоманом обзовет печатно.

В слепящем блеске гения и славы
безжалостно гнобит меня Щуплов.
Ну что ему я сделал, Боже правый?
Я даже не читал его стихов.

Восьмое марта близко-близко!
А денежек-то нет как нет.
Вместо букетов и конфет

дарю тебе сию записку!
А в ней хотел бы я сказать,
что ты достойна лучшей доли,
чем по моей и Божьей воле
такие глупости читать.

Что в сей юдоли бесталанной
ты, как я вижу, лучше всех,
что нету участи желанней
делить с тобой и смех и грех!

Хотя в скитаньях несуразных
знавал я дам разнообразных
за три десятка долгих лет,
тебе, мой друг, соперниц нет
средь юных дев и жен прекрасных!

Вон ту любить – тяжелый крест,
та – ничего, но без извилин,
у этой – все что надо есть,
но бюст избыточно обилен.

Лишь ты, ах, Делия моя,
ласкаешь глаз, и нос, и ухо,
брожу ли я в ночи под мухой,
лежу ли на диване я.

Так разреши же, друг сердечный,
тебя неистово обнять
и в праздник Женственности Вечной
успехов новых пожелать!

Ната, Ната, Натали.
Дал Данзас команду «Пли!»

По твоей вине, Натуля,
вылетает дура-пуля.

Будет нам мертвец ужо —
закатилось наше все!

Просто все буквально наше…
Что ж ты делаешь, Наташа?

Виновата ли ты, виновата ли ты?
Может, Пушкин во всем виноват?
Ты скажи, Натали, расскажи, Натали,
чем же люб тебе кавалергард?

Целовал-миловал, целовал-миловал…
Но и Пушкин тебя б целовал!
На балы б отпускал, ревновать бы не стал.
И Мадонной тебя он назвал.

Пока в подлунном мире
жив будет хоть один
бряцающий на лире
беспечный господин,

найдется и Наташа,
и счастливый певец
увидит в ней все так же
чистейший образец.

И так же – эка жалость! —
она не даст ему,
чтоб медом не казалось
служенье строгих муз.

В лицо подруги глядя удивленно,
оценивая дивный экстерьер,
облизываясь нагло и смущенно,
вдруг ощутишь дыханье высших сфер.
Увидишь вдруг не только сиськи-письки,
но дальний отсвет горнего огня!..
Наверно, так. Все это к правде близко.
А может быть, и ново для меня.

Здрасте пожалуйста! Это с какой это, собственно, стати
ты целый день провалялся, безумец, в кровати?

Ты почему до сих пор не умылся, еще не побрился?
Только вставал покурить – и обратно валился.

Это еще что за новость – «Я плачу, я стражду!»?
Глупости эти я слышал уже не однажды.

Да ни хрена ты не страждешь, ни капли не плачешь!..
Аспид ползучий.
Облак ходячий.
Камень лежачий.

Все сказано. Что уж тревожиться
и пыжиться все говорить!
Цитаты плодятся и множатся.
Все сказано – сколько ни ври.

Описано все, нарисовано.
Но что же нам делать, когда
нечаянно, необоснованно
в воде колыхнулась звезда!

И ветвь колыхнулась черемухи
(об этом уж вовсе нельзя!),
как прежде все так же – без промаха
слезя и мозоля глаза!

И бюст колыхнулся пленительный,
и сердце колышется в такт!..
Внимательно и вразумительно
описано все. Но не так!

Не мной. Не тебе адресовано.
Кустарники. Звезды. Вода.
Все сказано, все стилизовано.
Но это, дружок, не беда!

Ведь все колыханья, касания,
мерцанья Пресветлой слезы
опять назначают свидание
и просятся вновь на язык.

…потому что я,
в отличие от чукчи, не писатель —
читатель, зритель, слушатель, старатель,
молитвенный – не смейся ты! – предстатель,
и заклинатель этого огня,

который там, внизу, пока таится,
в торфяниках крепчает и ярится,
там, под ногами, зреет в тишине.

Я хочу быть понят тобой одной.
А не буду понят, так что ж —
постараюсь быть понят родной страной.
Это проще гораздо, ведь ей, смурной,
можно впарить любую ложь.

Куда ж нам плыть? Бодлер с неистовой Мариной
нам указали путь. Но, други, умирать
я что-то не хочу… Вот кошка Катерина
с овчаркою седой пытается играть.

Забавно, правда ведь? Вот книжка про Шекспира
доказывает мне, что вовсе не Шекспир
(тем паче не певец болгарский Бисер Киров)
«to be or not to be?» когда-то вопросил,

а некий Рэтленд, граф. Ведь интересно, правда?
А вот, гляди – Чубайс!! А вот – вот это да! —
с Пресветлым Рождеством нас поздравляет «Правда»!
Нет, лучше погожу – чтоб мыслить и страдать.

Ведь так, мой юный друг?.. Вот пухленький ведущий
программы «Смак» дает мне правильный совет
не прогибаться впредь пред миром этим злющим.
Ну улыбнись, дружок! Потешно, правда ведь?

И правда страшно ведь? И правда ведь опасно?
Не скучно ни фига! Таинственно скорей.
Не то чтоб хорошо. Не то чтобы прекрасно —
невероятно все и с каждым днем чудней!

«Dahin! Dahin!» – Уймись. Ей-богу надоело.
Сюда, сюда, мой друг! Вот полюбуйся сам,
как сложен, преломлен, цветаст свет этот белый!
А тот каков – и так узнать придется нам.

Лень-матушка спасет. Хмель-батюшка утешит.
Сестра-хозяйка нам расстелит простыню.
Картина та еще. Все то же и все те же.
Сюжет – ни то ни се. Пегас ни тпру ни ну.

Но – глаз не оторвать! Но сколько же нюансов
досель не знали мы, еще не знаем мы!
Конечно же to be! Сколь велико пространство,
как мало времени! Пожалуйста, уймись.

И коль уж наша жизнь, как ресторан вокзальный,
дана на время нам – что ж торопить расчет?
Упьюсь и обольюсь с улыбкою прощальной.
И бабки подобью. И закажу еще.

И пламень кто-нибудь разделит поневоле.
А нет – и так сойдет. О чем тут говорить?
На свете счастье есть. А вот покоя с волей
я что-то не встречал. Куда ж нам к черту плыть!

Время итожить то, что прожил,
и перетряхивать то, что нажил.
Я ничегошеньки не приумножил.
А кое-что растранжирил даже.

Слишком ты много вручил мне, Боже.
Кое-что я уберег от кражи.
Молью почикано много все же.
Взыскано будет за все пропажи.

Я околачивал честно груши —
вот сухофрукты! Они не хуже,
чем плоды просвещенья те же,

лучше хранятся они к тому же.
Пусть я халатен был и небрежен —
бережен все же и даже нежен.

Это конечно же не сочинения
и не диктанты, а так, изложения.

Не сочинитель я, а исполнитель,
даже не лабух, а скромный любитель.

Кажется, даже не интерпретатор,
просто прилежный аккомпаниатор.

Так и писать бы:
«ПОЭТЫ РОССИИ И МИРА.
Аккомпанирует Т. Ю. Кибиров на лире».

Поздня ноченька. Не спится.
Черновик в досаде рву.
Целый месяц, как синица,
тихо за морем живу.

Не смотрю я целый месяц
ОРТ и НТВ.
Шастаю себе по лесу,
чисто-чисто в голове.

Я давно уже не знаю,
что Бордюжа? как Чубайс?
По-над морем я гуляю,
созерцаю пеизаж.

В одиночестве я гордом
вдоль по берегу брожу,
но совсем не Чайльд Гарольдом,
а Снусмумриком гляжу.

Среди сосен, искривленных
ветром Балтики седой,
средь утесов обнаженных
ходит-бродит папа твой.

Зайцев видел я раз десять
и без счета лебедей.
Радуюсь, что целый месяц
не видал почти людей.

Шведки, впрочем, симпатичны.
Но не очень. Не ахти.
Лучше вас, русскоязычных,
мне, пожалуй, не найти.

По тебе скучаю, Санька,
чипсы ем и колбасу,
и, как Дмитрий Алексаныч,
каждый день стишки пишу.

Вечером за чашкой чая,
грустен, но отнюдь не пьян,
я со словарем читаю
старый английский роман.

Ровно в полночь с колокольни
звон несется – дзынь-ца-ца.
Спи, Сашулечка, спокойно,
не расстраивай отца.

Спи. Да будет сон твой светел.
Нрав да будет прям и чист.
Столько есть всего на свете,
только знай себе учись!

Вот ты хочешь, чтоб Россия
как Италия была —
я ж хочу, чтоб ты спесивой
русофобкой не росла!..

Что ж касается России
и Италии твоей —
здесь, по-моему, красивей…
До свиданья, дуралей.

Вот я гляжу из окошка на море —
что-то там тает в каком-то просторе.
Или какое-то, может быть, горе?
Споря, и вторя, и с чем-то во взоре?
Вскоре? Не вскоре?.. Какой еще Боря?!
Просто напишем – Балтийское море.
Глянь, до чего же красиво оно!
Жаль, описать нам его не дано.
Запрещено.