Тимур Кибиров - Стихи

Поздня ноченька. Не спится.
Черновик в досаде рву.
Целый месяц, как синица,
тихо за морем живу.

Не смотрю я целый месяц
ОРТ и НТВ.
Шастаю себе по лесу,
чисто-чисто в голове.

Я давно уже не знаю,
что Бордюжа? как Чубайс?
По-над морем я гуляю,
созерцаю пеизаж.

В одиночестве я гордом
вдоль по берегу брожу,
но совсем не Чайльд Гарольдом,
а Снусмумриком гляжу.

Среди сосен, искривленных
ветром Балтики седой,
средь утесов обнаженных
ходит-бродит папа твой.

Зайцев видел я раз десять
и без счета лебедей.
Радуюсь, что целый месяц
не видал почти людей.

Шведки, впрочем, симпатичны.
Но не очень. Не ахти.
Лучше вас, русскоязычных,
мне, пожалуй, не найти.

По тебе скучаю, Санька,
чипсы ем и колбасу,
и, как Дмитрий Алексаныч,
каждый день стишки пишу.

Вечером за чашкой чая,
грустен, но отнюдь не пьян,
я со словарем читаю
старый английский роман.

Ровно в полночь с колокольни
звон несется – дзынь-ца-ца.
Спи, Сашулечка, спокойно,
не расстраивай отца.

Спи. Да будет сон твой светел.
Нрав да будет прям и чист.
Столько есть всего на свете,
только знай себе учись!

Вот ты хочешь, чтоб Россия
как Италия была —
я ж хочу, чтоб ты спесивой
русофобкой не росла!..

Что ж касается России
и Италии твоей —
здесь, по-моему, красивей…
До свиданья, дуралей.

Вот я гляжу из окошка на море —
что-то там тает в каком-то просторе.
Или какое-то, может быть, горе?
Споря, и вторя, и с чем-то во взоре?
Вскоре? Не вскоре?.. Какой еще Боря?!
Просто напишем – Балтийское море.
Глянь, до чего же красиво оно!
Жаль, описать нам его не дано.
Запрещено.

Уж не белеет мой парус.
SOS! Я торчу на мели.
Вроде не очень и старый,
а до чего довели!

Плыл одиноко и скоро,
вдруг неожиданно – хрясь!
Видно, какой-то Негоро
мой испоганил компас.

Кто сей Перейра коварный?
Как он прокрался на борт?
Мне не прийти в лучезарный
мой назначения порт.

Промурлыкать бы, как Окуджава,
как Высоцкий, тебе прохрипеть —
ни богатства не надо, ни славы!
Я согласен вообще помереть!

Только чтоб над печальной могилой
заломила б ты руки свои,
заблажила бы, заголосила
от уже невозможной любви!

Тут, слезою горючей обрызган,
я б как выскочил!! – чтобы опять
под истошные вопли и визги
оголтело к тебе приставать!

И мурлыкать тебе Окуджавой,
и Высоцким хрипеть на ушко,
и, схватив тебя, в травы-муравы
бросить навзничь. А там и ничком.

Милый друг, иль ты не в курсе,
что все видимое нами,
даже если не по вкусу,
надо говорить словами.
Ведь пока его не скажешь,
милый друг мой, друг мой нежный,
будет всё такая каша —
безнадежно, неизбежно,

будет скучно беспредельно,
безобразно и безбожно.
Сделать жизнь членораздельной
только речь еще и может.

Так давай, пока не поздно,
помогать ей, бедолаге!..
Треплется язык бескостный
славным флагом на «Варяге».

Все-таки лучше всего
социальная роль литератора
(в частности, лирика)
отражена
в басне Ивана Андреича
«Слон и Моська».

Но и в нижецитируемом
произведении Корнея Иваныча
образ писателя также весьма убедителен,
равно как и образ читателя:

«Взял барашек
карандашик,
взял и написал:
"Я мемека, я бебека,
я медведя забодал!"

А лягушка у колодца
заливается, смеется —
вот так молодец!»

Ты идешь к женщине? Захвати плетку, —
так говорил Заратустра.

А я говорю – закуску и водку!
Тебе будет весело, женщине – вкусно!

Какой это символ, скажи мне, мудрец.
Неужто фаллический тоже?
А с виду не скажешь. Совсем не похоже.
Ишь как затаился, хитрец.

Понятно… Но вот не пойму одного,
открой ты мне тайну, пожалуйста:
а сам он – ну фаллос – он символ чего?
Наверно, совсем уж ужасного

чего-нибудь… Страшно глаза мне открыть —
куда ни посмотришь – стоит и торчит,
топорщится, высится!.. Или напротив —
то яма, то дырка, то пропасть!

Кошмар.

сумерки
Готланд
готика
тихо

сумерки готика
тихо так тихо
готика
только
чайки кричат
сумерки Готланд
готика тихо

только чайки кричат
сумерки сумерки
умер
чайки кричат
умер умер

шмумер.
В общем, верлибры.
Свободные т. е. стихи.

Между прочим
16 строчек.
Можно и больше.
Это уж как записать.

А! Все равно ведь не очень
тут разгуляешься нынче.
Не платят собаки.

Может шведы какие
переведут?

Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать!!
Намибия с нами!!!
Опять.

Разогнать бы все народы,
чтоб остались только люди,
пусть ублюдки и уроды,
но без этих словоблудий,

но без этих вот величий,
без бряцаний-восклицаний.
Может быть, вести приличней
мы себя немного станем?

Страшно пусть и одиноко,
пусть пустынно и постыло —
только бы без чувства локтя,
без дыхания в затылок.

Папиросный дым клубится.
За окном – без перемен…
Здравый смысл мой, бедный рыцарь,
не покинь меня во тьме!

Опускай забрало к бою —
пусть они не видят глаз.
Проиграли мы с тобою.
Протруби в последний раз.

Чтоб, заслышав зов прощальный
и понявши, кто кого,
помянул Король печальный
паладина своего.

Вор и волк —
вас любила Марина.
Ну а я не люблю, пацаны.
Ваши стрелки, разборки, малины,
ваш Высоцкий – страшны и скучны.

Мент и пес —
я б любил вас, ребята,
но так странно сложилось у нас:
слишком часто менты вороваты,
звероваты собаки подчас.

Против поэтов на этой странице
филиппикой должен был я разразиться.

Но я предпочел процитировать просто
Кукина Мишу, Гадаева Костю:

«Убей жену. Детей отдай в приют.
Минута – и стихи свободно потекут!»

Здорово!

Это надо ж – две лучшие трети
жизни собственной так провести!
Ни на что не взирая на свете,
на диване, в объятьях, в буфете
поджидая свой кайф впереди!

Так вот дембеля ждут и считают,
сколько дней до приказа еще,
болт на службу – увы – забивают,
о гражданке в каптерке мечтают.
Но бывает неверен расчет.

Коль не будешь служить и стараться,
на себя же потом и пеняй,
не строчи уж потом апелляций,
можешь дембеля ты не дождаться
и в дисбат загремишь, раздолбай.

Россия мати,
свет мой безмерный!
Хочу сказати
нелицемерно:

в тебе живу я,
тебя ревную,
какого ж хуя
еще взыскую?
Ну почему же?

Ведь мне не нужен
ни берег сенский,
ни, как поется,
берег турецкий,

и не претит мне
манер деревенский.

Я сам-то тоже
не шибко светский,

как Тредьяковский,
как Исаковский,
я сам таковский.
Такого ж сорта.

Какого ж черта
всегда сплошное
непониманье
у нас с тобою?
Есть, видно, что-то в тебе такое…
или во мне. Или в нас обоих.

Как в России они
правят,

как друг друга они
давят

и как фильмы они
ставят —

никогда мне не говори.

Ницше к женщине с плеткой пошел.
Это грубо и нехорошо.

Да еще и смешно, между прочим,
если Ницше представить воочью —

Заратустре придется несладко,
если женщина эта в порядке…

По ту сторону зла и добра
не отыщешь ты, Фриц, ни хера.

Курицын Слава дразнит меня в «Лит. обозе»:
Деньги, мол, любит Кибиров, а работать не хочет.

Очень люблю, это правда. И правда, совсем не хочу.
Что же тут странного, Слава? Вот если б, напротив,

я бы работать любил, а вот денежек бы не хотел —
это вот было бы глупо. А так – все нормально.

Не говоря уж о том, что любовь и работа
вещи – ей-ей – несовместные в мире подлунном.

Этим вот блядь отличается от проститутки.